Оксана Булгакова - Караван счастья

Книга эта не писалась залпом в кабинетной тиши. Она складывалась по крупицам немало лет и имеет «за плечами» сотни пройденных дорог. Некоторые из ее героев, прежде чем выйти на эти страницы, появились на кино- и телеэкранах.

Они из разных поколений: дерзающих 30-х годов, мужественных 40-х, бескомпромиссных 80-х. Столь различные во многом, все схожи в главном, основном: воспитанники многонационального Ленинского комсомола, они преданные, мужественные его дочери и сыновья. Активно, наступательно, ответственно чувствуют себя везде и всегда, где бы ни проходила их жизненная дорога.

Я хочу, чтобы вы полюбили их: и магнитогорских ремесленников — мальчишек и девчонок из кинофильма «Здравствуй, Москва!», и девочку-таджичку со ста косичками — Мамлакат, и кубанского парня, «старшего брата» Юрия Гагарина — Григория Бахчиванджи; и девушек-героинь Малой земли — Полю, Тоню и Дарью, и солдат Ивана Одарченко и Василия Головцева, чьи черты воплощены в Воинах-освободителях двух столиц, и сегодняшних военных моряков с подводного корабля «Челябинский комсомолец». Именно с его палубы шагнула по свету песня А. Пахмутовой «Усталая подлодка». И мне подумалось, а не начать ли с нее, хотя бы с отрывка из песенного текста, рассказ о челябинских североморцах. Так песня вошла в эту книгу.

Однажды Мамлакат Акбердыевна Нахангова написала мне, что совершенно неожиданно для нее в архивах татарского филиала Академии наук СССР обнаружили стихотворение Мусы Джалиля, посвященное ей, Мамлакат. На русский язык оно не переведено.

Ну разве можно было начать рассказ о Мамлакат без этих строк нашего земляка. Героя Советского Союза, лауреата Ленинской премии! Профессор Нил Юзеев, известный казанский джалиловед, прислал нам эти стихи. Так оформился замысел: каждому очерку предпослать поэтические слова, очень близкие героям его. И появились стихи Михаила Дудина, Мирзо Турсун-заде, Сергея Гребенникова и Николая Добронравова, Людмилы Татьяничевой, Марка Гроссмана…

Герои этой книги живут среди нас: одних можно встретить на улице, в цехе, в троллейбусе, черты других узнать на обелисках и фотографиях. Это люди нашего беспокойного времени, прекрасного, напряженного, времени открытий, самопожертвования и любви, времени героики и горенья по велению сердца.

Познакомились мы в Берлине. Бруно Шульцу — 84 года. Он из тех ветеранов партии, кого в ГДР называют «активистами первого часа», антифашист, участник Движения сопротивления. Друг Макса Реймана и Отто Гротеволя, лично знал Эрнста Тельмана.

Накануне я позвонила Бруно из Лейпцига, и мы условились об этой встрече — на следующий день в отеле «Штадт Берлин» в 2 часа дня. Я попросила подумать над вопросом, который представлялся исключительно важным для меня, а как оказалось в дальнейшем, куда важнее был для Бруно, так как итожил очень нелегкий отрезок его жизни.

Узнала я его сразу, как вошла в холл: очень похож на свое фото, что лежало у меня в сумочке: совершенно седой, грузный и — неожиданно — артистичный человек. Он тяжело поднялся навстречу, пожал руку и после короткого приветствия выложил на столик свой ответ — восемь документальных фотографий.

Подобные кадры я видела несколькими днями раньше в кинозале музея Бухенвальда, а еще — лет 20 назад в киноленте такой потрясающей силы, что помню ее в деталях до сих пор, — «Военные преступники». Ужас изображенного на снимках усиливался во сто крат здесь, среди нарядной праздности окружающего, комфортного великолепия отеля.

Было просто не понять, как могло такое случиться и почему после этого мир еще живет и не просто живет в труде и борьбе, а даже купаясь в удовольствиях, развлекаясь, смеясь. Было просто не понять… С фотографий кричал, молил, обличал фашистский концлагерь. Таким его увидели американские операторы в первые минуты освобождения: догорающие останки человеческих тел; огромная груда костей — трагический итог одного только дня; голый, мрачный лес, где среди деревьев ровные ряды окостеневших трупов; костер на лагерном дворе из обувки погибших — и тени еще живых вокруг него… К этим фотографиям не требовался комментарий, но он был, напечатанный на машинке и аккуратно приклеенный к оборотной стороне, — страшный рассказ очевидца.

Думалось, что человек, своими глазами увидевший такое — не на экране, не на снимке, а в своей собственной жизни пропустивший через разум, сердце и намять, должен был бы сойти с ума. А если этого не случилось, то, подобно Шульцу, на всю оставшуюся жизнь стать проповедником ненависти к людоедам всех мастей и наций, ненависти к войне, любви к людям, жизни, миру.

Не знаю, произошло ли это с американскими операторами. Помнят ли они те минуты ужаса и гнева, смогли ли передать чувства свои детям и внукам. О чем думают сегодня, когда с их континента вновь ветер гонит хмурые тучи войны.

— Вы спрашивали, что испытываю я, когда в Трептов-парке, в сердце своей страны, вижу чужого солдата на пьедестале, — Шульц говорил медленно, с волнением, скорбью. — Двенадцать лет я провел в фашистских застенках: в тюрьмах, лагерях смерти и концлагерях. Я видел все, что так потрясает на этих фотографиях. Я был таким же, как эти едва живые люди, когда передо мной открылись ворота лагеря. Человек, сказавший: «Вы свободны, товарищи! — был в форме советского солдата. Вы можете представить, кем стал для меня солдат-освободитель. Этого нельзя выразить словами. Почти каждый день, если позволяют здоровье и погода, я прихожу к Солдату. Люди должны помнить добро. Зло в мире от забвенья.

Бруно с трудом подыскивал слова. Я мысленно казнила себя за это испытание памятью, которое равно тяжело для человека, сколько бы лет ни отделяло от пережитого.

Бруно вновь открыл портфель:

— Я записал тут кое-что. Передайте мои слова вашим землякам.

Это были записи на немецком языке о последних его днях в концлагере.

«…Нам удалось тайно собрать детекторный радиоприемник. Мы прятали его в лагере под постелями и, слушая сообщение о продвижении Красной Армии к Берлину, страстно жаждали освобождения.

Следили мы за каждой фазой наступления. Наконец, увидели падающие вдали бомбы и горящие строения. А когда за пару дней до нашего освобождения советские боевые части прошли совсем близко — к Шпандау, нами овладела форменная лихорадка.

Советские самолеты щадили концлагерь. А английские летчики — не знаем, случайно или намеренно — в один из налетов на Заксенхаузен погубили 300 женщин, работавших там на фашистском заводе.

Наш товарищ Макс Рейман, известный до войны руководитель коммунистической фракции в ландтаге, и двое заключенных попытались прорваться навстречу советским передовым частям, а мы в это время, перерезав колючую проволоку, прекратили подачу на нее электрического тока. Но эсэсовцы еще окружали концлагерь.

Через час после прорыва ограждения и побега товарищей мы увидели советских солдат.

Трудно описать чувства, с какими приветствовали мы своих освободителей! Среди нас были поляки, русские, чехи, французы, югославы — мы все говорили на разных языках, но в минуты общего ликования ничто не мешало нам понимать друг друга. Этот момент настолько врезался в память, что забыть его не сможет никто из нас никогда, как и никогда никому не разрушить нашу дружбу.

Наши освободители помогали во всем: они заботились о восстановлении больниц, расчищали улицы, участвовали в пусках заводов, налаживании сельского хозяйства.

Их заслуга очень велика, и они навечно останутся в благодарной памяти моих соотечественников.

Дорогие челябинские друзья! Пусть наша встреча послужит еще одним напоминанием о том, что никогда не должно быть забыто».

С этими записками, которые я привела в сокращении, Бруно Шульц вручил мне книгу. На обложке ее — девушка, в ужасе прижавшаяся к стене камеры, и надпись кровью — «Анна Франк».

15-летнюю Анну, умершую от голода в фашистском концлагере Берген-Бельзен за месяц до освобождения, знают во всем прогрессивном мире, как и ленинградскую школьницу Таню Савичеву. Дневник Анны, который она вела в течение 25 месяцев, пока вместе с семьей скрывалась от гестапо, переведен на 19 языков, выпущен тиражом в два миллиона экземпляров. Слова боли и гнева написал в предисловии к русскому изданию Илья Эренбург.