«...народ, который является коллективным и всевластным хозяином своей страны и стремится создать совершенно новые условия жизни, — народ этот должен знать, как он хозяйствует, чего уже достиг, чего должен достичь. Для того, чтобы понять огромное значение своих завоеваний, своих хозяйственных успехов, рабочий класс должен знать и прошлое...», — писал Алексей Максимович Горький, ставший в свое время инициатором и создателем истории советских фабрик и заводов. Он не раз ссылался на указания Владимира Ильича Ленина о том, что «...каждый завод должен быть нашей крепостью» и что его история должна постоянно пропагандироваться. Не ради, конечно, праздного любопытства. А чтобы лучше познавать традиции рабочего класса, его жизнь, борьбу, чтобы глубже разбираться в сущности современного производства, его людях.
А начиналось так…
Каждому, конечно, известно, с чего берут свое начало стройки. Одни начинаются с расчистки тайги, другие — со взрывов скал, третьи — с бывших свалок и пустырей…
Здесь тоже все было романтично и живописно: и эта не тронутая пока тайга, и тундра, и эти сопки с березовыми рощами, кедрачом и рябиной. Но не они заманили сюда первопроходцев. Бухта Раковая привлекла членов только что созданной комиссии Акционерного Камчатского Общества своими удобствами и расположением: нужная глубина для постановки судов, вокруг высокие сопки, которые преграждали путь буйным океанским ветрам, близость к Петропавловску-Камчатскому. Было у нее и еще одно преимущество: она практически не замерзала. Правда, лед иногда зимой появлялся, его пригонял ветер. Но стоило ему изменить свое направление, льдины тут же покидали негостеприимную Раковую. Словом, решили строить верфь именно здесь. Но где возводить цеха? На воде? Ведь, действительно, многие сегодняшние заводские корпуса размещены на той самой территории, которая в 1935 году была частью подводной и прибрежной полосы, а частично болотом. Выходит, волей людей, вода стала сушей? Да, именно так и было. Специалисты нашли оригинальный выход: в двух километрах от входа в бухту вдоль берега тянулась песчано-гравийная коса, на которой было решено расположить промышленную площадку, а промежуток между косой и берегом засыпать, превратить его, таким образом, в «необходимую производственную площадь». Данный проект был окончательно утвержден 7 июля 1934 года.
А уже в октябре в берег бухты уперся небольшой катер. С него сошли первые пассажиры, которые тут же принялись за разгрузку кунгаса. Сопки, покрытые непроходимыми зарослями кедрача и рябины, стояли тихие и нахмуренные. Ни единого звука.
Когда кончилась разгрузка, все собрались в кружок. Состоялось коротенькое совещание. Георгий Короткевич, молодой, высокого роста парень, первым нарушил молчание.
— Вот где-то здесь, неподалеку, должна быть наша площадка.
— Тут черт ногу сломит, — озираясь по сторонам, буркнул техник Бушев.
— И все ж надо пробиваться.
— Куда и как, Лаврентьевич?
— Решим так, — распорядился главный инженер будущего строительства. — Вы останетесь на берегу. Грузите на лошадей палатки, доски, веревки, а мы с Бушевым пойдем в разведку. Когда погрузите, по нашему следу двигайтесь. И обязательно кричите. А то из этой чащи не выберешься.
Двое исчезли в зарослях, остальные начали свою работу. Короткевич и Бушев руками раздвигали ветки рябины, прыгали через них, а порой попадались такие места, что приходилось ползти. Наконец, в расщелине гор, на берегу ручья они остановились.
— Судя по карте, — сказал Георгий, — вот здесь должен быть поселок. Привал, дружище. Подберем место, а как только подойдут остальные, начнем устанавливать палатки.
Второй группе тоже в пути было нелегко. Крики то и дело оглашали тайгу.
— Ау! Короткевич! Ау, Бушев!
Всем удалось собраться только к вечеру. Развьючили лошадей, стали расчищать место под палатку. Она была установлена к вечеру.
— Вот что, — сказал главный. — Нам нужно послать в город телеграмму.
— Верно, — поддержали его остальные.
Но не оказалось бумаги. Тогда Георгий разорвал коробку из-под папирос и на ней написал: «Вбит первый гвоздь. Установлена первая палатка. Короткевич, Бушев, Крылов, Котлов, Ширяев, Чурсин».
Теперь это было не просто пустынное место, заросшее кедрачом, а стройка № 3. Так впредь стали ее именовать во всех официальных документах.
Первый «бросок» строителей с Большой земли пришелся на ясный декабрьский день 1934 года. Доставил их из Петропавловска пароход «Ительмен». В числе перрых, кто отважился приехать тогда в суровый и незнакомый край, был и Александр Новичков.
— Встретил нас парторг стройки Андреев, — вспоминал он. — Сначала, как водится, добрые напутствия и пожелания, а потом рукой в сторону нынешнего Индустриального: «Вот тут, ребята, и будет наш рабочий поселок!» Мы так и присвистнули, дескать, меру мечтам знай, парторг. Смотри, сплошные заросли, двухметровые сугробы, свежие медвежьи следы. Какой здесь поселок? А парторг на своем: «Будет, ребята, и поселок, и завод будет. Вы го зачем сюда приехали? Строить! Вот и за дело».
Взялись мы за пилы да топоры. Потрескивали валившиеся деревья, их тут же обрабатывали и сооружали из них каркасы палаток, к лету тридцать пятого, ко всеобщему нашему удивлению, в бухте возник целый палаточный поселок, в шутку названный «ситцевый городок».
Работы на третьей стройке было решено вести одновременно в двух направлениях: параллельно с намывом площадки закладывались и фундаменты под первые производственные цеха. Труднее, понятно, приходилось поначалу тем, кто боролся с океаном, кто отвоевывал у него каждый квадратный метр суши. На технику особо рассчитывать не приходилось, да и бездорожье мучило. Тот же, к примеру, паровой экскаватор из Петропавловска трое суток пришлось «гнать» по берегу. Использовали отливы, ибо дороги на город, какой мы ее видим сейчас, тогда и в помине не было. Правда, когда по болоту на деревянных сваях протянули узкоколейку, когда покатились по ней вагончики, дело, конечно, пошло веселей. И все же работали люди до седьмого пота. Взрывники рушили неподатливый анзелит, с утра до заката солнца пыхтел примитивный коперчик, помогая строителям загонять в грунт стальные шпунты. Проворно орудовали лопатой и грабалками землекопы, наполняя тачки щебнем и гравием.
Надрывно тарахтел паровой экскаватор, но его машинист Семен Гейман, с измазанным лицом и с испариной на лбу, все кричал кочегару Соловьеву: «Поддай-ка еще жару, Вася! Покажем, что мы с тобой не лыком шиты». Экскаватор, на котором трудились эти парни, назывался «Везер-Хютте». В его инструкции строго-настрого указывалось, что управлять данной машиной могут только три человека, не меньше. Так бы оно, возможно, и было, если бы коммунист Цыганков не отказался от напарника-лебедчика и на своем скиппере стал работать один за двоих.
— А мы ж, Вася, вдвоем за троих сработаем, — рассудил Семен. — Третьему дело на стройке и так найдется.
И к удивлению многих, сначала полторы, а потом и две нормы стали давать на своем «Везер-Хютте». Таких парней на стройке оказалось немало. Откуда ж они были родом и какого племени? Какая сила поднимала их на рассвете и бросала в нары, обессиленных и уставших, к закату солнца?
Для большинства из них такой силой был дух Магнитки и Турксиба, дух больших строек страны.
Из разных мест приехали они в этот не обжитый пока край. Бок о бок жили в «ситцевом городке» русские, татары, украинцы, узбеки, белорусы. Сложилась тут единая интернациональная семья строителей, осознавших важность и необходимость быстрейшего строительства завода на далекой Камчатке, где прокладывалась первая бороздка к большой индустриализации.
- Сорок лет жизни -
Май стоял на дворе. А весной и не пахло. Кругом сугробы. На темной воде стыли льдины, подбеленные, видимо, вчерашней метелью. Спрыгнул я с кунгаса и тут же пожалел, что во Владивостоке не прихватил с собой пару сапог. Ведь куда ни ступишь — снеговой кисель, водица. Опустил свой сундучок с потертыми боками, где всего пара поношенного белья лежала, и первым делом решил взглянуть на то место, где, по разговорам, должен был вырасти завод. Туда, сюда, а место-то пустое: унылый берег, холодные волны, кедрач. Но стоп: вот же палатка неподалеку, рядом бочки, трактор. Стало быть, не так уж тут и безлюдно. И внушаю себе: «Ничего, Федька, только бы инструмент был». Ан нет, ни рубанка, ни долота не нашлось. Тогда сколотил я из сырых горбылей носилки, отшлифовал черенок лопаты и пошел в землекопы. Сказали, в первую очередь они нужны. Что ж, пришлось и копать, и с тачкой по доскам бегать. С непривычки целую дюжину мозолей заработал.
А то и так было: прихожу со смены и вижу — нары-то рядом голые, соседа нет и вещичек нет. Стало быть, убежал. Признаюсь, позавидовал я ему тогда. Представьте, в палатке холодище, сыро, снег. «Эх, махнуть бы и мне восвояси», — подумываю. А тут как раз Гриша Обухов, наш комсорг.
