Севастополь — это не кладбище — это обнаженная грань рубежа, постоянный передний край борьбы за русское дело. Более русский имперский Город, чем сама нынешняя ужатая со всех сторон Российская Федерация, Город вечной обороны и борьбы (последняя столица Белого движения в европейской части России как-никак).
И в то же время удивительно светлый, гостеприимный для тех, кто его понимает Город. Сколько видел людей, которые просто заболевали Севастополем, рвались и рвутся сюда с самых разных мест мира.
И люди здесь особые. Начиная с детей огромный интерес к истории, не как к чему-то пыльно-музейному, а с осознанием своей причастности. Не случайно тут мощнейшее поисковое движение, люди сами ухаживают за памятниками и кладбищами по мере сил.
По цифрам уточню:
— потери наших под Севастополем в Крымскую войну, включая умерших от ран, до 50 тысяч, столько же у противника. Общее число жертв всей войны 1854–1855 годов — от Владивостока до Белого моря, до Крыма, Кавказа и Балкан, включая умерших от болезней — до 300 тысяч человек. Так что 650 тысяч крайне запредельно завышенная цифра.
— потери врага под Севастополем во 2-ю оборону свыше 150 тысяч, наши потери не менее 200 тысяч, включая десятки тысяч пленных.
Если говорить о павших наших бойцах, нужно вспомнить и десятки тысяч павших при освобождении Города.
Севастопольские рассказы-2. Забытые герои
6.06.2011
У меня, как у всякого литератора (и вообще всякого человека), есть набор тем, на которых я, что называется, зациклен. Думаю, вы знаете этот синдром по себе: воспринимая новую информацию, вы ее эмоционально «фильтруете» — какие-то явления просто принимаете или не принимаете к сведению, от других начинаете вибрировать. Таковы и мои впечатления от Севастополя. Мое зрение было заранее сфокусировано на вещах, которые никогда не оставляют меня равнодушным. Вас в этом многослойном городе наверняка зацепило бы что-то иное, своё. В общем, у кого что болит, тот о том и говорит.
Одна из тем, давно не дающих мне покоя, это несправедливость истории. (Отчасти мы касались ее, когда обсуждали национальных героев).
Да, разумеется: я отлично знаю, что память потомков избирательна и формируется случайным, а то и тенденциозным образом. Сплошь и рядом на роли героев попадают персоны, этого звания не заслуживающие. Меня удручает не это. Ну, пользуются посмертной славой придуманные политработниками 28 панфиловцев. Пускай, не жалко.
Но как же бывает горько, когда проглянет из прошлого краешек чего-то по-настоящему героического, но забытого или вовсе не замеченного.
В Севастополе получилось так, что эта чувствительная для меня тема возникла дважды за один и тот же день.
Когда я осматривал Балаклавскую бухту (надо было для работы), мой консультант В. Н. Гуркович, специалист по крымской истории, вдруг начал с жаром и чуть ли не дрожью в голосе рассказывать про невероятное сражение, разразившееся на балаклавских холмах 14 сентября 1854 года. Сотня солдат, в том числе отставников-инвалидов, с четырьмя пушчонками в течение многих часов вела бой со всей наступающей британской армией, да еще и эскадрой в придачу. Командовал балаклавцами подполковник Матвей Манто. Он вместе с другими ранеными в конце концов был захвачен в плен, где героев содержали с большим почетом.
Владимир Николаевич сравнивал этих солдат с фермопильскими спартанцами, призывал меня написать про подполковника и говорил, что сам-то пишет о нем много лет, но никому это не нужно. Мне показалось, что это главная обида жизни моего консультанта. Я уважаю такие обиды: когда человек оскорблен не за себя, а за кого-то, кто давным-давно умер, не сват, не брат и даже не предок.
Очень странно, конечно, что героическая оборона Балаклавы не стала хрестоматийным эпизодом российской истории. Может быть, причина в том, что большинство гарнизонных солдат были греками, и с официальной точки зрения казалось неприличным прославлять инородцев, когда христолюбивое воинство терпит поражение за поражением. А может быть, просто рядом не оказалось полезного очевидца в лице какого-нибудь флигель-адъютанта.
Ни портрета подполковника Манто, ни изображений того боя в просторах интернета я не обнаружил. Поэтому считайте, что герои запечатлены вот здесь:
Никто не забыт и ничто не забытоОднако про балаклавскую оборону хоть какая-то память сохранилась. Я потом припомнил, что читал про это у Сергеева-Ценского и у Тотлебена.
Но в тот же день вечером сотрудник шереметьевского музея Данил Бержицкий показал мне нечто совсем уж щемящее. Музей (частный и, кстати сказать, очень хороший) находится на Северной стороне в бывшем Михайловском равелине, который после боев последней войны много лет находился в руинированном виде.
Михайловский форт до реставрации. Из коллекции Д. Бержицкого
Во время осмотра экспозиции я, уже забыл в какой связи, упомянул о своем хобби — люблю фотографировать старинные граффити (как-нибудь потом сделаю об этом пост). Данил сказал: «Тогда пойдемте на чердак. Кое-что покажу».
По дороге он рассказал, что во время ремонта на засыпанной землей и мусором крыше обнаружили семь скелетов: шесть наших, один немецкий. Идентифицировать останки не удалось.
На лестничной площадке мы остановились у стены, исписанной обычной для этого жанра словесности ерундой и жеребятиной.
Если бы не Данил, я нипочем бы не заметил.
А вы разглядите?
Видите? Под «КРИВЫМ», написано:
НАС ОСТАЛОСЬ ТРОЕ
(потом три неразборчивые фамилии; последняя похожа на «Жданов»)
УМЕРАЕМ ЗА РОДИНУ
Давно не видал зрелища грустнее.
Ладно, уважаемые читательницы блога (каковых здесь, судя по анкете, большинство). Не буду вас больше терзать лязгом металла. Оставлю прочие севастопольские рассказы под катом собственной памяти, а то они все про военное.
Из комментариев к посту:katerinafoto
С возрастом я стала иначе относиться к воинам. Как-то ближе и понятнее мне стали те люди, кто погиб за Родину. Школьное-фальшивое ушло. Осталось свое. Комок в горле, как услышу На сопках Маньчжурии, про героев, которые спят.
alise84
Григорий Шалвович, а в музее «35-я батарея» Вы были? Я только в этом году узнала, что там есть фото и письмо моего деда, который служил в авиации береговой разведки и не вернулся из полета за неделю до освобождения Севастополя. Хочу поехать туда и боюсь. Страшно все это трогать пока, как по живому резать. Вот, если б нашелся геройский предок с войны 1812 года, было бы полегче.
10.06.2011
Слово «патриотизм» в сегодняшней России обычно ассоциируется с высококультурными, миролюбивыми, трогательно горячими в своей любви к Отечеству симпатягами, которые выглядят примерно вот так:
И добиваются они вот этого:
А я вам вот что скажу. Миндальничают и мелко плавают наши патриоты. Тому, кто всем сердцем обожает Родину, выгнать со своей священной земли вражину-оккупанта-непатриота мало. Настоящий патриот такого гада зажарит и съест. Думаете, шутки шучу?
Я вот вам сейчас расскажу, что такое Настоящий Патриотизм.
Произошла эта славная история не в диких джунглях и не в древние времена, а в просвещенной Франции 1870 года. Шла война с пруссаками. Патриотически-верноподланнические чувства у французов клокотали и булькали. Чем дальше от сражений, тем сильнее. А где в глубоком тылу найдешь врага, чтобы отвести на нем патриотическую душу? Трудно.
На деревенскую ярмарку в идиллической Дордони приехал 34-летний помещик Ален де Монеис д’Ордьер. Он был не чужак, а известный в тех краях человек, муниципальный советник, и все местные жители, в общем, хорошо к нему относились (что делает дальнейшие события еще более невероятными, даже мистическими). Правда, был канун монархического праздника, и публика успела изрядно налакаться, выпивая за здоровье его величества Национального Лидера, а известно, что употребление спиртных напитков благотворно сказывается на градусе патриотических эмоций.
Кто-то бдительный случайно подслушал, как кузен Алена де Монеиса читает вслух газету, где говорилось об очередном поражении французской армии. Этого оказалось достаточно. Ни в чем толком не разобравшись, патриот завопил: «Держи предателя! Это пруссак!».
Ален попытался объяснить сбежавшимся со всех сторон людям, что произошла ошибка. Но лица у них, вероятно, были, как на верхней фотографии — попробуй таким что-нибудь объясни. Кузен поступил умнее — дунул со всех ног и остался жив-здоров.
