Террорист также отличается от убийцы-фанатика, который может применять схожую тактику (убийство, подрыв) и, возможно, даже ставит перед собой те же цели (смерть политического деятеля). Однако при схожести тактики и объектов нападения террористов и убийц-фанатиков их цели различаются. Несмотря на то, что цель террориста является неизбежно политической (как правило, смена или существенное изменение политической системы посредством применения насилия), цель убийцы-фанатика чаще всего является идиосинкратической, абсолютно эгоцентричной и глубоко личной. Случай с Джоном Хинкли, совершившим попытку покушения на жизнь президента США Рейгана в 1981 году ради привлечения внимания актрисы Джоди Фостер, как раз относится к рассматриваемому вопросу. Его действиями руководила не политическая мотивация и не идеологические убеждения, но глубоко личное желание произвести впечатление на своего кумира, убив президента. Эта целиком аполитичная мотивация ни в коей мере не может идти в сравнение с доводами народовольцев в пользу проводимой ими операции по устранению царя-тирана и его окружения, как, впрочем, и с попытками Ирландской республиканской армии убить премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер и ее преемника Джона Мэйд-жора в расчете на резкую смену британской политики в отношении Северной Ирландии. Более того, как не может один человек назваться политической партией, так и убийца-одиночка не должен считаться отдельной террористической группировкой. В этой связи, хотя убийство кандидата в президенты и сенатора Роберта Кеннеди Ширханом Ширханом[41] в 1968 году и имело политические мотивы (выражение протеста против поддержки США Израиля), нельзя с уверенностью назвать это убийство террористическим актом, так как Ширхан не принадлежал к какой-либо политической группе и действовал самостоятельно, движимый личной неудовлетворенностью и глубокой враждебностью, разделяемой лишь несколькими сторонниками. Чтобы называться терроризмом, насилие должно быть совершено организованной общностью с какой-либо конспиративной структурой и распознаваемой цепью управления, а не отдельным лицом, действующим по собственному желанию.
Наконец, следует особо подчеркнуть тот факт, что в отличие от обычного преступника или убийцы-фанатика террорист не преследует чисто личные цели, его действия не продиктованы желанием набить карман, или удовлетворить какую-либо личную потребность, или выразить свое недовольство. Террорист — это всегда альтруист: он верит, что служит «благому» делу, которое задумано с целью обретения лучшей доли для широкого круга сторонников, будь то вымышленные лица или реальные, интересы которых представляет террорист или террористическая организация. Преступник же не служит никакому делу, а лишь увеличению собственного благосостояния и материальному насыщению. В самом деле, как сказал Конрад Келлен, «террорист, не служащий какому-либо делу (хотя бы в собственном воображении), не террорист вовсе». И все же принадлежность к какому-либо делу или отождествление с ним не является достаточным критерием для отнесения лица к числу террористов. Таким образом, становится ясна разница между террористами и политическими экстремистами. Естественно, многие лица имеют самые разные радикальные и экстремистские воззрения и убеждения, и многие из них принадлежат к самым разным радикальным и даже незаконным и запрещенным политическим организациям. Однако если они не применяют насилие для осуществления своих замыслов, то не могут быть отнесены к террористам. Террорист — это, по существу, преступный интеллектуал, готовый и привыкший к использованию насилия для достижения цели.
Чтобы выявить различия между террористами и прочими преступными элементами, а также отделить терроризм от других видов насилия, мы выработали ряд критериев. Итак, терроризм является:
■ исключительно политическим в своих целях и мотивах;
■ насильственным или, что не менее важно, угрожающим насилием;
■ предназначенным для оказания длительного психологического влияния, а не только уничтожения конкретной жертвы или объекта;
■ проводимым организацией с распознаваемой цепью управления или конспиративной ячеечной структурой, чьи представители не носят униформу или знаки отличия; и наконец,
■ учиняемым внутринациональной группой или негосударственным образованием.
Таким образом, мы можем попытаться определить терроризм как намеренное создание и использование страха путем применения насилия или угрозы насилия ради достижения политических изменений. Все террористические акты включают в себя насилие или его угрозу. Терроризм предназначен для оказания длительного психологического влияния, а не только уничтожения конкретной жертвы или объекта атаки террористов. Задача терроризма — сеять страх изнугри и таким образом запугивать куда большую целевую аудиторию, которой может являться соперничающая этническая или религиозная группа, целая страна.
В апреле 1983 года «Хезболла» взорвали посольство США в Ливане национальное правительство или политическая партия, а также общественное мнение в целом. Терроризм предназначен для установления власти там, где ее нет, или для укрепления власти там, где она недостаточно сильна. Посредством огласки, создаваемой их насилием, террористы пытаются заполучить рычаг давления, влияние и власть, которых им не хватает для воздействия на политические изменения на мировом или локальном уровне.
ПОСТКОЛОНИАЛЬНАЯ ЭПОХА: ЭТНОНАЦИОНАЛЬНЫЙ/СЕПАРАТИСТСКИЙ ТЕРРОРИЗМХотя терроризм, движимый этнонациональными/сепаратистскими настроениями, появился в клонящихся к закату Оттоманской и Габсбургской империях в три десятилетия, последовавшие за Первой мировой войной, лишь после 1945 года это явление превратилось в мировую силу, которая становилась все более значительной. Ее дальнейшее развитие стимулировали два независимых знаменательных события, произошедшие в начале Второй мировой войны. В то время невозможно было предвидеть последствия послевоенной антиколониальной борьбы, разразившейся в результате падения Сингапура и провозглашения Атлантической хартии. Так или иначе, оба события оказали сильное влияние на туземные националистические движения и продемонстрировали миру уязвимость некогда великих империй и фальшь военных клятв в поддержку самоопределения.
15 февраля 1942 года Британская империя потерпела самое унизительное поражение в истории, когда Сингапур сдался наступающим силам Японии. Вне зависимости от стратегической ценности Сингапура его подлинная значимость, по словам ведущего военного стратега своей эпохи Бэзила Лиддела Гарта[42], заключалась в том, что он являлся «главным символом власти Запада на Ближнем Востоке . Его легкий захват в феврале 1942 года подорвал престиж Британии, да и всей Европы, в Азии. Даже запоздалый его возврат под флаг Британии не смог залечить эту рану. Белый человек потерял свое превосходство, утратив магическую силу. Осознание его уязвимости стимулировало послевоенное распространение в Азии бунтов против европейского господства или вторжений».
И в самом деле, спустя всего лишь несколько недель японские войска захватили Голландскую Ост-Индию (Индонезию) и Бирму. Гонконг уже капитулировал в предыдущее Рождество, а более чем за год до того Япония установила свою власть во французском Индокитае. Таким образом, когда американский гарнизон, удерживавший остров Коррехидор на Филиппинах, наконец сдался в мае 1942 года, завоевание Японией Юго-Восточной Азии, а вместе с ним и крушение Британской, Французской, Голландской и Американской империй было завершено.
Эти события оказали сильное и длительное влияние на ход мировой истории. Коренные жители, которые ранее верили в неуязвимость своих колониальных владык, увидели прежних хозяев в совершенно ином свете. Не только Британская империя получила разящий удар по своей власти, но также и обязательства Америки поддерживать мир и безопасность в своих тихоокеанских владениях были нарушены. Полное бессилие Франции перед лицом японских войск, захвативших Индокитай, сильно подорвало имперский статус страны среди населения Вьетнама, тогда как в Индонезии раздаваемые японцами обещания независимости эффективно препятствовали любым изъявлениям верности по отношению к Голландии. В мгновение ока заявления европейских держав о том, что их азиатские подданные не способны на самоуправление, были опровергнуты политикой Японии, в которую входила передача власти местным администрациям и признание формальной независимости стран, которые они оккупировали. Парадоксально, но теперь во многих странах коренные жители получили власть над пришлыми европейцами, многие из которых теперь оказались в ситуации, когда нужно было выполнять самую черную и тяжелую работу. Неудивительно поэтому, что даже тогда, когда ход войны стал более благоприятным для союзников, почти все жители стран, обретших относительную независимость, приняли решение больше никогда не допустить над собой европейского имперского господства.
