Толпа заголосила, сдавленно запричитала.
— Громче, суки!... Пусть вас в Москве услышат!... Ваш е… Президент пусть услышит!.. — боевики вбегали в толпу, раздавали удары ногами. Вой усилился, переходил в визги боли и ужаса.
— Громче, суки!... Визжите, будто вас в ж… е..! — боевики направляли стволы автоматов над головами сидящих, выпускали долбящие очереди. Выстрелы мешались с ревом и воплем обезумивших женщин, детей, которым казалось, что их начинают расстреливать. Некоторые пытались подняться, но их кулаками забивали обратно вниз. Зал ревел, сотрясался от тысячи криков. Жуткий ор раздвигал потолок и стены. Казалось, энергия ужаса подорвет заряды, и всех поглотит гигантский взрыв.
Стрижайло, окруженный вопящими детьми, видел у стволов бледные трепещущие пузыри, проблески гильз. Кричал со всеми, захлебываясь спазмой, раздирая глотку нечеловеческим, хлещущим наружу страхом. Обнимал обомлевшего сына, прятал его голову у себя на груди, с единственной истерической мыслью, — подставить себя под ревущие автоматы, заслонить от терзающих пуль его хрупкое тело.
Боевики отступили, испугавшись звериного воя, который издавала страшащаяся плоть, не желавшая умирать.
Постепенно крики стали слабеть. Превращались в хрипы и стоны. Люди сникали, лишенные сил. Голошенья сменялись заунывным, жалобным плачем, в котором была покорность судьбе. Толпа всхлипывала, шевелилась, наполняя духоту запахами ужаса, зловонными выделениями желез, набухших от предсмертного страха.
Среди утихших людей одна девочка продолжала биться, издавая кошачьи визги. Сучила босыми ногами, терла друг о друга колени, выгибала гибкую спину, хватала воздух скрюченными пальцами. Ее лицо исказила уродливая гримаса. Губы выталкивали желтую пену. Глаза затмили голубоватые бельма. Звук, который из нее исходил, был смесью завываний и визгов, какие раздаются в дремучих лесах, и сиплого мужицкого хрипа, какой издает разъяренный пьяница. Как рессору, ее сгибала невыносимая боль, в крике было нечеловеческое страдание.
Молодой боевик, глядя на ее судорогу, заражался этой эпилептической энергией.
— Кончай визжать!.. — навис над девочкой, готовый ударить ногой. — Кончай блеваться!..
Ее страдания были заразительны, передавались охраннику, порождая ответное страдание. Его зеленые глаза болезненно выпучились, в них трепетало бешенство. Губы открылись, словно из них вот-вот хлынет пузырящаяся желтая жижа. — Сучка, заткнись, пристрелю!
Он приставил ствол к ее полуобнаженной девичьей груди, дрожащей от храпа. Был готов нажать на спуск.
Стрижайло чувствовал, что охваченный помрачением боевик, обезумивший за два дня пребывания среди неимоверных людских страданий, готов надавить крючок, пресечь перетекающий в него поток сумасшествия. Вскочил, подымаемый необъяснимым возбуждением. Встал перед боевиком, отодвинув ногой нацеленный ствол.
— Ты опомнись, брат!.. Ты — человек!.. Тебя мать родила!.. У тебя есть сестра, невеста!.. Ты в Бога веруешь!.. Ты — не злодей, я вижу!.. У тебя глаза человечьи!.. Сделай добро сейчас, тебя Бог потом наградит!.. — он торопился говорить. Хотел своим возбуждение отвлечь разъяренного террориста от девушки, обратить его гнев на себя.
Боевик зверски смотрел. Приставил к его горлу прохладный ствол. Дуло упиралось в кадык, в бурлящую вену, туда, где клокотали несвязные, умоляющие слова.
— Ты — Божий человек!.. Твою душу вижу!.. Ты добрый!.. Тебя мать родила!.. Хочешь, убей меня!..
Глаза боевика безумно блуждали. Очередь готова была разорвать кипящую вену, перерубить клокочущее горло. Потом в глазах его мелькнуло осмысленное выражение, словно он очнулся от наркотического сна. Выдохнул тяжело. Опустил автомат. Побрел прочь.
Девочку на полу удерживали женщины, вытирали тряпицей бегущую пену.
Ночь не принесла прохлады, а лишь залепила глаза синей глиной, словно на лицо еще при жизни наложили посмертную маску. Стрижайло в темноте нащупал голову сына.
— А мы уедем, куда ты говорил? — тихо спросил мальчик. — Дед Мороз даст мне мороженое и водички?
Стрижайло поцеловал сына. Опустился рядом с ним на пол. Видел, как слабо теплится его близкое лицо. Забылся тревожным сном.
Ему снились загадочные планеты, и на них — белесые скалы, вершины которых ярко серебрились, а у подножия лежала густая тень. Щербины озаренных кратеров и темные впадины мертвых морей. В черно-белых, как негатив, видениях начинали проступать цвета. Какие-то колеблемые ярко — багровые волосы, выступавшие из синих расщелин. Вдруг сжимались в тугие пучки, темня от накопившихся соков, и вновь распадались на зыбкие вялые космы цвета брусники. На камнях ярко желтели огромные цветы с едкими жгучими лепестками, как громадные подсолнухи. Если наступить на них ногой, они тут же сжимались, стискивали ногу, принимались жадно сосать. Высились стройные, совершенной формы кристаллы с блестящими гранями, в которых переливались яркие спектры. Было очевидно, что кристаллы живые, перемена цветов означает мыслительный процесс, от которого в спящем разуме возникало болезненное напряжение. Он знал, что оказался в той части отравленной Вселенной, где обитали демонические силы Космоса, рождались "духи зла". С далеких ядовитых планет мчались к земле, вторгались в земное пространство, вселялись в людей, порождая многообразные формы зла. Он старался их удержать, окружал землю защитной, непроницаемой для зла оболочкой. Окутывал ее светящейся атмосферой своей нежности и любви. И в этом бестелесном покрове застревали отточенные гарпуны, гибли пришельцы иных миров. Но при этом он чувствовал, что в его распростертое тело впилось множество заостренных наконечников.
Просыпался, подымал голову, оглядывая зал. Люди казались валунами причудливой формы. Если приглядеться, то угадывались каменные изваяния, изготовленные в какой-то загадочной мастерской, где неведомые камнетесы вырубали гранитных идолов. Их не успели поднять и поставить в капище, и они остались лежать на земле.
РЯДОМ ПОСЛЫШАЛСЯ ЖЕНСКИЙ СМЕХ, ВНАЧАЛЕ ТИХИЙ, потом все громче. Перерос в истерический хохот, захлебываясь, перетекая в клекот. Медленно стих — женщина во сне потеряла рассудок, узрела чудовищные карикатуры, и пока они корчились в ее потрясенном сознании, она хохотала. Среди спящих вдруг поднялась туманная фигура. Неразличимая в темноте, легкая, танцующая, была похожа на светлое привидение. Переступала через лежащих, приближаясь к Стрижайло. Стройная девочка в белой рубахе с серебристыми, светящимися ногами, плыла над толпой, как призрак лунного света. Проплыла совсем близко. Стрижайло рассмотрел ее бледное красивое лицо, плотно закрытые веки. Ее танец во сне был пугающим и пленительным. В ней жили потусторонние силы, позволявшие двигаться, не касаясь земли. Покружила по залу в лунатическом балете на глазах недремлющих боевиков. Вернулась на место и легла, исчезнув среди спящих подруг.
Стрижайло видел, как одиноко, подобно истукану, сидит бритоголовый боевик. Не смыкая глаз, держит на педали башмак. Зазор под его каблуком слабо светился синеватой плазмой, будто каблук был выточен из урана и из него исходила радиация.
Стрижайло оглядел лежащих в забытье заложников, которым снились сочные дожди, прохладные водопады, чудесные фонтаны, прозрачные, полные воды сосуды, в которых преломлялась холодная радуга. Лег и снова уснул.
И привиделась ему бабушка с ее милым, обожающим лицом, когда приближалась к его детской кровати, где он приходил в себя после изнурительной, с бредом и жаром, ангины. Несла пиалу, полную вкусной, прохладной сладости, — компот из сушеных яблок и слив, изюма и кураги. Он припадал губами к фарфоровому краю, пил и не мог напиться чудодейственный целительный отвар. Бабушкино лицо превращалось в лицо его милой Маши — легчайшее свечение на переносице между золотистых бровей. Маша стоит у лесного ручья. Почерпнула в пригоршни ледяную воду. Ее ладони розовые, с нежными разводами линий, как на крыле бабочки. Сквозь пальцы летят солнечные капли, и он пьет из ее ладоней божественную, сладкую воду. Жена исчезала в светлом тумане. Вместо нее приближалась женщина неземной красоты, в бирюзовой накидке такого небесного света, словно на плечах у нее были два крыла лесной сойки. Тихо улыбалась, протягивала цветок мальвы, в котором до краев переливалась чистейшая влага. Он испытывал благоговение, дивный восторг, благодарно припадал губами к цветку и пил драгоценный напиток. Женщина превратилась в сойку. Вспорхнула, блеснув лазурью. Полетела над елями, где горели смоляные багряные шишки. Они с Машей оттолкнулись красными лыжами от белых снегов и полетели за сойкой в восхитительную синюю даль.
