А через день приезжают в офис вооруженные люди и забирают с собой. Доезжаем до какого-то трехэтажного коттеджа. Ведут вниз, в подвал. Там уже приготовлена камера, лежит циновка, дверь защелкивается. Меня начинают пытать. Ребята, которые разрабатывают, такие монстры, воровские звезды наколоты, ботают по фене. Колют на причастность к спецслужбам России — звания, пароли, явки. Увещевают: "Расскажи, облегчи свою судьбу. У нас новое разведуправление, только финансы вложили, нужно поймать шпионов. Признаешься, мы тебе скажем, как надо все описать, зарежем на площади спокойно".
Пристегивают к подвальному окошку, пытают какими-то хлыстами (две бычьи кожи, внутри песок, когда ею бьешь по полу, комната содрогается). Я впадаю в забытье, даже начинаю роптать, претензии к Аллаху высказываю. В какой-то момент даю слабину, говорю, давайте признаюсь. Обрадовались, но говорят, что надо товарищей еще оговорить.
Тогда я решаюсь на самоубийство. Ломаю лампочку, разламываю, разрезаю себе вены, лежу — жду. Налетела куча комаров, москитов на запах крови. Ночь на дворе, выключаюсь, дрожь по телу. Заходит часовой, светит фонариком, ругается, ведь теряют шпиона. Приезжает "скорая", меня зашивают. Пытки останавливаются на какой-то период, меня переводят в другое место. Всего в одиночке я провожу где-то год, из них семь месяцев под пытками. Было и такое, что вешали на дыбу по восемь суток, и всё это сопровождалось пытками и бессонницей.
Когда пытки прекращаются, условия все равно жестокие. Зима, холод. Печку-буржуйку выдали уже в конце зимы, в феврале. Ломаю лед в кувшине, чтобы помыться, попить воду. Сплю на циновке. Темнота, мне выдают 3 свечки в неделю. Читаю Коран, другие религиозные книги, есть тетрадка, чтобы писать.
Один из наших товарищей сбежал, рассказал историю талибам, дошел до муллы Омара.
Тот нас вытащил из подвалов. Дальнейшая судьба товарищей по несчастью мне неизвестна.
Меня перевозят в кандагарскую тюрьму, готовят к шариатскому суду. Разобраться — виноват-не виноват. Скандал ведь получился. Талибы ведь за справедливость, а тут людей непонятно за что пытают. Вообще сами талибы — люди довольно простые и открытые. Говорят, мы — революционеры, мы за достойную жизнь. На улицах при "Талибане" был порядок, никаких перестрелок, очень строгие патрули. Население спокойное, нормальная жизнь течет. Преследовались жестко наркобароны, воровство, за убийство строгие наказания. До талибов от Кандагара добраться невозможно было: разбойники, кочевники, похищают людей, машины, убивают. Талибы провели несколько рейдов с использованием зенитной артиллерии, расчистили трассы, повесили на танковых башнях всех разбойников.
МЕНЯ помещают в военную тюрьму. Большое здание, похоже, бывшая советская техническая база. Там сидят талибы (за военные преступления, за уголовные). Условия приемлемые. Двор, боксы переоборудованы в камеры, на ночь совершенно не запираются. Можно выходить во двор даже ночью. Есть библиотека. Режим щадящий, питание сносное: рис вареный, мясо. Ко мне отнеслись с интересом и пониманием. У них свои представления: шурави — это такой монстр с рогами, викинг, убивающий, сжигающий селения.
А я мусульманин, Коран читаю. Администрация дает мне милостыню, деньги небольшие. Их даешь охране, они приносят тебе с базара что-нибудь. Щадящий режим.
Рядом сидят серийные убийцы — песни поют, пьют кефир, кальян покуривают. У них своя жизненная философия. Казнят так казнят. В Афганистане мало, кто до тридцати доживает. А человеку тридцати пяти лет трудно прожить и никого не убить — тогда тебя убьют.
Суда я так и не дождался. Сначала убили Масуда, все были в шоке, вот сейчас будет кровь большая в Афганистане. Я удивлялся: почему не радуются гибели врага. Мне отвечали — вроде того война войной — это наши традиции, но убивать его неправильно.
Все вместе собираемся — администрация, зэки (человек сорок), слушаем Би-Би-Си, анализируем, чай пьем.
И спустя две недели после смерти Пандшерского льва происходят события в Нью-Йорке. Внезапно, все начинают кричать: взорвали Америку. Я пытаюсь разобраться, никто ничего не объясняет, все сидят, переживают — кальян курят, чай пьют.
Все талибы матерят Усаму — приютили его на фиг, что он творит, нормально жить не дает.
Пошла речь о ракетно-бомбовых ударах, по тюрьмам идут амнистии. Из нашей тюрьмы почти всех отпустили, осталось шесть человек. Убийцы (трупов по двенадцать), те, кто продавал самолеты северному альянсу, и я.
Начинаются ракетно-бомбовые удары по Афганистану. Первый удар наносится по дому муллы Омара, вся его семья погибает, второй удар по аэропорту, во всем городе выключается свет. За ночь по семьдесят ударов наносят, бомбят нашу часть, потому что это талибская крепость, военная тюрьма, в центре находится. Еще приезжают какие-то лихие ребята на зенитках — делают залпы по самолетам, которые совершенно недосягаемы и уезжают. Американцы, естественно, сразу удар по нам наносят. К утру стена наша рухнула, проем в стене, нас шесть человек, охраны тоже шесть человек. У них всего два автомата, мы смотрим на них волчьими глазами. Все понимают, что потенциальные жертвы уже они. Посему нас быстро перевозят в политическую тюрьму — большой тюремный комплекс в Кандагаре: детская тюрьма, женская, уголовная, полторы тысячи человек.
Приходит "Красный Крест", нас регистрирует. Условия жесткие — сидят противники "Талибана". Давали лепешку, через нее облака видны. По разговорам, за год до меня погибли сто восемьдесят человек от голода. Хата открывается в шесть часов утра, закрывается в десять вечера. Тюремный дворик, газоны, кто-то учит язык, кто-то картины рисует, продает их охранникам, те, в свою очередь, на базар бегают их продавать. Пытки существовали, я слышал крики, видел, как выносили забитых людей, но кто они, за что пострадали, не знаю. Меня пальцем не тронули. Ни одного талиба в тюрьме я не видел.
И ВОТ приходят американцы. Новое правительство (многие бывшие талибы — только кепки поменяли) к тому моменту уже навело порядок в городе — все перестрелки закончились. Только потом в город зашли американцы.
Американцы — "морские котики", пехотинцы снимают ролики, как они геройствуют, как захватывают дома. Тюрьму освобождают. А иностранцев — британец, три араба и я, татарин с Челнов — временно, в целях безопасности, переводят в другую тюрьму под опеку "Красного Креста", привозят одежду, продукты.
Решаем наконец выбираться из Афгана. Заявили об этом миссии ООН, оттуда сообщили Красному кресту. Красный крест позвонил временному правительству. Те позвонили в аэропорт, где располагается американская база. Приезжает начальник безопасности Кандагара Забит Акрам и продает нас американцам за пять тысяч долларов — по тысяче за штуку. (при талибах он в Пакистане будучи беженцем помидоры продавал по слухам людей). Такие расценки на иностранцев по всему Афганистану.
Американцев совершенно не волновало, что им подсунули не тех. Им, чем рисковать жизнями людей, воевать, потом платить пенсию семье — лучше деньги отдать. Много случаев было, когда они фальшивки, "куклы" совали. С другой стороны, афганцы им втюхивали бомжей, глухонемых, юродивых.
Везут нас в аэропорт, там раздевают, кладут на взлетную полосу, мешок на голову. Январь месяц, холодно, шесть часов лежим. Я пытаюсь собрать английские слова, ко мне подходят интересуются, что со мной. Понимаю, что надо сказать что-то весомое и кричу: "Усама бен Ладен". Все внимание тут же на меня, снимают мешок. Приводят переводчика, как в американских фильмах типы "Красной жары": "Чьиго ты хочишь?" Отвечаю, что важная информация, вчера видел Усаму. Меня несут в палатку, дают два одеяла, еды. Из соседних палаток приходят офицеры, уже сверлят дырочки на погонах, довольно переглядываются. Я поел и рассказываю, что вчера видел бен Ладена. Где? А журналисты приносили в тюрьму журнал "Time", я его на обложке видел. (Кстати, я не соврал — тогда я Бен Ладена впервые и увидел). Тут же меня снесли со стула, отобрали одеяла.
Потом меня три месяца гнобят в изоляторе рядом с лагерем. Главные "монстры" сидят не в изоляторе, просто в лагере. Изолятор — это ангар для самолетов, разделенный на отсеки колючей проволокой, "егозой". Стен нет, разговаривать нельзя. Трапы самолетные сняли и сделали из них вышки, там сидят охранники. Песок, одно одеяло, ведро-параша. Когда жарче становилось — стали заползать змеи, скорпионы. Прогулка раз — в неделю пять минут. Но мы стали от нее отказываться — все равно издевательство — сидишь на земле в наручниках. Кормили нормально, Красный крест пробил для нас кошерную пищу, халяль.
В ангаре сидело десять человек, те, кто находятся в разработках. Контингент менялся, только я был постоянно, из-за того, что следователь прописала мне три месяца изолятора за брань в её адрес.
На допросах военная разведка меня опять колола как русского агента. Я объявляю сухую голодовку — язык, губы опухают, но никто внимания не обращает. Меня спасло только, что изолятор закрыли на ремонт. Это уже апрель-май 2002 года.
