Как и все страны, США будут по-прежнему исходить из своих экономических интересов (или интересов влиятельных элит). Спрашивается: как долго Америка будет (и сможет ли) оставаться господствующей экономической державой по мере развертывания этой метаигры?
Всякое господство временно. Жарко дышит в затылок Китай. Вашингтон разделен на два лагеря: одни смирились с мыслью, что через несколько десятилетий Китай выдвинется на первое место по экономическим показателям; вторые считают, что Америка должна любой ценой сохранить свое ведущее положение.
Однако такое разделение упрощает проблему. Гораздо более важен вопрос: в какой мере хрупкое богатство Америки зависит от экономического владычества? Как показал опыт плана Маршалла, возможна ситуация, когда доля США в мировом ВВП снижается, а благосостояние их граждан растет. Так ли это сегодня? И если да, то как этого достичь?
Если США, как их в том обвиняют, — империалистическая держава, ненасытно обогащающаяся за счет других, то в какой степени их рост и процветание являются результатом «имперской политики»? Кто может сказать? Настоящие империалисты в прошлом теряли деньги. С другой стороны, какая часть богатства Америки есть результат труда, творчества и быстро накапливающихся знаний производителей и протребителей?
Если протребительство и производительность, как это неизбежно случится, начнут в полной мере учитываться, то как это скажется на экономических показателях США, да и других стран? Какие для этого потребуются новые формы денежного обмена, новые системы платежей и новые финансовые институты?
Станут ли США богаче, продолжая внедрять передовые технологии, методы управления и средства массовой информации в другие страны, или начнется движение в обратном направлении? Сможет ли аутсорсинг из США в Индию и другие страны высокотехнологичных производств позволить им обогнать Америку? Смогут ли США, даже если пожелают, это предотвратить? Происходящий ныне процесс хищения интеллектуальной собственности Китаем и другими странами говорит об обратном. Революционное богатство более не находится в исключительном владении США, оно стало явлением глобального масштаба.
Каким образом современная ситуация — деление мира на три системы богатства — изменится, если Азия займет более ведущее положение, чем Америка? И станут ли беднейшие регионы действительно жить лучше?
Мировое господство не сводится только к богатству. Это также и безопасность, ценности, права человека, культурная и духовная независимость и влияние. Как будет выглядеть мир и его экономика, если лидером станет Китай, или Европа во главе с Францией или Германией, или воспрявшие Индия, Россия или какая-то другая страна?
Многие политические обозреватели выступают сегодня за новый мировой «баланс силы». Но будет ли так называемый многополярный мир, разделенный на соперничающие союзы и региональные блоки, экономически более эффективным и более миролюбивым, чем однополярный, где доминирует одна страна или регион? Исторические примеры заставляют ученых расходиться во мнениях в этом вопросе. Но даже если бы все было не так, возможно ли использование опыта прошлого применительно к нелинейной метаигре будущего?
Баланс предполагает равновесие, но о каком равновесии в мировой экономике может идти речь? Из теории сложности мы знаем, что равновесие не более естественно, чем дисбаланс и хаос. Разве годится для XXI века дипломатия баланса сил, которая годилась для князя Меттерниха в XIX веке?
Во времена Меттерниха это понятие относилось к государствам. Политическое же равновесие будущего (если таковое вообще может быть достигнуто на длительный промежуток времени) предполагает уравновешивание влияния не наций и государств, а корпораций, НПО и религий.
Видный австрийский дипломат жил на заре появления новых технологий и промышленной революции в Европе. Темпы модернизации были просто черепашьими по сравнению с сегодняшними. У людей и структур было время приспособиться. Для революционного богатства все иначе.
США не в состоянии управлять мощными изменениями в экономической, политической, культурной и религиозной жизни в современном мире. В лучшем случае, трансформируя свою собственную экономику и внутренние структуры, они могут попытаться поставить барьер на пути внешних угроз и смягчить опасности, угрожающие нам всем.
Теория заговоров живописует, как коварные американские капиталисты вынашивают планы мирового господства и контроля над экономикой планеты. В действительности же у США нет ничего даже отдаленного напоминающего логичную долговременную стратегию по отношению к миру, впервые разделенному на три различные системы богатства. Такой стратегии нет ни у кого.
Сосредоточение внимания на сегодняшнем моменте является отражением культуры нетерпеливых американцев — детей поколения «здесь и сейчас», как они были названы в рекламе пепси. Когда компания «Пепси-Кола» впервые ввела этот термин, «сейчас» длилось дольше, чем в настоящее время. Для современного, выполняющего на бегу множество разных дел поколения само понятие «сейчас» обрело нанохарактер.
И США, и Голливуд, и медиа прославляют героев, которые стреляют «с бедра», а не тех, которые все продумывают и планируют. Сцены преследования выглядят на экране куда более захватывающе, чем думающие люди.
Когда американские политики говорят (да и то редко) о проблемах далекого будущего, как правило, обсуждаются отдельные учреждения или узкоспециальные программы, а не системный подход. Если они заглядывают в то время, когда срок их полномочий истечет, то оппозиция называет их непрактичными, далекими от реальности мечтателями. Как выразился один высокопоставленный вашингтонский чиновник (которого как раз волнуют большие проблемы отдаленного будущего), «Конгресс полагает, что бюджет на один-два года — это и есть стратегия».
Один советник Белого дома по вопросам национальной безопасности даже сказал, что у него нет времени на стратегию и что стратегия — это всего лишь ярлык, который приклеивается на уже совершенные действия.
Установка на «здесь и сейчас» характерна и для бизнеса. Гуру менеджмента заверяют воротил бизнеса, что при таком быстром развитии событий компаниям можно не беспокоиться о стратегии. По их мнению, нужна не стратегия, а быстрота реакции; если компании и страны проявляют достаточную приспособляемость, гибкость и быстроту, им не нужна никакая стратегия.
Быстрота, конечно, жизненно необходима, но быстрота без стратегии служит лишь ответом на внешние воздействия. Она подчиняет человека, компанию или страну чьей-то чужой стратегии — либо отдает на волю случая.
Стратегии, как и люди, которые их разрабатывают, всегда небезупречны: они должны быть гибкими и оперативно переформулироваться. Успешные стратегии должны учитывать не только темпы сегодняшних перемен, но и степень их завтрашнего ускорения.
Впрочем, легче сказать, чем сделать. Подменяя стратегию быстротой, мы уподобляемся человеку, который со всех ног мчится в ближайший аэропорт и позволяет толкающейся, неуправляемой толпе нести его к какому угодно выходу на посадку. Такой подход годится, если все равно, куда ехать — в Техас, Токио или Тегеран, а багаж вообще окажется в Тимбукту.
Но нам-то не все равно и не должно быть все равно, потому что будущее за теми, кому не все равно, будь то в Америке или где-то еще.
Глава 50
ЭПИЛОГ: ПРОЛОГ УЖЕ В ПРОШЛОМ
Пессимизм — это простейший способ притвориться мудрым. Быть пессимистом есть от чего, но вечный пессимизм подменяет собой размышления.
«Ни один пессимист не раскрыл тайны звезд, не плавал в неведомые страны и не дал нового утешения человеческой душе», — писала Хелен Келлер, замечательная слепоглухая писательница, которая побывала в 39 странах, написала 11 книг и два сценария к оскароносным фильмам, боролась за права слепых и умерла в 87 лет.
С еще большей прямотой высказался Дуайт Эйзенхауэр, который командовал высадкой союзников в Нормандии во время Второй мировой войны и позже стал 34-м президентом США: «Пессимизм не помог выиграть ни одной битвы».
Такое впечатление, что с течением времени список потенциальных опасностей XXI века становится бесконечным. Война между Китаем и США; глобальная экономическая катастрофа наподобие депрессии 1930-х годов, когда миллионы окажутся выброшены на улицу и будет перечеркнут достигнутый за десятилетия экономический прогресс; террористические атаки с применением ядерного оружия, вируса сибирской язвы, хлорина; кибератаки на важнейшие коммерческие и правительственные компьютерные системы; катастрофическая нехватка воды от Мехико и Ирана до Южной Африки; вооруженные конфликты между соперничающими НПО; новые болезни на наноуровне; распространение методов контроля сознания; конец частной жизни; растущий религиозный фанатизм и насилие; клонирование человека или всё вместе в различных комбинациях — и это не считая землетрясений, цунами, бесконтрольной вырубки лесов и глобального потепления.
