блоге http://berezin.livejournal.com/profile, добавляете трейлер и объявляете конкурс на лучший комментарий к посту. Победитель получит вот такую футблоку: (тут была нарисована довольно дурацкая футболка)
Выбрать победителя Вы можете по своему субъективному мнению.
Пожалуйста, как можно скорее подтвердите получение письма и интересует ли вас данное предложение?
Спасибо. С уважением, менеджер по всяким таким штукам Такая-то".
Я жутко вежливый, и ужасно люблю, когда мне пишут красивые девушки (а это как раз такой случай). Конечно надо было подтвердить получение (это обычно делает за меня мудрёная программа Bat, но тут уж технике доверия нет.
Я и ответил:
"Дорогая Такая-то! Должен вам сказать, что я действительно люблю весёлые мероприятия (Хотя я и понятия не имею, что именно за фильм вы двигаете в широкие народные массы — вдруг это совершенно невесело).
Однако обычно я пишу честную рецензию на то, что видел. Вообще, докладывать человечеству, что и как я видел — единственное, что я умею. Мне кажется, что именно этим я могу быть полезен обществу и устроителям всякого рода мероприятий.
Что до конкурса, то мне он представляется довольно странным.
Вообще, то что вы предлагаете — нормальная работа промоутера.
Но если это предложение о работе, то оно сделано довольно странно — из него выходит, что высшей наградой людям бывает вывешивание в своих блогах каких-то трейлеров, просмотр не фильма, а каких-то "фрагментов", и чтение чужих комментариев, чтобы дать их авторам возможность получить футболку.
Мой долг сообщить вам, что это не так, или, по крайней мере, не общее желание. Мир довольно прагматичен, зато прост.
Награды там вовсе не такие.
И идеи не такие тоже — то есть, идеи, ради которых люди бросаются что-то делать.
Дай Бог здоровья и денег побольше. Искренне ваш".
Извините, если кого обидел.
05 июля 2011
История про купальскую ночь
XX
Слово о том, что, отправившись к воде, можно вернуться с пересохшим горлом
Перед нами спускались с обрыва Рудаков и Гольденмауэр. Они шли, обнявшись, как мистический и несбыточный символ интернационализма. За ними порхала мосластая подруга Лёни. Пыхтел Синдерюшкин, на всякий случай взявший с собой удилище.
Перед тем как войти в воду, я воткнул трубку в зубы и закурил. Дым стлался над водой, и странный свет бушевал в небесах. Зарницы следовали одна за одной, и я понимал, что уж что-что, а это место и время я вряд ли забуду.
Стоя в чёрной недвижной реке по грудь, я прислушивался к уханью и шлепкам.
Где-то в тумане плескались мои конфиденты. Они напоминали детей-детдомовцев, спасшихся от пожара. Постылый дом-тюрьма сгорел, и теперь можно скитаться по свету, веселиться и ночевать в асфальтовых котлах. Молча резал воду сосредоточенный Рудаков, повизгивала Мявочка, хрюкал Кричалкин, гнал волну Гольденмауэр, а Синдерюшкин размахивал удилищем.
Я вылез из воды первый и натянул штаны на мокрое тело, продолжая чадить трубкой. Рядом со мной остановилась мосластая и, когда догорел табак, предложила не ждать остальных и идти обратно.
Мы поднимались по тропинке, но вышли отчего-то не к воротам евсюковской дачи, а на странную полянку в лесу. Теперь я понял — мы свернули от реки как раз туда, куда Евсюков не советовал нам ходить — к тому месту, где он кидал сор, дрязг и прочий мусор.
Нехорошо стало у меня на душе. Мокро и грязно стало у меня на душе. Стукнул мне под дых кулак предчувствий и недобрых ощущений.
То ли светлячок, то ли намогильная свечка мерцала в темноте.
Луна куда-то пропала — лишь светлое пятно сияло через лёгкие стремительные тучи.
Тут я сообразил, что мосластая идёт совершенно голая и одеваться, видимо, не собирается. Да и казалась она теперь совершенно не мосластой. Как-то она налилась и выглядела если не как кустодиевская тётка, то почти что как известная заграничная актриса Памела Андерсон.
— Что, папортн… папоротник искать будем? — натужно улыбаясь, спросил я.
— Конечно! — совсем не натужной, но очень нехорошей улыбкой ответила мне бывшая подруга Лёни Гольденмауэра.
— Но сейчас не полночь? — ещё сопротивлялся я.
— Милый, ты забыл о переводе времени.
Я уже стал милым, а значит, от неприятностей было не отвертеться.
Достал я снова табак и трубку, табак был хороший, ароматный, но спутница моя вдруг чихнула так сильно, что присела на корточки. Эхо отозвалось будто бы во всём лесу, чихнуло сбоку, сзади, где-то далеко впереди.
Я устыдился, но всё-таки закурил.
И мне показалось, что стою я не в пустынном лесу, пусть даже и с красивой голой бабой рядом, а на вокзале — потому что всё копошится вокруг меня, рассматривает, и понял тогда, как ужасно, видать, обжиматься и пихаться на Красной площади — действительно замучают советами.
Свет становился ярче, и наконец очутились мы на краю поляны. Мы были там не одни — посередине сидели два уже виденных мной ботаника, между ними лежал огромный гроссбух. Один ботаник водил пальцем по строчкам, а другой держал в руках огромный хвощ и искал глазами источник света.
Моя спутница погрозила им пальчиком.
— Люли-люли, на вас нюни, — строго сказала она.
И два ботаника сразу пожухли как ботва, да и трава у них в руках обвисла.
Теперь я понял, что значило на самом деле выражение «иметь довольно бледный вид». Ботаники его приобрели мгновенно, правда, были этим не очень довольны.
Бывшая мосластая сделала короткое движение, налетел ветер, и обоих ботаников как ветром сдуло, как рукой сняло.
— Бу-бу-бу, — доносилось из-под пня.
— Э-эээ-эээ-э… — блеяло с макушки берёзы.
Высунулись, казалось, какие-то лица и морды из кустов и высокой травы. Да что там лица — хари какие-то просунулись отовсюду — огромные, страшные.
И увидел я впереди свет, и пошёл на него, спотыкаясь и дыша тяжело и хрипло.
— Не рыдай мене мати, — печально сказала мосластая. — Мать моя…
Я с удивлением понял, что совершенно не знаю, как её зовут по имени.
— Кто мать твоя?
— Мать — сыра земля. Вот образованный человек, а таких вещей не знаете. Вот вы ведь писатель? А скажите, как правильно говорить: папортник или папоротник?
Язык застрял у меня во рту.
— Прп… Парпртк… Парпортнк…
Я ещё что-то добавил, но уже совсем неслышно.
И тут тонкий луч ударил мне в глаза, кто-то светил в лицо, будто ночная стража. Светляком-мутантом горела в траве яркая звезда. Я протянул руку, дёрнул, за светлячком потянулся стебель… И вот в руке остался у меня мокрый бархатный цветок. Сразу же зашептало, заголосило всё вокруг —
