— Тогда не было искупления. Христос заплатил, искупил грех проклятия и смерти, Он дал возможность каждому человеку покаяться, возвратиться к тому состоянию, в котором был создан, то есть к богопознанию. А прежде человек не мог, он находился под проклятием.
— А человек рождается добрым или злым?
— Прежде всего, в него заложена совесть и стремление познать смысл жизни. Сейчас каждый человек под промыслом Божиим. Бог нам дал все для жизни. Он дал нам то, что мы можем родиться, размножаться. Он дал нам возможность приобретать познание, дал нам воздух, дал нам плоды земные.
— Но человек все это разрушает и скоро окончательно разрушит…
— Если каждый человек будет жить так, как требуют наши государственные законы, и законы веры христианской, и законы совести, то нам хватит всего. Ведь с чего началась Россия? С веры. И жила, побеждала все невзгоды, татаро-монгольское иго, Смутное время, наполеоновское нашествие, две всемирные войны.
— А вы думаете, человек может жить и по государственным законам, и по законам совести, и по законам веры? Иногда это — сочетание несочетаемого…
— У каждого есть возможность так жить.
— Вы просто не видели, на что способен человек, живущий по всем этим законам… Человек, за грехи которого Христос заплатил… — я хочу продолжить и сказать старцу, что на земле идут войны, что люди убивают друг друга и, наконец, что заповедь «возлюби ближнего своего, как самого себя» не работает и никогда работать не будет. Но меня останавливает то, что он устал, и еще вдруг пришедшее воспоминание о сосновой роще в Оптиной пустыни. Вековые сосны, дым, уходящий в небо из печных труб скита, многовековое монастырское спокойствие — вот мир старца. И незачем уводить его в другой. Из любви к ближнему.
— А кто их заставляет убивать? — громко спрашивает вдруг старец, будто прочитавший мои мысли.
— Человека можно убить просто так… — усмехаюсь я.
— Вот террористы, — так же громко продолжает он, — в Беслане сколько детей… несколько сот детей погибли. Конечно, это — злой умысел человека.
— Так как же, если Бог его создал хорошим… И добрым… И совестливым… Да еще и любовью наделил…
— Он его наделил, но человек сам вправе выбирать между добром и злом. Потому что, если это право у человека отнять, он перестанет быть человеком. Если отнять у него волю, он будет как кукла: куда его повернул, туда и пошел. А полноценен человек потому, что ему дана воля. Для испытания. В раю еще была дана. Если он исполнит заповеди Божии, он остается тем, кем его Бог создал. А человек не исполнил — он нарушил и был изгнан из рая. И сейчас продолжает нарушать.
— А почему? Ну, вот вы не нарушили, другой не нарушил. А он нарушил. Почему? У нас в стране так много злости: то Кущевка, то еще что-то. Но ведь и этих людей Бог создал. Так почему же они, созданные Богом, спокойно убивают?
— Они думают, что цель оправдывает средства. Они убивают, считая, что делают добро — добиваются своей цели. Понимаешь? Вот скажи, почему коммунисты убивали? Они хотели построить светлое будущее, они не видели в человеке Божие творение, наделенное свободной волей. Поэтому всех инакомыслящих — на мушку или на Соловки. Даже детей. Даже тех, кто уже и сам умирал. Настоятель Троице-Сергиевой лавры — он уже при смерти был, они потащили его в Бутово и убили! — Старец легонько подпрыгивает на месте. И тут я понимаю, что события тех лет для него важнее и острее, чем то, что происходит сегодня. Потому что они случились до того, как в его жизнь вошла сосновая роща, и я действительно не должна уводить его в настоящее.
Что я знаю о старце? Что он родился в 1932 году в деревне Становой Колодезь. Что звали его Алеша Ноздрин. Его семью выслали на хутор за то, что не пожелала вступать в колхоз. А когда Ноздрины вернулись в деревню, дед, староста Покровской церкви, выковал себе железные сапоги и ходил в них в знак протеста против коллективизации. Мальчишки-ровесники дразнились, когда, зажав под мышкой ботинки, будущий инок босиком бежал к церкви. У храма Лешка надевал свои ботинки и шел молиться. Знаю, что он попрошайничал. Знаю, что не любит об этом рассказывать. Говорят, в 43-м он повлиял на исход Курской битвы: немцы проезжали мимо него на мотоцикле по деревенской дороге и обронили планшет с картой укрепрайона на Курской дуге, мальчик карту поднял и передал взрослым, а те по цепочке — Рокоссовскому. Но этого мне старец точно не расскажет. А я и спрашивать не буду.
— Так что делать с этими людьми — коммунистами, террористами? — продолжаю я проверять старца на любовь. — Убивать, потому что они никогда не исправятся?
— Смертная казнь запрещена, — говорит старец.
— А как надо? Как правильно?
— Как правосудие признает государственное, вот как.
— Но вы за смертную казнь или против?
Старец вздыхает:
— Ой… я должен подумать, сразу сказать не могу…
Я молчу в надежде, что он подумает прямо сейчас, но и он молчит.
— Вот так, — разводит он руками.
Я еще какое-то время жду. Нет, прямо сейчас не скажет, а вот уйти в себя может.
— Скажите, а старец — это кто? — спрашиваю я громко.
— Старец… старец… Что такое христианство? Идеал. Каждый человек должен достигнуть своего возраста духовного… Живя молитвой, идеалом христианства, человек достигает высокого качества духовной жизни. Вот таких в народе называют старцами.
— А вы старец?
— Я старик. Какой я старец?
— Но так вас в народе называют.
— Ну… что назвать? Назвать легко…
— Люди к вам приходят как к старцу.
— Ну так что ж?
— А еще вас называют чуть ли не единственным старцем в России…
— Я не знаю, я старик только, — тихо говорит инок.
— Так что бы вы сказали о тех, кто устраивает теракты?
— Фанатизм! Все тот же фанатизм! — снова выпрямляется он. — Разве это не фанатизм, когда миллионы людей из-за человека погибли, а ему поставили пьедестал, памятник ему на площади красуется! — старец снова уходит от настоящего в сторону коммунистического прошлого. — Сколько он душ загубил?! Сколько душ отвратил от Бога?! А его терпят, держатся фанатики за него, — частит он, как молитву, но не монотонно, а горячо. — Выбросить его надо. Выбросить! — задыхается старец, а у меня округляются глаза. — Потому что проклятие оттуда. Проклятие на Россию — оттуда оно!
— Вы думаете? — холодно спрашиваю я, не принимая того, что старец мне хочет сказать, отказываясь верить, что и у него есть свой «сосед», которого он ненавидит. — Вы всерьез полагаете, что теракты в нашей стране совершаются оттого, что Ленин лежит в мавзолее?
— Конечно! — говорит он так нетерпеливо, будто ему хочется стукнуть меня по лбу.
— Да ну, не будет же Бог из-за этого всю страну проклинать, — смеюсь я. — Мы же все разные… Да и Он нас любит.
— Бог дал человеку свободу. Если плохо себя человек повел, то наказание человеку должно быть. Грех — это не только уголовное преступление. Плохо подумать — тоже грех. Мысли грязные принял — уже есть грех. Понимаешь?
— Но мы не властны над своими мыслями. Они… сами лезут.
— Как мухи, — строго шутит старец. — Вот почему надо молиться. Молитва укрепляет в добре, и человек тогда разумно мыслит и действует. Во благо и себе, и другим.
— И все же, если бы к вам пришел террорист, что бы вы ему сказали?
— Люди каются, даже убийцы. И они исправляются. Дается им наказание — епитимья.
— Неужели епитимья искупит такое?
— Ну, может быть, не каждый из них исправится, но хоть кто-то… — отвечает он, и я начинаю понимать некоторые различия между человеческой справедливостью и Божией. Для человека убийство — преступление, за которое надо отомстить, потому что убитого не вернешь. Для Бога убийство — это проявление болезни, которую надо вылечить, потому что даже у террориста есть душа, которая хочет спасения. А убитый — он совсем не убитый. У него тоже есть душа, и она уже спасена или погублена, но не в результате его физической гибели, а в силу его веры или безверия.
— Вы устали, — говорю я, и старец, не выпрямляясь, просто поднимает на меня взгляд. — Тяжело быть старцем?
— Ну… старцем… Ну как тяжело? Всем тяжело. А кому не тяжело? Вот наше правительство — его сейчас все ругают, а ведь они… по двенадцать часов в день работают.
— Вы так снисходительно относитесь к властям, а ведь там очень много коррупционеров, да и просто людей, которые не ценят свой народ. А батюшки? Как верить священнику, если он нетерпим, а иногда живет во много раз лучше, чем его прихожане. Как его любить, если гонит тебя от ворот за то, что ты не в платке.
— А вот так и верить, так и любить. Ты знаешь, как живут в селах батюшки? Ты бы посмотрела. Ты говоришь, трудно… А им по сто человек в день надо исповедовать. Ну а если есть возможность жить хорошо, то и живут хорошо. Ну так и что ж…
