В объятиях «заслуженного собеседника»
(«Наш современник» в зеркале общественного сознания)
Боюсь, опытный читатель критики уже затаился: а будет ли что про евреев? Спешу утешить: будет. Но после. И совсем немного: Сладкое подают на десерт и едят маленькими порциями.
Мы же начнем вот с чего.
«Толстый» журнал, в отличие от «тонкого», (того же «Огонька»), не призван отражать «кривую» общественного развития; ему достаточно однажды заявить свою позицию, а потом углублять ее, варьировать; принципиально иначе строятся его взаимоотношения с читателем: не «все флаги будут в гости к нам», а «звезда с звездою говорит». Что касается до «Нашего современника», то при всех его достоинствах (или недостатках) до 1986 года далекий от литературной элиты и не интересующийся «междусобойчиком» читатель относился к нему скорее как к альманаху, чем как к собственно журналу, обладающему неким особым «надтекстовым» единством. Одни брали в руки книжки «Нашего современника», когда здесь появлялись новые вещи Распутина, Белова, Астафьева, Абрамова, публицистика И. Васильева. Другие записывались в очередь, как только на страницы ежемесячника прорывались бурные страсти российской истории, представленные в лицах В. Пикулем. Но не было более-менее обширного слоя читающей публики, которая ждала бы прихода каждого нового номера «Нашего современника» как целостного ответа на волнующие ее вопросы социального, житейского, духовного мироустройства, хотя такие ответы «НС», пусть и в смутной форме, готов был бы дать и тогда; но его «журнальная философия» в 70-е годы реализовалась в столь тонких материях («стыковка» произведений, тематический отбор, тщательно закамуфлированные намеки), которых его потенциальный подписчик из провинции просто не умел различать. Он видел и ценил другое: «НС» печатает писателей из «глубинки», он горой стоит за русскую деревню и душой болеет за печальные судьбы выходцев из нее, горожан первого поколения; он по мере сил и понятными словами пишет про нашу историю; этого было достаточно, чтобы издание знали и любили (или не любили). Но этого было мало, чтобы оно стало печатным органом в старом классическом смысле; в том, в каком были ими «Русский вестник» и «Вестник Европы», «Отечественные записки» и «Москвитянин», «Новый мир» и «Октябрь».
Рискну предположить, что в этом смысле начальный год перестройки ничего в судьбе «НС» не изменил; вспомните 1985-й: все рвали друг у друга из рук номер с распутинским «Пожаром», реже — но интересовались «аграрной» публицистикой Ивана Васильева, по тем временам смелой и глубокой и (по любым временам) честной, — но что-то не слышал я, чтобы за пределами окололитературного круга деятельность «НС» обсуждали именно как деятельность «идеологическую».
1986-й стал «годом великого перелома».
Лед тронулся, и вопрос был лишь в том, кому общество доверит командовать парадом. Напомню: в 1986-м «НС» — среди прочего — опубликовал роман молодого вологодского прозаика Сергея Алексеева «Рой» (№№ 9—11), публицистические статьи Мих. Антонова «Гармония прогресса» (№ 1) и «Ускорение: возможности и преграды» (№ 7); критические — «Чувство Родины» (№ 9) Сергея Журавлева и «Простые истины» (№ 10) Александра Казинцева — тогда почти рядового сотрудника «НС», а в скором будущем заместителя его главного редактора; миниатюры В. Пикуля «Кровь, слезы и лавры» (№ 9). Эти публикации не просто перекликались между собою; они сплетались в единый узор; они звучали в унисон — и своей единой тональностью как бы задавали «гамму», которую журналу предстояло разучивать по крайней мере еще три года.
— Об «эстрадной», «авангардистской», «массовой» литературе в «НС» неприязненно писали и др Казинцева, но никогда схема противоборства не прорисовывалась так четко; никогда под эстетический спор не подводились столь политизированные основания: по одну сторону те, кто радеет об Отечестве, по другую те, кто разрушает его.
— О том же противоборстве как о явлении архетипическом, уходящем корнями в глубины истории, в принципе говорили здесь и раньше; но вряд ли эта историософия, основанная на последовательном разграничении своего / чужого, своеродного / инородного достигала той сияющей однозначности, какой достигла она в статье С. Журавлева о Пикуле; да и сам автор исторических миниатюр, и ранее склонный к мифологическим структурам, не соблюдал в своих произведениях законы построения мифа с той строгостью, на какую решился в «Крови, слезах и лаврах».)
Далее: — публицистика «НС» всегда готова была воспевать идеал социальной справедливости, возводимый ею к идеалу общины, крестьянской вселенной; но в статьях М. Антонова осуждение социального прогресса исключительно как идеи не-справедливой, несоциалистической, а потому внеположной нравственному закону, достигло предельной резкости.
Наконец, — тоска по утраченному родству с «Матёрой», прощальная интонация, согревавшая своей горечью лучшие книги «деревенщиков», не преобразовывалась в столь жесткую и холодно-рационалистическую концепцию «роения» в границах рода как панацеи от внеродовой, «космополитической» интеллигентской жизни, как преобразовалась она в романе молодого эпигона «деревенской прозы» Сергея Алексеева[23].
Но это была «присказка», «сказка» же была — вся впереди. Собственно, аналоги статьям Казинцева, Антонова, Журавлева, прозе Пикуля и Алексеева в 1986-м можно было найти в журнальных книжках других, «сопредельных» «НС» изданий: «Москвы», «Молодой гвардии». Но журналом в терминологически точном смысле слова стал тогда только «НС». Ибо в нем перечисленные публикации стали контрастным фоном для одного, стержневого, вызывающего огонь на себя произведения, — понятно, что речь о романе Василия Белова «Всё впереди» (№№ 7–8). Они потому лишь были прочитаны и восприняты более-менее широким читателем, что был прочитан и воспринят — Белов; их несомасштабность ему — очевидна.
Говорить сейчас о романе трудно. Слишком много о нем было написано.
Критики разных направлений, оправившись от Некоторого шока, принялись возмущаться (восхищаться) реакционностью (смелостью) писателя, посмевшего (решившегося) открыто заявить о неприязни ко всему и всем, что и кто открывает себя западному влиянию, — от женщин, увлекающихся эмансипацией и сексологией, а потому изменяющих мужьям, до молодежи, поглощенной роком, и мужчин, пьющих «Белую лошадь» и сочувствующих идее частной собственности; «царством зла» предстала в романе Москва, носительницей духовно-болезнетворного вируса (о СПИДе тогда не знали) — городская интеллигенция, олицетворением ее — безродный, Бриш, жертвами — слабые русские мужчины, сообщницами — сильные русские женщины… На Бриша все обратили внимание; что впереди ничего хорошего нас не ждет, тоже было понятно; ироничные оппоненты Белова называли свои статьи «Всё позади?»… Но что же позади? что мы утратим, если поддадимся западному соблазну? — эти вопросы, кажется, не были заданы. Вопросы — ключевые как для понимания «антинигилистического» романа Белова, так и для интерпретации «охранительной» программы «НС»: нельзя же охранять пустоту.
И тут «оркеструющие» роман и названные выше публикации могли бы сыграть неоценимую роль. Именно в силу своей прямолинейности, однозначности. Что у Белова было «на уме», но художественно опосредовалось (хотя «Всё впереди», по чисто эстетический критериям, трудно отнести к вершинам беловского творчества), то у них было «на языке», спрямлялось, огрублялось, а значит, и прояснялось.
Так вот, по ним видно, что «националистическое», «великодержавное» зерно «современниковской» философии, то лыко, что журналу постоянно ставят в строку, отнюдь не составляло ее смыслового центра. «Позади» был целостный жизнеуклад, в котором национальное выступало смыслом и оправданием социального. Авторы и редакторы тогдашнего «НС» вряд ли отдавали себе в том отчет, но объективно — восстановлению исконно русских традиций, возвращению к трудовой этике и коллективному идеалу общины, отвержению всего инородного (социально, национально и духовно), поддержанию трезвости и сохранению крепкой семьи отводилась служебная роль. Все это представало совокупным условием возвращения к основам социалистического мироустройства в исконно русском его варианте. При этом «русский» было всего Лишь прилагательным, а существительным был — «социализм».
Примеры можно было бы приводить и в хронологическом порядке, «поступательно»; но лучше действовать наступательно, сразу назвав две ключевые публикации, а затем поставив их в общий контекст. Первая — статья Михаила Антонова «Несуществующие люди» (1989, № 2) — хороша тем, что до конца проговаривает то, что неосознанно направляло «идеологические» поиски автора «Всё впереди», на что намекал в своей «антифермерской» публицистике Аркадий Салуцкий, что имел в виду в своих многословных апологиях «Народности» и «Партийности» в литературе Доктор Филологических Наук Николай Федь. Вторая — «Четыре процента и наш народ» Александра Казинцева (1989, № 10) — тем, что популяризует, доводит до состояния трюизма тезисы экономистов «современниковского» круга и проецирует их из экономики в культуру, политику, философию, сферу национальных отношений:
