Третий знакомец был радостен и с порога сообщил мне: «Вы знаете, говорят, на Лубянке Железного Феликса валяют!»
Мне стало противно. Сухо распрощавшись, я покинул «литературный» особняк и зашагал к метро ещё «Кировская» (будущие «Чистые пруды»). Выйдя через пять минут на станции – пока что – «Дзержинская», я с трудом удержал чисто физический позыв к рвоте.
Площадь Дзержинского (бывшая и будущая Лубянская) была окружена молчаливой толпой, теснящейся у переносного ограждения, выставленного кем-то по всему периметру площади. А в центре площади, архитектурной доминантой которой десятилетиями была подтянутая фигура первого рыцаря революции в длинной серой шинели, у пустого постамента, щедро залитого вёдрами красной краски, бесновалась (другое слово тут не подходило) банда молодчиков.
Милиции видно не было, но между безмолвной толпой и орущей бандой, размахивавшей «триколорами», лежало огромное пустое кольцо. И никто из толпы не пересекал его, чтобы присоединиться к «триумфаторам».
Только сейчас, вспоминая те дни, мне пришло на ум, что эта ярко запечатлевшаяся в моей памяти картина была символической для всего августа 91-го года, для всей необъятной тогда страны.
В центре событий правила дозволенный и санкционированный шабаш кучка провокаторов и спровоцированных хулиганствующих «интеллигентных» придурков, а народная масса, проданная «элитой» и обманутая «мыслителями», безмолвствовала. При этом между кучкой получивших права негодяев и будущей бесправной народной массой уже 22 августа 1991 года пролегла непереходимая полоса отчуждения.
Народ же безмолвствовал потому, что его в течение последних пяти лет отучали любить Советскую власть. Отучали сами органы этой власти во главе с горбачёвским ЦК КПСС.
Да, насыщенным выдался день 22 августа 1991 года. Радостных лиц на улицах было мало, но в целом Москва – за исключением центров возбуждаемого ельцинскими путчистами искусственного ажиотажа – выглядела спокойной. Люди просто не понимали, что уже скоро их жизнь начнут ломать всерьёз.
В тот день, идя по старому Арбату, я мимолётом услышал обрывок разговора двух раскованного вида юных торговцев матрёшками, раскрашенными «под Ленина», «под Сталина», «под Горбачёва», «под Ельцина» и т. д.
– Похоже, пронесло, – громко заявлял один.
– Ага, – соглашался второй. – А я думал, Арбат прикроют…
Что ж, они не ошиблись. Арбат не «прикрыли», он как раз расцвёл и процветает.
Прикрыли Державу.
И теперь на Старом Арбате торгуют её наградами, формой её воинов, гермошлемами от высотных компенсационных костюмов, а то и самими костюмами бывших защитников её воздушных рубежей.
Тогда же, 22 августа, я оказался и на Новом Арбате – на проспекте тогда ещё Калинина. Мимо стройных зданий-«книг» текла и текла многоликая толпа-«змея», в голове которой шёл сам Ельцин с компанией. Там же, впереди, везли три гроба с «погибшими за свободу», которым издевательски присвоили – посмертно – звания Героев Советского Союза. (Уже много позднее пошли глухие отголоски разговоров о том, что окуренных наркотиками «героев», похоже, просто подбросили под БТРы – для придания спектаклю соответствующего кровавого колорита.)
Я стоял на тротуаре, а мимо меня текли и текли – в будний-то день – десятки, если не сотни тысяч «демонстрантов». Сбоку их сопровождали тени в штатском с рациями. Одна из них – женского рода – выглядела как только что приехавшая из Тель-Авива.
Над текущей толпой колыхались воздушные шары, власовские «триколоры» и транспаранты. Запомнился один – белыми буквами по голубому полю: «Студенты МАИ – за свободу!» Мне, окончившему ХАИ – Харьковский авиационный институт – это было особенно неприятно.
Уже ближе к вечеру я добрался до ещё одного своего московского знакомого – весьма крупного дипломата. Он сидел в кабинете один, вид имел нерадостный.
Когда мы устроились в креслах, он прямо спросил:
– Как вы оцениваете происходящее?
У меня уже сложилось вполне однозначное мнение на сей счёт, однако я замялся. Ответить-то я собирался как думал, но при этом мелькнула мысль: «Вот сейчас скажу, а в ответ услышу, что коль так, то наши пути, мил друг, отныне расходятся». А терять это знакомство не хотелось с любой точки зрения.
Мой собеседник был человеком опытным, много работал в наших посольствах по всему миру, имел ранг советника 1-го класса, и поняв мои колебания, предложил:
– Давайте вначале скажу я, а вы согласитесь или не согласитесь.
Когда я кивнул, он сказал:
– К власти в стране пришли транснациональные корпорации.
И хотя в такой констатации не было ничего весёлого, я облегчённо выпалил:
– Да!
Тот разговор установил наши отношения на много лет вперёд. Мы тогда долго утешали друг друга, и я был, как оказалось, чересчур оптимистичен, а он, как оказалось, был всё же более пессимистичен, чем следовало. Ведь дело СССР всё ещё не проиграно!
Но та констатация, которая прозвучала в одном из московских кабинетов 22 августа 1991 года, сохраняет всю свою правоту по сей день: к власти в России тогда пришли чуждые народам СССР внешние силы, действующие в интересах транснациональной частнособственнической «элиты».
В конце главы 2-й я писал (и августовские дни 91-го года, проведённые мной в Москве, подтвердили это лишний раз), что первым из трёх источников и трёх составных частей гибели СССР стали ложь интеллигенции и предательство «элиты».
Социальное оглупление народа, обманутого интеллигенцией и преданного «элитой», стало вторым источником гибели СССР.
Третьим же источником гибели СССР стала именно она – мировая Золотая «элита». Она не только хотела гибели СССР, она не только вела дело к гибели СССР, но и не могла поступать иначе с очень, очень давних пор.
Коротко можно сказать так… СССР был рождён идеями Маркса и Энгельса, идеями социализма. Однако окончательное торжество этих идей означало гибель частнособственнической мировой «элиты». Поэтому обеспечение гибели СССР давно стало для «элиты» вопросом жизни или смерти – политической, конечно.
Таков краткий тезис, но об этом же пора сказать и подробнее. Ведь понять всю суть того или иного процесса во всех его нюансах можно лишь тогда, когда мы проследим процесс до его истоков. И это не только интересно, это – жизненно важно для дела возрождения СССР.
Глава 5
Убить до рождения…
Итак, у гибели СССР было много причин, и ни одной объективной. Объективно СССР был здоровым организмом, но ослабленным как сознательной подрывной работой, так и собственным неразумным поведением. Всё, что требовалось народам СССР для безбедного житья, – это взяться за ум тогда, когда в том возникла несомненная потребность. Ведь даже здоровый, но ослабленный организм может легко подхватить уже смертельную болезнь.
СССР такую болезнь и подхватил, а точнее – его ею заразили сознательно, а одной из причин злонамеренных действий внешнего мира стал сам факт существования СССР. И в некотором смысле процессы, уничтожившие СССР, имели отправной точкой ту же идею, которая СССР породила и которая способна возродить его вновь.
Идея эта – марксистская, коммунистическая.
Я не шучу и не пытаюсь морочить читателя – я вполне серьёзен и свою мысль, естественно, обосную. Парадокса в моём заявлении нет, а есть лишь неизбежная диалектика бытия с его единством и борьбой противоположностей. И можно указать точную хронологическую отметку начала процесса, который одновременно закладывал как системную базу для неизбежного возникновения СССР, так и системную базу для возможной его гибели. Это – февраль 1848 года.
Именно тогда в Лондоне отдельным изданием вышла небольшая книга, оказавшая на дальнейшее развитие мира влияние, сравнимое разве что с влиянием Библии. Я имею в виду, конечно же, «Манифест Коммунистической партии».
Повторяю: говоря о том, что появление «Манифеста…» стало в некотором смысле отправной точкой для замысла убить СССР, я вполне серьёзен.
Уже в «Манифесте Коммунистической партии» было верно сказано, что Капитал порождает пролетариев, то есть лично свободных наёмных рабочих, продающих капиталисту свою рабочую силу, которую капиталист оплачивает лишь частично. Но при этом, как отмечали Маркс и Энгельс, Капитал порождает пролетариат не только как источник собственного обогащения, но и как собственного могильщика.
Увы, основоположники марксизма забыли предупредить пролетариев, что палка всегда о двух концах, а оружие может стрелять в обе стороны – в зависимости от того, в чьих оно руках.
Так вышло и с идеей о пролетариате как будущем могильщике Капитала. Могла ли она понравиться Капиталу? И мог ли Капитал не задуматься над тем, как бы сделать так, чтобы сам Капитал смог стать могильщиком этой, гибельной для Капитала, идеи?
