Дверца супер-эмоба ласково распахнулась: из низко посаженного кресла вытянулась ножка, до бедра ослепляя узором золотисто-черного чулка… за ней последовала сестрица: каблучки простукали щербатую поверхность асфальта, поверили в его вечернюю прочность, замерли. Вслед за ножками, элегантно выгибаясь, из дверцы выползла очаровательная кошечка в бархатном платье. “Кошечка” легко освободила волосы от крохотной шляпки, рассыпала по плечам сверкающие пряди, они лениво растеклись по бархату. Вспыхнуло что-то до боли знакомое… Она подняла голову. И не просто так, а ко мне, заметила, рассмеялась, призывно стаскивая с балкона вниз, вниз без лифта и ступенек… Я вцепился в перила железной хваткой, как щука в кисть, не в состоянии оторвать себя…
— Котик, спускайся вниз, — донесся серебристый голос русалки, оторвал мои наручники от перил.
Она все-таки сделала это! Смогла! Я летел вниз, разметывая пролеты лестницы по стенам, скорее, скорее на улицу.
Мара аккуратно стояла, ослепительно улыбаясь в ожидании меня. Меня? Стройна как богиня, прекрасна как королева красоты. И рядом с ней я, пеньтюх пеньтюхом, в драных джинсах, в заплатанной самопальной рубахе и тапочках, почему-то зажатых под мышкой.
— Здравствуй, принц мой ясный! — пропела она, бросилась в мои объятия, осыпая поцелуями. — Это я, я! Принцесса Мара, твоя русалка! Не узнаешь?
— Узнаю, конечно узнаю, — самодовольно ответил я. — Откуда ты?
— Тебе так важно знать? Ведь я сделала все, как ты хотел: стала женщиной, богатой наследницей подводного царя.
— Женщиной? — поперхнулся я, заглядывая ей в глаза, а она упорно прятала их. — Женщиной??? Как прикажешь понимать твое признание?
— Ты сам этого хотел, — гордо вскинулась она бровями. — Я не могла вернуться с пустыми руками. Вот посмотри, — она открыла дверцу заднего сидения, вытащила дипломат, приоткрыла его: грудастые пачки сотенных бумажек ровными рядами распирали дипломат изнутри.
— Держи, — она сунула его мне, а я взял, подхватил кожаный сейф забинтованной рукой. — Что случилось? — ахнула русалка, бледнея.
— Нет-нет, ничего страшного! — ответил я, спрятал руку вместе с дипломатом за спину: жест получился двусмысленный, грубый, но Мара не поняла его; она на секунду прижалась ко мне: “О-о! Ты такой бесподобно колючий!”
— Пойдем, — она потянула меня к багажнику, открыла его.
— Что это?
— Японский стереовид и сто кассет к нему. Ведь ты всегда мечтал иметь такую игрушку!
— Да, мечтал. — Чего спорить? — Но откуда она у тебя?
— Тебе не все равно! — Ага, за дни отсутствия Мара научилась сердиться. — Я купила стереовид на честно заработанные деньги!
— Честно? — переспросил я, давясь слюной, выпучив глаза. — Честно заработанные? — Доказательств не требовалось: теперь я окончательно понял, где она их заработала. И каким местом.
“В отличие от ее недели, — пояснил внутренний голос, — ты всю жизнь только и делаешь, что подставляешь, да еще просишь повторить, разве не так?”
— Так, — согласился я, вслух растянув ответ, прозвучавший “та-а-ак”, как предвестник бури: Мара сжалась, задрожала.
— Почему ты смотришь… так… на меня? — из ее глаз потекли слезы. — Ты… ты сам рассказывал, как прекрасен и благороден труд гетер, как хорошо он оплачивается.
— Значит, это я вытолкнул тебя на панель? Что за бред!
— Панель? — переспросила Мара. — Какая панель?
— Ты пошла по рукам благодаря моим стараниям, так получается? — разозлился я.
“Так и получается, мистер Альфонс, — зафиксировал вэ-гэ, — именно так!”, окончательно обезоружив меня, приколов к спичечной коробке, как навозного жука.
— Да пропади оно все пропадом, — закричала русалка. — Если ты откажешься от меня… я умру, действительно умру, любимый мой, хороший мой, дорогой, любимый, принц…
— Прости, прости, прости, — зашептал я, прижав Мару к себе.
— Да, — ответила девушка, продолжая реветь. Навзрыд, безутешно. Я обнял ее, не зная, что сказать, как успокоить, — всю жизнь меня учили одному искусству — умению обижать.
Прохожие оборачивались в ехидном экстазе соглядатайства, наиболее настырные и принципиальные свешивались из окон и с балконов. Какая-то толстенная тетка, проходя мимо, прошипела: “Возвращение блудной дочери…”, стимулировав новую бурю слез. Ну что за сволочной народ! Когда их спрашивают — они единодушно молчат, а когда следует промолчать — злобно острят в спину, стремясь больнее уколоть. Вот и я хорош: не удержался, ответил:
— Иди своей дорогой, старая сука, — отшил, как плюнул.
Толстуха развернулась, набрала полные легкие помойного воздуха…
— Прошу вас, пожалуйста, идите, — сказала русалка, сопя носом. — Извините его, “дурная привычка, недостатки воспитания”, идите, — и отмахнула ее изящной кистью: тетка выдохнула, мыча прожевав обиду, но промолчала, пошла прочь.
— Пойдем, — сказал я, осторожно подхватывая Мару за талию. “И я еще смел ее ругать!” Забыть, как страшный сон! И никогда не вспоминать! Ни-ког-да!
Мы долго поднимались, ежесекундно тормозя движение лифта, прижавшись друг к другу, слившись, нежно обнимая друг друга, неистово затягиваясь поцелуями. Дверь кабины — обе полудверки — окончательно распахнулись, сдвинули и решетку: на площадке нас ожидала соседка.
— О! Это вы, Костя! И в полном порядке! Я звоню — никто не открывает. Здравствуйте, девушка, — улыбнулась женщина-хирург. — Я волнуюсь — несколько часов назад я едва спасла вашего друга из пасти страшного животного…
Мара охнула:
— Щучка? Что с ней?
— Я прикончил тварь болотную, — гордо ответил я, упиваясь кровавой победой над рыбой, главное — не имеющей отношения к русалке!
— Что ты наделал, — прошептала девушка. — Что ты наделал! — выкрикнула она и бросилась в квартиру.
Оставшиеся переглянулись.
— Костя, — сказала соседка. — Вот, возьмите, — тут я заметил, что она держит в руках кастрюльку. — Возьмите рыбные котлеты, они, кажется, получились — вам пригодятся, — и улыбнулась.
— Спасибо, — ответил я, подхватывая кастрюльку и бросаясь в квартиру вслед за русалкой.
Манто валялось в прихожей. Мара, сгорбившись, стояла в ванной, беззвучно рыдая. Надо признать — отвратительное открывалось зрелище. Кафель и фаянс, ровным слоем покрытые засохшей рыбьей чешуей и пятнами крови.
— Что ты наделал, глупый принц, — прошептала девушка.
— Что? — я стоял, ничего не понимающий, с кастрюлькой в руках.
— Ведь я просила тебя: “ничего без меня не предпринимай”! А ты…
— А я?
— Глупый-глупый принц! Эта щука — лягушачья шкурка, понимаешь?
— Не может быть! — воскликнул я, выронив подарок соседки. Котлеты из волшебной щуки раскатились по полу.
— Она уравновешивала мое пребывание в твоем мире, в облике девушки, а теперь… мне придется вернуться.
— Я не отпущу тебя!
— Глупый… — Мара кисло улыбнулась.
— Ведь мы живем в цивилизованном мире: разве нельзя?…
— Нет, глупый принц, нельзя. У меня есть два выхода: либо я должна уйти на три года, как ты говоришь, “на панель” и работать бесплатно…
— Но это! — я захлебывался в яростном гневе. — Это! Я не пущу тебя!
— Я сама не пойду. Либо надлежит мне вернуться в исходное состояние, вновь обратиться русалкой, а возможный переход отложить на семь с половиной лет…
— А раньше? Если я достану тонну рыбы? Живой форели?
— Бесполезно… — сказала она, печально и медленно начала раздеваться: платье, комбинация, узорные чулки, трусики — поочередно отрывались от ее прекрасного бронзового тела и летели в прихожую. Я схватил Мару за руку, она обняла меня за шею и… сначала правой, затем левой ногами переступила трагический барьер.
— Опомнись, любовь моя! — крик вырвался из души и сердца. Кто кричал: я или вэ-гэ? Или вместе? А разве имеет значение… А что имеет значение, если своими руками мы отдаем любимых на растерзание и вечные мучения.
— Поздно, — ответила она, погружаясь в воду. На моих глазах ее ноги срослись, превратились в хвост. Он изогнулся, увлекая русалку в мутную, пахнущую тухлятиной воду. Но я не отпускал ее, крепко прижимая к себе. Теперь я не мог ее отпустить, теперь я буду держать ее, пока хватит сил, пока не потеряю себя или не помру.
— Отпусти меня, любимый, — попросила Мара.
— Ни за какие деньги! — ответил я.
— ДЕНЬГИ? КАКИЕ ДЕНЬГИ? — прохрипел отвратительный голос из спаек фановой трубы.
— Бумажные, — ответил я, прикидывая, с кем имею честь беседовать. — Эй, ты кто?
— МНОГО ДЕНЕГ? — поинтересовались из канализации.
— Тебе хватит! — крикнул я и не ошибся: пробка, закрывавшая сток, с хлопком вылетела из воды, подняла за собой взболтыши мути и грязи. Вода вспенилась, забурлила.
