Военные взорвали дом сразу же после «Норд-Оста».
По неофициальной информации, семья Ганиевых находится сегодня в Азербайджане.
Она лежит на полу ДК с открытыми глазами. Хрупкая, сложенная как подросток, с тонкими запястьями и щиколотками.
Хадчат была самой молодой из тех, кто был в те страшные дни на «Норд-Осте».
16 лет. Вдумайтесь, 16!
Я еду по Ассиновской, ища дом, где жила эта девочка. Машина тормозит перед грудой обломков. От забора остался причудливый каркас. Окна зияют пустотой.
— Аккуратней! — кричит мне сопровождающий. — В дом ни в коем случае не входи, там может быть все заминировано!
Но я все равно приоткрываю скрипучую дверь. В нос ударяет запах бараньих шкур и сыреющего дерева.
В одной из комнат, — она была одной из главных в доме, судя по сохранившейся обстановке, — вижу удивительную мозаику на стене: надписи на арабском, мечеть, полумесяц со звездой и еще — белое пятно, старательно затертое шпатлевкой.
Видно, что замазывали арабский текст очень быстро, но сделать это посчитали важным. Представьте, вам в считанные минуты нужно собрать вещи и бежать (как это и происходило с семьей Ганиевых, когда военные дали им на сборы пару часов), а вместо того, чтобы паковать чемоданы, хозяин дома вскарабкивается на табуретку и затирает на стене какие-то арабские слова.
Что могло его скомпрометировать в этой надписи?
Заглядываю в другую комнату. Видно, что хозяева действительно спешили. Дверцы шкафов так и остались открытыми, обои — полусодранными, детский башмачок — пылящимся в углу.
При себе Хадчат имела документы на имя старшей сестры
Семья Ганиевых была очень большой — родители и десять детей. Жили бедно, но честно, как любят говорить в России.
— И дети их очень много трудились, на земле работали, на грядках что-то сажали, чтобы прокормиться. Одежда передавалась по наследству, — рассказывает женщина, которая неплохо знала эту семью. — Все были очень набожные, девочки всегда ходили с покрытой головой. Хадчат была средней в семье, очень тихой и послушной. Во всем слушалась отца. Он у них в семье был авторитетом.
— Как вы думаете, он мог не знать о том, куда собирается его дочь?
— Исключено. 16-летняя Хадчат боялась и уважала отца, так что представить, чтобы она самовольно сбежала из дома и куда-то уехала — невозможно!
Билет в Москву был с обратной датой: девушкам было обещано возвращение домой Шестнадцатилетняя Хадчат после штурма: взрывчатка на ее поясе так и не сработала… В доме Хадчат на стенах по сей день сохранились надписи на арабском
— А где сейчас ее родители? Где вся семья?
— Они уехали сразу после «Норд-Оста». Их ждали в Баку. Там они и собирались обустраиваться.
— А кто их там ждал?
— Ну, не мое это дело — говорить, кто их там ждал. Знаю только, что их обеспечение взяли на себя серьезные люди.
Вот и все, что мне удалось узнать о Хадчат на месте, в ее родной Ассиновской. Остальное я узнала через свои источники.
Семья Ганиевых во время войны начинает исповедовать ваххабизм. Вслед за родителями в него втягиваются и дети. А в Чечне пассивных ваххабитов практически не было.
Кто не мог воевать, помогал чем-то другим: прикрывал или прятал боевиков, перевозил деньги или оружие, занимался идейной вербовкой.
Не осталась в стороне и семья Ганиевых — правильных, непьющих и некурящих мусульман, молящихся пять раз в день.
Хадчат частенько слышала в своей семье, что русские пришли сюда уничтожать мусульман, что ее братья гибли, защищая Аллаха, что каждый верующий мусульманин должен объявить джихад неверующим и бороться. Бороться до последней капли крови.
Хадчат впитывала это все, словно губка. Она посещала какое-то тайное общество, где собирались юноши и девушки и учили Сунну и Коран, слушали чеченского певца Муцараева, записывали толкования пророков в школьные тетрадки и учили арабский.
Хадчат Ганиева в моргеПо словам соседей, Хадчат даже обучалась в каком-то исламском центре города Баку — девочку готовили в шахиды.
На почве ислама Хадчат сдружилась с Зурой Бициевой, которая, правда, была на несколько лет ее старше. И вот эти девочки, богобоязненные, носящие платки, наполненные Кораном, вдруг оказались востребованными.
Люди из джамаата выходят на отца Хадчат — Сулум-бека. Выходят, когда до начала операции остается совсем немного времени и свыше приходит приказ: женщин мало, нужны еще, да желательно помоложе.
С ним ведут переговоры, если их можно так назвать: ведь Сулумбек разговаривает с хорошо известными ему людьми.
Они раскрывают ему все карты, потому что Сулумбек — человек проверенный: готовится серьезнейшая операция, для которой нужны люди, которые сыграли бы роль смертников.
Отцу Хадчат говорят, что дело, конечно, рискованное — но за всем этим стоят очень серьезные люди в Москве, которые не допустят кровавого финала. Просто надо попугать российского президента. Надеть костюмы, повесить пояса шахидов, — но никто никого взрывать не будет, поэтому все же есть шанс выжить.
Сулумбек думает. Вне зависимости от исхода операции ему обещают оплатить переезд в Баку и дать 20 тысяч долларов. Ему говорят, что эта операция заставит Путина начать мирные переговоры.
Да и в конце концов, если с Хадчат что и случится, у Сулумбека останутся еще девять детей.
И он дает согласие.
До «Норд-Оста» остается всего три дня, когда Хадчат покупают билет и сажают в автобус Хасавюрт-Москва.
Там, в Москве, ее будут встречать. Поселят в надежном месте. А 23-го вечером она уже будет в зале ДК, где ничего не подозревающие люди будут смотреть и слушать мюзикл.
Она, конечно, волнуется, но не сказать, чтобы слишком. В Москве она увидит свою подругу Зуру, ее встретят серьезные люди, которые, конечно, не допустят ничего страшного. Ну, а если что — на ней будет пояс, она нажмет на детонатор, и все, все закончится. Она будет в раю и погибнет как герой.
На правой руке у Хадчат тоненькие металлические часики. Она неслышно молится всю дорогу. Она знает, что Аллах не оставит ее. Аллах всемогущ, он все видит, все знает. Наверное, в отличие от Хадчат, Аллах уже давно знал о том, что взрывчатка в ее поясе будет ненастоящей.
И потому, когда уже начнется штурм, испуганная Хадчат будет судорожно соединять клеммы, спеша спрятаться на небесах от газа и стреляющего спецназа.
Но взрывчатка никак не отреагирует на движения рук и слезы Хадчат.
Девочка в растерянности начнет молиться и, ловя ртом воздух, увидит, как бегущий на нее спецназовец наводит дуло автомата ей в лоб.
Не забывайте, что самой младшенькой из «норд-остовских сестер» не так давно исполнилось 16.
Она еще слишком юна и чиста, чтобы думать о человеческой подлости и предательстве.
Зура Бициева
Бициева Зура Резвановна родилась 23 апреля 1980 года в селе Самашки Чеченской республики, в последнее время жила в станице Ассиновская Ачхой-Мартановского района. Училась в лицее города Грозного.
Мать Зуры срочно покинула республику после теракта, оставив съемное жилье. По неофициальной информации, живет сейчас в Азербайджане.
Когда Зуру расстрелял российский спецназ, ей было 22 — ровно столько, сколько сейчас мне, когда я пишу эту книгу.
Но я совсем не хочу умирать — ни за мир во всем мире, ни ради любимого, ни ради Бога.
Я жить хочу.
В таком возрасте только-только включаются вкусовые рецепторы, ты начинаешь чувствовать, какая она на вкус, эта жизнь. Так зачем обрывать ее, дарованную тебе всего лишь один раз?
Сейчас я понимаю свою разницу с моей сверстницей Зурой: она не считала, что со смертью ВСЕ заканчивается. Она думала, что со смертью как раз все только начинается. И впереди — лишь райские сады, медовые реки и кисельные берега. А жизнь… Да что ею дорожить — такой-то жизнью!
…Село Самашки значится в документах, найденных при Зуре, как ее родное село.
Адрес только не указан. Поэтому для начала заезжаю в местное ОВД, здание которого больше походит на какой-то сельский склад. У входа — три милиционера, ружья на плечах.
Услышав про «Норд-Ост», они пугаются, переглядываются и провожают меня к «главному оперу» села. Пожилой чеченец Лема грустно вздыхает, когда я спрашиваю его о семье Бициевых.
— К сожалению, ничем не могу вам помочь. Бициевых я не знал, ничего рассказать не могу. И вообще, кто сказал, что они здесь жили?
Ну вот, опять та же песня. Значит, он предлагает мне развернуться и уехать обратно? Как бы не так.
