О том, что беспошлинная торговля «прочухраем» приносит убыток казенному фиску, кавалер не заботился.
– Мало ли что? – говорил он, – а мне где взять? Красть не хочу.
И он не крал, а только портил крестьянские носы золой да чемерицей, а пахать все-таки не шел, – говорил: «отвык, – битая кость болит».
И был он во всех прочих отношениях человек честный и добрый, а не выстаивал «в борьбе за существование» и наносил казне еще больший вред. При своей не весьма значительной табачной фабрике, состоящей из одного глиняного горшка, кавалер часто содержал под полом в ямке другой горшок с корчемным полугаром.
Во все время существования винных откупов, когда число кабаков было ограничено расписанием, отставные солдаты повсеместно занимались по селам не открытым шинкарством, которым занимаются евреи, платя за то установленный патентный сбор в казну, а тайным корчемством безданно-беспошлинно (Один раз евреи даже платили по настоянию акцизных литературный сбор на книги г. Кордо-Сысоева). Солдатское корчемство, впрочем, трудно сказать, было ли даже для кого тайною. В любом селении где жил какой-нибудь кавалер, никогда не случалось недостатка в водке, а на вопрос любого проезжего и прохожего крестьяне без всякой опаски рассказывали, что «кабака тут нет, а вон в той-то избе солдатик шинкует», и всяк, кому нужно было вина наскоро и в небольшом количестве или в кредит, а не на чистые деньги, шел к «кавалеру» и получал штоф или полуштоф.
Большими мерами кавалеры в новейшее время торговали редко, потому что винный подвал солдата, состоящий из ямки под полом, не вмещал много, а большое помещение представляло опасность на случай обыска, а ведро кавалер мог иметь для своего употребления и рисковал быть пойман в корчемстве только с «подсылом». Поимок этих, как явствовало из дел уездных судов и уголовных палат, было множество, но они составляют самый ничтожный процент к несметному числу солдатского корчемства в откупных губерниях.
Встарь же стрельцы корчемствовалй еще состоя на службе, и их примеру следовали солдаты полков Преображенского, Семеновского и Бутырского и «чинились сильны и не давали вынимать у себя продажного вина».
При откупах попадался в корчемстве только такой кавалер, который был слишком жаден на прибыль и брал водку для корчемной распродажи не из «приходского кабака», а из кабака соседнего откупа, где ему давали вино с уступкой, «с напуском». Тогда местный «приходский» кабатчик на него доносил – иначе они делились выгодами. Выгоды же кавалера возвышались тем, что он подливал в вино воду, как подсыпал в табак золу. И, однако, при всех своих таких неблаговидных занятиях этими делами «кавалеры» во всех других статьях умели оставаться честными людьми, но… землю пахать не хотели.
В отставных солдатах замечают даже много прямого благочестия, и во время управления министерством народного просвещения графа Дм. Андр. Толстого была мысль доверить им преподавание Закона Божия в тех сельских школах, где не законоучительствуют священники. И в этом, думается, не пришлось бы раскаиваться, а все-таки этот старинный кавалер лукавил торговлею, а землю не пахал, потому что отвык от нее… (Солдат новой, краткосрочной службы – совсем другая личность. Этот земли не забывает.)
Пример солдата мы привели к тому, с целью показать, что не одному еврею трудно приняться за соху, которою еврей не владел с детства, да и дед не владел тоже.
Историческая или генерационная приспособительность – не пустое слово без значения. Никто так хорошо не плавает, как жители береговые, никто лучше не лазит, как горцы. Переселить их одного на место другого – получится неприспособительность. То же самое о повороте к земледелию евреев.
Обратимся еще на мгновение к тем же солдатам, чтобы указать один пример еще большего общего характера. Солдаты из крестьян шли на службу от сохи; они плакали, их терзала тоска по родине, у них бывали нередко болезненные галлюцинации, вызывавшие обоняние скошенных трав или вид колеблющихся нив. Словом, их всем существом манило и влекло к полю. – Прекрасно! – Ружейная муштра с полировкою ремней и чисткою пуговиц приводила их в отчаяние; но проходил год, два, десять лет, и… человек так фундаментально переформировывался, что навыки совсем изменялись. До чего? А до того, например, что все, прежде ему милое, теперь становилось постыло, и наоборот. Большой и не шуточный, а трагический тому пример представило государству ретивое, но дурно обдуманное графом Аракчеевым введение военных поселений при императоре Александре I. Известно, что как на севере в новгородских, так и на юге в чугуевских поселениях обращение солдат «к пахотности» производило среди них только неудовольствия, закончившиеся бунтом и казнями.
Еврейская же отвычка от полевого хозяйства образована не одним поколением, а она есть последствие важных исторических условий их жизни, которых забывать не следует.
Библейская история свидетельствует, что и евреям, как и всем людям, дана способность возделывать поле и убирать его (хотя, впрочем, не очень чисто, как надо думать по истории Руфи). Палестинские евреи хозяйничали, – Христос указывает на их нивы, виноградники, точила, стада овец и супруги волов. Вскоре после роковой неправды, в которой человек был пожертвован субботе, еврейское царство пало, и началась неволя со всеми ужасами того времени. Римляне поставили пленных в такое положение, что земледелием им было негде заниматься. Вся история евреев в Европе с этой поры есть история ежеминутного страха и терзаний. В таком положении не до сельского хозяйства, которое требует спокойствия и уверенности, что никто не придет и не вытопчет безнаказанно посева и не сожжет скирд. Евреи не могли иметь такого покоя. Полевое хозяйство в их положении сделалось невозможно, – они стали приспособляться к другому. Ежеминутные опасности всякого рода указали евреям необходимость запасаться сбережениями в таком удобопереносном виде, в котором бы можно было все легко скрыть и унести с собою на другое более безопасное место.
Так исторически образовалась страсть к золоту и другим легко уносимым драгоценностям. Страсть эта заметна в них уже в истории исхода из Египта, когда они, обобрав своих туземных знакомцев и потом соскучась долго стоять у Синая, безрассудно стопили все унесенное золото в одного ни на что не нужного тельца. Но раз что стены Иерихона пали и евреи сели в Палестине, они стали сеять и жать и собирать в житницы. Эту перемену, конечно, произвели покой и уверенность в том, что урожай земли будет принадлежать тому, кто бросил в нее зерна.
В Европе буквально не было такого благополучия для евреев, пока они появляются с запада в Польше и в русских землях приднепровского казачества. Тут бы, может быть, и возможно было запустить плуг в землю еврейскою рукою, но повстречались иные условия. Несмотря на весь здешний простор, евреи еще менее могли забыть многовековые навыки, усвоенные ими под страхом средних веков в Европе. Ни в Польше, ни у казаков ничто не благоприятствовало их направлению к сельскому хозяйству, и все решительно ему противодействовало. С одной стороны, политические беспокойства и частые беспорядки не обещали в этой стороне покоя и ручательств за охрану полей, а с другой – польская магнатерия, имевшая обширные земли, имела для их обработки и очень много вполне к этому делу привычных и способных рабов. Жид, как пахарь, тут был никому не нужен; а между тем тут часто нуждались в людях, способных реалиэировать остававшиеся долго без движения сырые продукты хозяйства; и вот еврей к этому пригодился, и опять так и пошел далее, все по торговой части.
Судьба, рок, случай, – назовите как хотите, – но дело в том, что еврейство во всей Европе и у нас все так попадало, что от него требовали не пашни, а совсем других занятий. Это и образовало в евреях родовую приспособительность особого, не земледельческого свойства.
Как же это изменить?..
Вывод изо всего этого очевиден и прост: евреи утратили склонность к земледелию вследствие исторических причин, долго не благоприятствовавших их занятию сельским хозяйством. Отвычка от этого дела у них так сильна, что она равняется утрате способностей к земледелию. Последнее доказывается примером тех еврейских переселенцев из Европы в Америку, которые хотели заняться землепашеством в Новом Свете, но не сумели себя к нему приспособить. Они оказались несостоятельными и бежали, а это доставило здесь много удовольствия, из которого, впрочем, хорошо бы извлечь и немножко пользы.
Обратить к земледелию евреев, не знающих рукомесла и не обладающих капиталами для достойных занятия торговых дел, не есть цель напрасная или недостижимая… Напротив, это и важно, и нужно, и человеколюбиво, и притом это вполне достижимо, только не вдруг, по одному мановению, как желали сделать при императоре Николае, Вековая отвычка может быть исправлена только тем же самым историческим путем. Это путь медленный, но единственно верный: он состоит в том, чтобы поставить экономически бедствующую часть евреев в такое благоприятное положение, при котором бы в ней прежде всего исчез страх за свою обеспеченность от произвола страстей окружающего их христианского населения. Надо, чтобы погромы были невозможны. Затем необходимо уничтожить все «особенные» положения о землевладении для евреев и не-евреев, и дозволить еврею, как и не еврею, приобретать себе в собственность для возделывания мелкие участки. Лучший земледелец тот, кто возделывает свой любимый клок земли. Не в одних отдаленных степных местах, где хозяйство особенно трудно, надо дозволить сельские занятия еврею, а там, ще ему нравится. «На немилом поле, – говорит пословица, – и урожай не мил». Пусть еврей пашет там, где ему удобно, где он может найти кредит на случай временных затруднений, – что в степях совершенно невозможно. Словом, необходимо дозволить еврею приобретение поземельных участков везде, где это дозволено не-еврею, и тоща в России будут евреи земледельцы, как желал император Николай I.
