— Легко сказать, «забудь»! И как я это буду делать? У меня мозг, знаешь, какой цепкий, ежели чего в него западёт, даже шомполом через среднее ухо не выскоблишь. Вот сейчас, например, мне интересно, у тебя кто-нибудь из мужиков есть?
Мой вопрос она пропустила мимо ушей.
— А хочешь, я тебе помогу?
— Это как?
— Я тебе память закрою.
— На всё?
— Нет, только на то, что тебе пока знать рано.
— Что значит «пока»?
— Ну пока не созреешь.
— Я что тебе, фрукт или овощ?
— Вроде того. Правда, ты тот ещё фрукт! Матери с отцом всю жизнь должен быть благодарен, они тебя в любви «спроектировали». Не то что ты свою форсунку с неприличным покрытием. В тебе способности есть. Вот только зачем они тебе даны, никак не пойму. Но раз ты к нам сюда попал, с Кондратьичем медовушничал и теперь кедр от ели отличить можешь — значит, не просто так!
— Ведьмы всегда должны загадками говорить?
— Это не загадки, а отгадки. Но люди почему-то все отгадки считают загадками.
— И как же ты собираешься мне память закрывать?
— Я ж тебе поцелуй должна… Помнишь, как в сказке? Поцеловал — и вспомнил. У меня наоборот — поцелую и… забудешь.
Её зрачки заискрились, «холодец» в них растаял — и мне уже было не до тайн русского языка, меня интересовало только то, что произойдёт сейчас и здесь. И произойдёт ли вообще?
Как же симпатичны таёжные ведьмы после кислого «Жигулёвского»!
Чтобы прекратить чувствовать себя юнгой и снова стать мужиком, перед обрядом «Поцелуй ведьмы» я заказал ещё по две кружки пива и стал называть её Светик. Ей это очень понравилось, поскольку от слова «свет». Из того же гнезда и «святой». «Святая ведьма» для меня звучало почти как «живой труп», «горячий снег» или «корова-людоедка».
А потом она поцеловала меня в щёчку, откинув наши накомарники. И я сразу обо всём забыл… на двадцать с лишним лет! Вот это был поцелуй! Вроде не крепкий, не затяжной, но какой долгоиграющий! Я будто улетел в очередную магнитную дырку. Причём вспомнить о том, что было дальше, я не смог даже после того, как выудил из «корзины» выкинутые памятью самые яркие моменты того волшебного свидания.
Я даже сейчас не помню, произошло между нами потом что-то более банальное и обычное?
Помню только, но тоже весьма расплывчато, что её накомарник был похож на фехтовальную маску с надетой на неё паранджой. Помню, вроде как эти накомарники мы больше не накидывали: то ли продолжали целоваться, то ли все таёжные комары уже напились нашей разбавленной «Жигулёвским» крови и отвалились.
Ещё помню, что она была в наглухо застёгнутом комбинезоне, закрывающем от комаров как бронёй всё, что только можно закрыть. И это меня волновало больше, нежели нынче молодых людей волнует бессмысленная нагота героинь эротических фильмов, когда «провода оголены по самую розетку».
Помню, я так зажёгся от этого скрывающего ведьмины тайны «бронированного» комбинезона, что начал читать ей стихи Евтушенко, Рождественского, Солоухина, причём с таким выражением, которого раньше от меня не мог добиться ни один режиссёр.
Потом, когда выученные стихи закончились, а вдохновение ещё не исчерпалось, стал пересказывать студенческие миниатюры, которые мы играли в маёвском театре (МАИ). Особенно ей понравилась миниатюра о том, как молодой абитуриент, поступая в театральное, на одном из туров стал читать известное стихотворение Чуковского про Муху-цокотуху, а комиссия его резко оборвала: «Как вам не стыдно? Что вы читаете?» — «Что вы имеете в виде?» — «Муха-муха-ЦэКа, что? Вы сами подумайте: ЦэКа, а потом — туха, а дальше?» — «Позолоченное брюхо…» — «Вы на кого намекаете?» — «Ни на кого!» — «Ладно, ладно… Не надо нас за дураков принимать! Или вы сами не понимаете, что говорите? Муха по полю пошла, муха денежку нашла… Намекаете, что у нас слишком много денег на поля выброшено? Немедленно ступайте и перепишите это произведение, как подобает советскому человеку. Вот тогда мы вас и послушаем».
Студенческая миниатюра. Автор — инженер М.Задорнов. Он же режиссёр и исполнитель неглавной роли — грузина в кепке.
Далее в этой миниатюре абитуриент уходил за кулисы, там переписывал стихотворение, возвращался и читал его уже по-другому: «Ударница труда по имени Муха перевыполнила план. Поэтому её плакат в цеху вывешен наверху. А все остальные, кто на неё равняется, «под мухой»!»
Мы развеселились, и я даже набрался наглости прочитать ей стихи о партбилетах из передовицы газеты «Правда». Она хохотала ещё больше, чем над «Мухой-ЦэКатухой».
А потом на небе над пнями прорисовались звёзды. И я блеснул перед Бестией знанием звёздного неба, которое изучил ещё в одиннадцатом классе, потому что мне очень нравилась молодая учительница астрономии. А потом я сказал ей, что в такую тёмную ночь, если отойти от огней подальше, можно увидеть туманность Андромеды.
И мы отошли подальше от сидящих на пнях поддатых мужиков-лесорубов. Я показал ей туманность Андромеды, а Светлана поверила в то, что она её видит. А потом я понял, что пива нам больше пить не следует, потому что мы увидели ещё несколько туманностей… А потом всё было, как в добром советском кино: песни каких-то ребят под гитару на пнях у костра!
Остаток ночи, не помню, где, по-моему, у гаснущего костра я пересказывал ей содержание своей первой в жизни повести под названием «Точка пересечения». Он — с запада Советского Союза, она — с востока страны. Встретились случайно на краю света, то есть на Курильских островах. Он — научный работник в ботанической экспедиции, а она — в той же экспедиции повар. Влюбились! Но что толку, если их жизни, как две непараллельные прямые, они один раз в жизни пересеклись и больше никогда не встретятся. Мне казалось, эта повесть очень романтическая, тем более что слово «ботаник» в то время не вызывало, как нынче, насмешки.
— Это ты сейчас рассказал, намекая на нас с тобой? — как всегда, задиристо спросила она.
А что было потом, я не помню до сих пор! Впрочем, нет, кое-что помню…
Во дворе у старика при выходе из избы был рукомойник. Такой бачок со шкворнем внизу, на который надо нажать руками, поднять вверх, и тогда польётся вода. Помню, как я заливал воду из ведра в этот рукомойник, Бестия… умывалась. И, по-моему, очень смеялась, когда видела моё опухшее, перекошенное вчерашним пьянством лицо.
А потом она меня провожала на вокзал и стояла на том, что называлось в посёлке перроном: то есть на коряво уложенных брёвнах из той самой сосны, которую неучи принимали за кедр.
На прощание она обняла меня и прошептала на ухо:
— Я не прошу не забывать меня — всё равно забудешь. Но мы ещё встретимся! Я это вижу… Не скоро… А пока лети стрелой! Я буду колдовать, — она засмеялась, чтобы я не подумал, будто она это сказала всерьёз.
Вот так я и запомнил эту спасительницу одного из лёгких нашей земли-матушки. И полетел стрелой в своё предсказанное будущее, но сначала… по узкоколейке!
Фотохудожник большинства фотографий Елена Бомбина. Использованы фотографии неизвестных авторов и картины Рембранта, Иллариона Прянишникова, Василия Поленова, Юлия Клевера, Исаака Левитана, Сергея Виноградова, Эмиля Вернона, Ивана Куликова, Бориса Кустодиева, Пабло Пикассо, Геннадия Павлишина, Бориса Ольшанского, Виктора Павлушина, Инны Гришечкиной.
