Я рассматриваю пятна внимательнее – заперев дверь и под светом настольной лампы, для моральной поддержки очень громко включив Cool For Cats. Я вижу, что они не похожи на рубцы. Это растяжки – кожа не успевает за ростом костей. Половое созревание, как лев, подрало меня когтями, когда я пыталась от него убежать. Той ночью я сказала Кэз: «Я собираюсь носить колготки и водолазки всю оставшуюся часть жизни. Даже летом. Я буду притворяться, что мне просто всегда очень холодно. С этим придется смириться каждому, кто меня знает. С тем, что мне всегда холодно».
Мы с Кэз переживали редкие дни покоя в наших отношениях. Два дня назад мы вдруг обнялись. Моя мать была так потрясена и встревожена, что сфотографировала нас, чтобы зафиксировать это событие. Я до сих храню эту фотографию – мы обе в одинаковых халатах стоим босиком, прижавшись друг к другу, на лицах читается 98 % расположения и 2 % скрытой агрессии. Наша мать считает, что мы наконец вместе – нас объединила ответственность двух старших детей в семье.
На самом делемы обнимаемся так потому, что мы только что в течение двух часов разговаривали о том, как называть наши вагины.
– Я не могу это так называть, – говорю я Кэз. Мы сидим в спальне – я на кровати, она на полу. Мы слушаем Cool For Cats в девятый раз. Кэз вяжет джемпер, чтобы было что носить.
– Я бы предпочла притвориться, что у меня ее нет, чем сказать «вагина», – продолжаю я. – Если бы я попала в больницу и меня спросили, где болит, думаю, что вместо того, чтобы сказать «Моя вагина», я бы просто ответила: «Угадайте!», а потом упала бы в обморок. Я ненавижу это слово.
– В прошлом году все было проще, – печально соглашается Кэз.
Еще совсем недавно дети семьи Моран испытывали иллюзию, что слово «пупок» имеет отношение не к пупку, а к женским половым органам. Любая травма в этой области приводила к крику: «Я ударил пупок!» – и общему сочувствию. Одним из последствий этого стала неадекватная реакция на словосочетание «морской офицер». Когда принц Эндрю женился на Саре Фергюсон и был назван на канале, транслирующем свадебную церемонию, «морским офицером» [9], то мы впали в истерический хохот.
Кроме того, короткую передышку мы получили в 1987 году, когда наша младшая сестра Уина однажды произнесла слово «вагина» вместо «малина». Но, опять же, посещение продуктовых магазинов создавало определенные неудобства. Даже войти в магазин, где продавался малиновый йогурт или пирог с малиной, было сложно. Нам приходилось выбегать, натягивая капюшоны на головы и трясясь от смеха.
Так что теперь, в 1989 году, у нас нет слова для вагины, хотя мы в нем нуждаемся как никогда. Мы молча сидим в раздумье.
– Мы могли бы называть это Рольфом, – в конце концов говорит Кэз. – Похоже ведь на бороду у Рольфа Харриса? [10]– Мы смотрим друг на друга. Мы обе знаем, что Рольф Харрис – не тот ответ, который мы ищем.
Слово «вагина» звучит слишком по-медицински, а это не сулит ничего хорошего по определению. Только мазохист хотел бы обладать штукой, у которой постоянно случаются «разрывы», которую непрерывно «осматривают» и в которой серийные убийцы оставляют разные вещи, как будто это полка для ключей в коридоре.
Я думаю, пришло время расставить все точки над i. На самом деле у меня нет вагины и никогда не было. Думаю, женщин, у которых она была или есть, можно пересчитать по пальцам. Например, королева Виктория или Маргарет Тэтчер. И наверняка они носили на лобках укладку, в точности повторяющую прическу на голове.
Но у всех остальных – нет. Люди используют жаргонные слова, клички домашних животных, выдуманные названия – семейные словечки, передающиеся из поколения в поколение. Когда я спросила в «Твиттере» о детских прозвищах вагины, то за 20 минут получила более 500 ответов – и все они напоминали бред сумасшедшего. Первый полученный ответ задал общий тон: «Мама моей лучшей подружки называла это “голубушка”, а менструации – “голубушкина хворь”».
Должно быть, подобные извращенные метафоры создаются поколением за поколением в замкнутых домашних сообществах, защищенных от любого внешнего влияния.
Прозвищ было огромное количество. Некоторые из них оказались совершенно прекрасными и/или забавными: «цветочек», «пирожок», «розочка», «муфта», «миледи», «дразнилка», «копилка», «пышка», «пирожное», «кармашек».
Некоторые названия явно появились в результате каких-то семейных шуток – например, «тетушка Пеги» или «йоркширский пудинг».
А были совершенно странные и несимпатичные. Особенно меня поразил «сливной бачок». Не иначе как это название родилось в семье сантехника с небогатым словарным запасом.
Забавно, что в моей подборке нашлось место почти всем телепузикам – Ляле, Тинки и По. Я рада, впрочем, что люди черпают вдохновение хоть откуда-нибудь.
Так вот: у меня лично есть п…а. Иногда это «половые губы», но большую часть времени это п…а. Это особенное, сильное слово с богатой историей. Когда я произношу его, старушки и священники падают в обморок. Мне нравится шокировать людей. Они реагируют так, как будто у меня в трусах ядерная бомба, которая через секунду взорвется.
В культуре, где почти все особи женского рода по-прежнему рассматриваются как источники писка и визга – с менструациями, менопаузами и умственной отсталостью, – мне нравится, что слово «п…а» непобедимо. Оно имеет почти мистический флер. Все мы знаем, как это на самом деле называется, но мы не можем так это назвать. Мы не можем произнести слово. Оно слишком мощное. Подобно тому как евреи никогда не произносят имя бога и вместо этого должны иметь дело с Иеговой.
Конечно, все эти размышления оказались бесполезными, когда я растила двух дочерей. Нет смысла рассказывать им о «мистическом эффекте Иеговы», когда за ними по детскому саду гоняется разъяренный учитель, случайно услышавший, как одна из них произнесла самое сильное слово в английском языке.
Когда Лиззи было всего несколько дней от роду, мы с мужем стояли и с изумлением смотрели на нашу прекрасную маленькую дочь. Голубоглазая, мягкая, как бархатная мышка, просто созданная для поцелуев, она только что произвела огромную кучу.
Мой муж неуверенно вытер ее влажной салфеткой и пораженно посмотрел на меня.
– Мало того, что мне пришлось отмыть все… это, – сказал он почти на грани помешательства, – но я даже не знаю, как назвать место, которое я отмывал. Как мы будем называть ее? Прости, но не «п…й» же.
– Ее зовут Лиззи! – в потрясении сказала я.
– Да я не об этом… – вздохнул мой муж. – Я не могу использовать это слово. Это у тебя п…а. Но не у нее. У тебя… ну, понимаешь. О, боже – она в какашках с ног до головы. Я вытираю какашки с головы. Я не уверен, что мне нравится быть родителем. Как мы будем называть ее вагину?
В течение следующих нескольких недель мы вплотную занимались этим вопросом, подобно арт-директорам рекламного агентства, обсуждающим кампанию для нового йогурта.
– Она похожа на божью коровку, – сказал мой муж во время одного особенно бурного обсуждения. – Мы могли бы называть ее божья коровка!
– Да, но тогда это будет похоже на «Фольксваген-жук», – заметила я. – Мы могли бы вместо этого называть ее другим именем той же машины – Герби [11]. А когда Лиззи подрастет и станет сводить мальчиков с ума, мы будем снова и снова вспоминать фильм «Герби сходит с ума» [12], пока ты не посадишь ее под замок.
На следующей неделе мой муж пришел с идеей «Бэби Гэп»: «Это ее детская дырка!» – что было не только отличной шуткой, но также сулило немало поводов для истошного смеха, надень мы на дочку майку Baby Gap.
Однако это имя не жило долго – мы использовали его так часто, что оно приелось, как омлет по утрам.
Мы знали, что нужно найти что-то более универсальное, попроще. Но это случилось, лишь когда Лиззи начала говорить – ей было около года.
Она упала и больно ударилась своей «детской дыркой». Я усадила ее на колени и попыталась описать словами то, что с ней произошло, – в манере, которая используется, когда вы учите ребенка говорить. И тут из темноты подсознания всплыло слово «пи-пи».
– У тебя болит пи-пи! – сказала я, утирая ей слезы.
«Пи-пи» – так мама называла наши половые органы прежде, чем мы достигли подросткового возраста. Мы были слишком просты для чего-либо более… специального.
А теперь вот оно, на службе у другого поколения. Круглое, аккуратное, маленькое, крепкое словечко.
Конечно, когда Лиззи станет старше, она окажется в ситуации, в которой оказались мы с Кэз в 1989 году. Девочке-подростку приходится искать что-то более весомое, чем… «спокойной-ночи-малыши». Когда в вашу жизнь врывается юность, то нет никакой возможности называть словом «пи-пи» место, которое будет в эпицентре большинства ваших решений ближайшие 40 лет. Скарлетт О’Хара теряла голову из-за Эшли и после из-за Ретта не из-за пи-пи. На картинах Джорджии О’Киф показаны не пи-пи. Мадонна рассказывает в книге «Секс» не о пи-пи.
