Окна его мастерской выходили на школьную спортплощадку, благополучно исчезнувшую в конце перестройки; с тех пор это место (угол Чкаловского проспекта и Пионерской улицы) знаменито гнездом пивных ларьков-павильонов. Сейчас тут сравнительно респектабельно: прошли времена, когда коробки ларьков иного фасона укреплялись решетками против ночных громил, а паленую водку можно было купить не только в бутылке, но и в пластиковом стаканчике с подогнанной крышечкой, бережно упакованную на манер сметаны. Лично я пивал тут главным образом пиво — это когда случай сводил меня с детским писателем Николаем Федоровым, жителем соседней улицы. Открыв по банке «Невского», мы, как здесь было принято, устраивались «у Чкалова», то есть рядом с весьма необычным художественным объектом, скрытым стеной ларьков от праздного внимания посторонних. Мы не были посторонними, памятник нас не стеснялся, был с нами прям, откровенен, был таким, каким он и был. Я любил рассматривать его. От Федорова я и узнал, кто его автор.
Представьте себе громоздкую бетонную голову, вознесенную на высокую металлическую, нижним концом врытую в землю, трубу. Голова покрашена в коричневый цвет, а труба — белая. Краска на голове потрескалась и шелушится, а на трубе вроде бы держится — сколь бы тщательно не процарапывали свои автографы любители их оставлять. Две таблички приделаны к трубе; на одной — «В. П. Чкалов», на другой — Звезда Героя и ордена.
Статус монумента отвечает ауре места: этот памятник — нелегал. Незаконный, несанкционированный памятник. Он был воздвигнут на рубеже восьмидесятых-девяностых, в эпоху великой неразберихи, без разрешения властей и каких бы то ни было согласований — исключительно по воле самого скульптора — Ягуба Алибабаевича Имранова, чья мастерская находилась в пятнадцати метрах отсюда (на огороженном пятачке перед окнами на пустырь и сейчас индевеют какие-то гипсовые фигуры, но это уже приватная территория другого ваятеля). Просто Имранов пригнал однажды МАЗ с подъемным краном, Чкалова зацепили за крюк, торчащий из головы, а дальше дело техники. Охотников помочь с установкой трубы здесь было достаточно — старожилы этот день не забыли. Что касается крюка, он и сейчас торчит из бетонного темени, как напоминание о непростом техническом предприятии.
Останься Имранов жить в Петербурге, он бы, может, позаботился о том, чтобы этот крюк с головы срезали, но — Советский Союз развалился, бардак бардакович восторжествовал на всей территории когда-то великой державы, и отправился скульптор, всю жизнь воспевавший нравственную красоту советских людей, на свою историческую родину — в суверенный Азербайджан, оставив городу Ленина памятник Чкалову. Как завещание.
А может быть, как укор — безумной эпохе.
Если какой из питерских памятников и живет тайной жизнью, так вот в первую очередь — этот. Незаконно, без паспорта. Будучи нелегалом — без регистрации. Со всеми вытекающими отсюда последствиями, главное из которых — угроза сноса. Власти давно точат зуб на него, хотят ликвидировать, но что-то мешает. Врос! Врос в землю своей монументальной трубой!.. Сдвинь-ка такого.
Удивительный монумент. С точки зрения художественности тут спорить не о чем. Но есть здесь что-то другое, может быть, более ценное. Интенция жеста. Посыл. А вот так — и никаких разговоров!.. Воля быть, противостоять, состояться. Стоическим нонконформизмом веет от этой грубой и предельно откровенной работы, при том что в советские времена она б не воспринималась иначе как сверхконъюнктурная. Сегодня же это зримый протест. Сегодня Чкалов-на-трубе — это вызов гламуру, официозу, и монтажный крюк на темени тут как нельзя к месту. Необходимость прятаться за ларьками и оставаться самим собой придает памятнику дополнительный драматизм, а для всех нас (что бы мы рядом ни пили) это еще и урок сохранять достоинство.
Власти можно понять, особенно после того, как появился другой Чкалов, совсем рядом, у входа в метро — бронзовый, «настоящий», победивший в конкурсе согласно утвержденному Положению и торжественно открытый в присутствии официальных лиц. Ввиду того этот сугубо недопустим. Два Чкаловых это абсурд! Но что делать, если к изящному творению скульптора Чаркина выходящие из метро также относятся, как к предвыборной листовке, — то есть никак, есть он или нет его, а бетонного с крюком, торчащим из головы, почитают «своим» и по-своему любят?
Когда я заметил грузчику, обслуживающему пивные ларьки, что «скоро, наверное, уберут», он ответил: «Пусть только попробуют! Тут такое начнется…» И рассказал мне, как бабульки уже однажды отстояли Чкалова, когда «за ним приходили».
Курсанты Академии им. А. Ф. Можайского (кто ж как не они?) надели летные очки на бетонного Чкалова. Голова большая, очки едва прикрыли переносицу — чтобы удержать на носу, пришлось воспользоваться проволокой. Представляю, один встает на плечи другому — иначе не достать. Это тоже своего рода признание. Не глум. «Уважуха» того же порядка, что и фуражка на голове «екатерининского» Суворова от благодарных суворовцев в белую выпускную ночь или тельняшка на бронзовом Крузенштерне от курсантов Фрунзенки.
А вот чтобы такого внимания был удостоен тот, официально-правильный, бронзовый, у метро, — можно ли это представить?
Чкалов-на-трубе — поистине гений места. Пьющих и бездомных тянет к нему. Ничейная собака подойдет и уляжется рядом. Вечерами у трубы-постамента разыгрываются невероятные представления. Мало того, он еще и страж. Если бы не он, кто знает, какого рода уплотнительная застройка коснулась бы этого уголка?
Покажется невероятным, но первый же прохожий (гулял по Пионерской с собачкой), у которого я спросил, знает ли он что-нибудь о происхождении памятника, рассказал, что был сам моделью у скульптора. «Играем пацанами на площадке, он выйдет к нам: слушай, друг, помоги мне, попозируй немного, — ну, я постою в мастерской, он с меня пионера слепит (все пионеров лепил), потом конфет даст…»
Военно-космическая Академия им. А. Ф. Можайского, это рядом. Старейший сотрудник Академии полковник в отставке Тимон Николаевич Федоров (отец писателя) называет по памяти имена заслуженных деятелей науки и техники, чьи бюсты он видел сам. Скульптора здесь почитали как друга, он даже был оформлен кем-то вроде электрика. Во дворе Академии стоит его «Родина-мать».
А перед отъездом в Азербайджан он изготовил скульптуру Гейдара Алиева и послал ее самому. Наверное, получилось, потому что, говорят, многим показывал.
В Интернете (на русском, конечно) я о нем не нашел ничего, кроме упоминания о его гибели. Нелепая смерть. Настолько нелепая, что сумела — в силу трагичной курьезности — попасть в раздел происшествий.
Собственно, я ничего не знаю о нем — как о человеке. И ничего о нем лично сказать не хочу. Так что это получается не о нем, не о конкретном художнике, а о художнике вообще. Притча такая. Жил-был. Ваял пионеров, ученых, героев труда, деятелей социалистического государства, героев Советского Союза. Не стало Союза, да и сам скульптор состарился. Море, небо, язык детства. Сны о далеком северном городе. Семьдесят два года, а рядом живет — протри глаза — юная соседка-красавица. Вот тебе и идеал красоты. И к чему ты стремился, чего достиг ты, художник? Замысел был ярок, как никогда, и мысленный образ был совершенен. Он рассказал о задуманном. Тут его и убили.
Или посмотреть в другом ракурсе.
В июле девяносто девятого вышел номер «Плейбоя» с откровенными фотографиями Лены и Жени, внучатых племянниц Валерия Чкалова, а в июне 2002-го автор Чкалова-на-трубе был убит в родном Азербайджане благочестивым соседом. За что? За невинную просьбу разрешить его дочке-красавице позировать обнаженной.
Все, кому я говорил об этой невероятной гибели, отвечали одинаково: Восток.
Этак можно, в самом деле, решить, что мы живем на Западе.
При чем здесь Лена и Женя? Не знаю. Наверное, ни при чем.
Февраль 2007
P. S. (Сентябрь 2008)
Маловероятно, что публикация этого очерка в «Петербурге на Невском» могла послужить причиной к изменениям чего-либо и где-либо. Я вовсе не хотел быть понятым так, что критикую пивные ларьки, загородившие Чкалова-на-трубе. Вместе с памятником они, мне кажется, сумели образовать своеобразный ансамбль и тоже стать памятником — своему времени. И все-таки надо признать, что после публикации моего сообщения, здесь стало многое меняться. Сначала был закрыт киоск с надписью «Хоз. товары», в котором помимо зубных щеток и бумажных салфеток продавалась еще и спиртосодержащая жидкость, популярная у местных алкашей. Следом закрыли пивные ларьки. К осени 2007-го территория была очищена от ларьков целиком, и Чкалов-на-трубе, лишенный убежища, предстал, как он есть, перед глазами народа. В пространстве, лишь по углу ограниченном обширными брандмауэрами, он, на оголенной площадке и без пивных ларьков, по-прежнему выразителен, даже более чем. Памятник не похож на ксенофоба (есть памятники-ксенофобы); теперь вся его жизнь на виду. Культуролог Кирилл Коротков, ранее прочитавший этот очерк в журнале, недавно сообщил мне, что самолично увидел, как курсанты надевают на Чкалова летные очки, встав один другому на плечи. По крупному счету власти на памятник не покушаются больше, площадку даже попытались благоустроить слегка, а рядом с пьедесталом-трубой на какое-то время установили четыре бетонных тарелки, явно способных служить местом для клумб. Тут выяснилось, что рядом с Чкаловым проходят подземные коммуникации. Время от времени что-то там лопается под землей, и сразу же начинают копать. Несколько раз я наблюдал Чкалова купающимся в водяных парах подобно посетителю турецких бань. Хотя с облаками сравнение этих паров, пожалуй, будет уместнее, речь ведь о летчике, о покорителе неба. Сейчас, когда пишу эти строки, позади Чкалова, сразу за трубой-пьедесталом, прокопали траншею — меняют трубы теплосети. Чкалов снова демонстрирует высокий пилотаж и необыкновенную точность — была бы его труба врыта на полметра ближе к стене, и пришлось бы памятник с этого места убрать по причине вполне уважительной. Вряд ли бы его установили на место после ремонта подземных коммуникаций. Но памятник гордо стоит там, где только он и может стоять. И мне кажется, он действительно выстоит.
