Фото на мобильниках.
Фото на планшетах.
Canon. Nikon.
Sony всякие.
И краски.
Яркие. Сочные. Живые.
Глянец.
И гигабайты.
Нет, террабайты кадров.
Где мы смеёмся,
улыбаемся,
плачем,
грустим,
и никогда,
никогда,
никогда не бываем
задумчивыми и отрешёнными.
Сумеют ли наши потомки
почувствовать вечность,
глядя на нас?
* * *
В каждой медали как минимум две стороны.
Мы – рядовые информационной войны.
Как и простая, она не проходит без жертв,
В них вообще много общих находится черт.
Есть и враги. Это те, кто с другой стороны,
Так же, как мы, лишь солдаты идущей войны.
Спросишь, где правда? Но правда – не друг и не враг.
Правда – не знамя для чьих-то кровавых атак.
Правда – важнее, чем фетиш с любой стороны.
Правда сложнее. Ей разные грани важны.
Но полуправдой хранимы окопы сторон,
За полуправду стоит здесь и наш батальон.
В каждой монете есть аверс и реверс, а то,
Что выпадает при этом она на ребро,
Вовсе не радует партии наших и тех.
Всех, кто бы лучшую сторону выбрал за всех.
Пляшет монетка. Прищурясь, глядят недобро[?]
Ну а она – на ребро, на ребро, на ребро…
Вести – как бомбы на головы бедных людей,
Чтоб разлететься осколками разных статей.
Вот пулемётом над полем строчит чей-то блог,
Вот, верный твиттер прижав, ты на поле сраженья залёг.
Будем сражаться. За что? Дам ответ – без затей.
Вместе – за правду. Как водится – между огней.
Люди есть люди. Раз встали – стоят до конца.
В спорах своих только ожесточают сердца.
И всё сильней полыхает над полем огонь.
Раны на сердце… Их только случайно не тронь.
В сердце – осколки. Сердец тех – железнее нет.
Полем сражения кажется мне интернет.
Други! Сограждане! С той и с другой стороны.
Вам уцелеть в перепутьях ненужной войны!
Вам сохранить человечность в себе до конца!
Вам не сгубить ваши души, умы и сердца!
Вам, только вам сохранять там, где горе и бред,
Правду. Всю правду. Без вас ей не выйти на свет.
* * *
Однажды кто-нибудь займётся
Археологией "Вконтакте"
И знатоком чужих страничек,
имён и лайков будет слыть.
Откроет чей-нибудь он профиль,
В нём – тьму забытых фотографий,
К ним комментарии полночи
Он будет, замерев, читать.
И он узнает, он узнает
Чужих людей былые споры
И чьи-то шутки, размышленья
О том, об этом, о другом…
И подивившись, обнаружит,
Что политический тот градус,
ему, конечно, непонятный,
был в дне минувшем столь высок.
И с изумлением он встретит
Себя. Конечно, молодого.
Сперва – безусого такого,
Потом – постарше, а потом…
И прочитает, изумившись,
То, что писал другим когда-то,
Притом подумает, конечно:
«Неужто это я писал?»
Он словно в юность возвратится,
Где новой будет снова новость,
горька прошедшая обида
и яркой радость, что прошла…
И он утонет, позабывшись,
во тьме нахлынувших деталей,
тех, что успели позабыться,
но снова всплыли. Как же так?
Ещё, конечно, он увидит
Странички дорогих ушедших,
Те, что вестись переставали
В один неуловимый миг.
И тут замрёт он, их читая,
Невольно слёз не замечая…
Как будто друга повстречает,
Кого не чаял увидать.
Я и сейчас, друзья, бывает,
забытый «лайк» припоминаю,
когда понравится вдруг фото
и видишь, что уже смотрел…
со временем так будет чаще,
ведь каждый «лайк», даримый нами,
пускай о нём давно забыли,
хранится вечно в соцсетях.
И, заходя в них беспрестанно,
Общаясь в виртуальном мире,
Мы сформируем незаметно
Со временем культурный слой…
Беги из них. Реал хотя бы
Твой каждый шаг не сохранит.
Как наш любимый археолог,
С трудом очнувшись, чай поставит
И сеть закроет, чтоб минувшим
Своё же сердце не терзать.
Теги: Сергей БАТАЛОВ , поэзия
Тот факт, что свои первые стихи В. Шаламов посылал с Колымы Б. Пастернаку, стал уже легендой. Занимаясь этой историей, я нашёл в архиве писателя старые рукописи колымского периода - самодельные тетради из обёрточной бумаги, сшитые суровыми нитками. Шаламов в 1949–1950 гг. был фельдшером лесоучастка на ключе (речке) Дусканья, жил в избушке медпункта и впервые после 12 лагерных лет получил возможность писать стихи. Записывал он их в эти саморучные тетради, которые посылал Пастернаку и который их вернул при встрече в Москве в ноябре 1953 г. В тетрадях сохранились одобрительные пометы, сделанные Пастернаком и другими людьми, кому поэт давал читать "стихи ссыльного" (так анонимно они назывались).
Стихов в тетрадях много, около ста, часть из них черновые, явно несовершенные, написанные наскоро, но есть и – не побоюсь этого слова, и читатели, думаю, согласятся – подлинные шедевры. Но напечатать их в те годы было невозможно. А почему Шаламов не включил их в самиздатские «Колымские тетради» – вопрос сложный. Что-то, возможно, просто забылось, что-то при перечитывании показалось невыносимо многословным – ведь со временем Шаламов-поэт пришёл к предельной краткости. («Восемь строк Пастернак считал идеалом для русской лирики. Я считаю – двенадцать!» – писал он). Во всяком случае, остался категоричный отзыв Шаламова о своих первых опытах периода Дусканьи: «Стихов там ещё не было».
Смеем не согласиться с автором – стихи, и прекрасные, были. В подборку включена лишь малая часть лирики из самодельных тетрадей. Более полно она будет представлена в готовящемся издании стихов В. Шаламова в серии «Библиотека поэта».
Валерий ЕСИПОВ
Варлам ШАЛАМОВ
* * *
Я писал о чём попало,
Но свою имел я цель.
В стёкла била, завывала
И куражилась метель.
Если б мне в своей постели
В это время умереть,
Перестали бы метели
Озорные песни петь.
Стало тихо всё на свете,
И спокоен мёртвый сон.
Только в смерть не верит ветер.
Только ветер, только он.
Он бы бегал, как собака,
От куста и до куста,
Ждал бы шелеста, как знака
Жизни книжного листа.
И кляня наивность строчек,
И хваля упрямство их,
Он бы выстроил цепочкой
Всех читателей моих.
Он повёл бы их в дорогу,
Научил ходить пешком,
Через горные отроги
И почти что босиком.
* * *
Ты сердись, как ветер, как метель,
Дуй подряд все пятьдесят недель.
Невесёлые глаза мои слепи.
Ледяным дождём своим крепи.
Замети мои дороги и пути,
В веру новую, чужую обрати.
И чтоб был я и в почёте, и в чести,
Ты причастьем страшным причасти.
Заведи меня в хрустальные сады,
Там, где крови больше, чем воды.
Там, где лёд алее алых роз,
Где семидесятиградусный мороз.
Эти льдины выруби скорей
И в железной печке разогрей.
Хвои подмешай туда настой
Пополам с усталою мечтой.
Эту чашу – вовсе неспроста –
Пью во имя Господа Христа.
* * *
Всё больше чёрных пятен,
Всё меньше – снеговых.
И облик непонятен
Лесов береговых.
Летит к безмолвным птицам
Ветвей шумящих весть.
Тем и другим поститься
Успело надоесть.
Silentium
Кровь и обиды,
Всё, что ты видел,
Если вернёшься домой,
Помни немой.
В пьяном чаду,
В малярийном бреду,
Либо
На дыбе,
Где мышцы твои рвут палачи,
Молчи.
В счастливом сне
Любимой жене
В свете зари
Не говори.
Даже отцу,
Мертвецу,
На могиле
Ведь не расскажешь были.
Матери – помоги.
Матери – лги.
Дочери,
Сыну
Ночью
Синей,
О том, как ты жил,
Не расскажи.
И, другу
Сжимая руку,
К тайнам своим открывая ключи,
Про это – молчи.
Но на последнем встав пороге,
Устав и от правды, и от лжи,
Богу,
И то немного,
Всё-таки расскажи!
Сумерки
Задёрни штору на окне,
Прибавь огня.
Ты улыбаешься – не мне,
А плачешь – для меня.
Пусть в полутьме тебе к лицу
Полуоткрытый рот.
А верность, верность мертвецу
В твоих глазах живёт.
Так улыбаться для меня
Не надо – я не жду
Чужого тёмного огня
