час стоял на балконе своей квартиры. Балкон был велик и обширен — это была часть крыши, открывавшая вид на полгорода. На гладкой поверхности, покрытой неизвестного происхождения мрамором, было пусто — только ряды папоротников в кадках ждали своего часа.
Раскачиваясь в кресле, Колдун бросал на утренний ветер сор и пыль из маленького мешочка, висевшего на шее. Сор летел прихотливо — ветер нёс его с Запада на Восток, поворачивал обратно, сор влетал в раскрытые по жаре окна, оседал на уличных скамейках.
Это несчастья и неудачи летели по городу — сейчас Колдун сеял их просто так, для удовольствия. Иногда он развлекался тем, что следил за судьбой каждой соринки и щепочки — но сейчас его пальцы двигались машинально, а губы твердили заклинания сами.
Но этим утром над алой полосой восхода, сразу над тучами, вспыхнула и мигнула зелёная звезда. Через мгновение она погасла, но Колдун сразу понял, что пришёл тот час, которого он так боялся. Проснулся Знахарь, и теперь будет искать его, чтобы мстить.
Сам Колдун был похоронен давным-давно, на юге города. Он проснулся на полвека раньше, чем Знахарь. И кровь, разбудившая его, текла реками, а не каплями. Сначала над Колдуном устроили дачи, и он слышал сквозь толщу земли, как пируют новые хозяева жизни, как вертится, постоянно заедая, граммофонная пластинка, а потом он услышал плач и голоса всё тех же дачников, которых расстреливали сноровистые люди в военной форме. Мертвый Колдун купался в крови, которой набухла земля, и когда выполз на лунный свет, то понял, что пришло его время.
За годом нового рождения пришло время войны, и Колдун радовался, что заново появился на свет в правильное время, чтобы не ломать руками выстуженную землю сорок первого года. Когда над этим местом тонко запели в вышине бомбардировщики, он уже давно набрался злой силы из человеческого страха, а этого страха было вдосталь.
А теперь леса исчезли, и окрестные деревни давно стали городом. Город, как людоед, пожрал пашни и избы и переварил людские судьбы.
Дети колдуна расплодились, и хоть не были так же сильны, как он, но не теряли времени даром. Колдун поселился у одного из сыновей — в большом новом доме на бульваре.
Он помнил, как давным-давно поссорился со Знахарем. Потехи ради Колдун затеял в городе чуму, и то-то было веселье.
Но Знахарю это вовсе не понравилось, и он решил наказать Колдуна. Вина по их меркам была невелика, да воевода крут. Знахарь настиг врага в южной дубраве и закопал по всем правилам.
Отчего он пожалел детей — Колдуну было непонятно. Но именно это-то и сгубило Знахаря, и он сам лёг в землю — только убили его люди, которых он лечил. Сыновья Колдуна смотрели из-за деревьев, как бьют колами по телу старика, и только удивлялись людской сноровке.
Потом они отловили всех детей Знахаря и предали их, связанных, реке. Когда вода сомкнулась над последним в роду Знахаря, Колдун ещё лежал под землёй и бездумно отдыхал от солнца.
Сейчас пространство города было очищено, и Колдун, вернувшись, долгое время жил в нём, как на чистом и вольном лугу, где пахнет травой и свежестью, где неоткуда ждать беды.
Но теперь он чувствовал, что Знахарь не спит и перемещается по улицам города.
Знахарь поселился в своих прежних местах — теперь там чадил завод, бодрый факел горел на высокой трубе, вокруг были болота и странные поселения. Первым делом он встретил вьетнамского колдуна, который долго притворялся глуховатым. Потом они кое-как договорились, и Знахарь некоторое время прожил в огромных корпусах брошенной фабрики, где из каждого угла раздавался стрёкот швейных машинок. Племя подопечных вьетнамского собрата было многочисленно и так же однородно, как лягушки на просёлочной дороге.
Сначала Знахарь думал, что они заполонили весь город, но потом понял, что в этих местах вместе с людьми поселилось слишком много разных вер и суеверий. Восток пришёл на его землю — но это не пугало Знахаря. Он видел слишком много примеров того, как приходил Восток, а потом откатывался назад, как Запад валом прокатывался на Восток, но сразу исчезал, изнемогая.
Он знал, что закон един на всех, и спокойно говорил с колдунами с берегов Каспия и пустынь Азии.
Знахарь быстро узнал судьбу своего врага, но больше его занимало другое. Кроты и землеройки нашептали ему в мёртвое ухо тайну, и эта тайна была сладкой как месяц, тягучей как леденец.
Тайна была в том, что его род не пресёкся.
Они и сам чувствовал это — что-то родное существовало на земле. Иногда ему даже казалось, что и дом его цел, только в другом месте.
Как-то он вернулся к изгибу дороги, тому месту, где стояла его изба, и теперь уже ясно увидел, что от места идёт след, будто его дом удирал от преследователей, роняя старый мох из брёвен и щепки.
След терялся, но Знахарь продолжал изучать окружающий его мир.
Несколько раз к нему, похожему на нищего, приближались милиционеры, но он легко отводил им глаза. Однажды битком набитый автобус приехал во вьетнамское общежитие с проверкой, но высыпавший из него отряд недоуменно слонялся вокруг фабрики.
Милиционеры покрутили головами, хором помочились на бетонный забор, да так и уехали. Вьетнамский колдун зауважал Знахаря ещё сильнее, но попросил не мешать его делу — он просто покупал милиционеров. Чтобы не обидеть, вьетнамский колдун стал снабжать Знахаря настоящим бальзамом — эти красные баночки с золотой звездой, лежавшие раньше везде, отчего-то пропали.
Вскоре Знахарь переехал — поближе к людской толкотне. Он ни в чём не нуждался, вокруг происходило необычное безумие. Такое он видел накануне войн и революций.
Все что-то продавали и покупали, на улицах было полно пьяных, как яйца на Пасху, бились друг об друга дорогие автомобили.
И с ненавистью смотрела на это угрюмая мазутная толпа городских окраин.
Он поселился в квартире выжившего из ума профессора. Квартира была запущена, по стенам висели фальшивые обереги и камни силы. Ни один из них не действовал — и Знахарь с улыбкой касался их, думая, не придать ли им хоть какую-нибудь силу.
В квартире к стенам жались плакаты и противоречивые лозунги, прибитые к деревянным шестам — профессор таскался с ними на митинги и демонстрации. Мода на это занятие прошла, и часто он стоял под дождём на какой-нибудь площади с двумя-тремя сумасшедшими старухами.
Мимоходом Знахарь вылечил ревматизм, давно поселившийся в худой профессорской спине. В тот день, когда луна пошла на
