Вот вам и кротость, вот вам и отречение от мира! Да если б искал Алексей Степанович Хомяков подтверждения своим идеям, то лучшего ему не найти. Ведь это хомяковский кроткий славянин ищет насвоюголову царя-батюшку, ведь это она, расползающаяся кротость славянина, может ходить только меж стальных перил, чтобы не завалиться. Ведь это она, хомяковская народность, верноподданно припадала к государеву мечу. Не будем спорить, в какой степени был прав в отношении русского народа А.С.Хомяков, умерший больше ста дет назад, — опыт показал, что и тогда он был прав не вполне…
Но вернемся к нашей теме: вот перед нами теперешний человек, сегодня живущий, из нынешних статей встающий. Да, его жажда духовности свята. Но что ж так неустойчив он в своей духовности? Что же он-то шатается и расплывается? Что же он-то ищет себе батюшку?
Ответ один, и это главное, коренное противоречие чалмаевской концепции человека: эта духовность… безлична. От толпы она разом перепрыгивает к нации, к народу. Между берегами нет моста, нет связи, между бездуховной массой и духовной («соборной», как сказали бы наши с Чалмаевым любимые писатели)) общностью нет у В.Чалмаева ступени личности, и нет, кажется, даже и нужды в этой категории. "Стыдливая русская душа" у Чалмаева не ощущает себя как личность. Она сразу становится в строй и идет воевать за мощь отечества, «идет к окоему», чтобы поскорее взглянуть…» и т. д.
Виктор, что же будет с духовностью-то на этом пути? "Тишина и Вечность", и опять — раз в сто лет — «огненные страсти»? Не пора ли поискать чего другого?
И ведь ищем. Неспроста же слово "личность" мелькает в книгах и журналах. Ведь в распоследней развлекательной беллетристике без этой обертки ничего вам не предложат. И армия ученых высчитывает и измеряет это понятие, и в литературной критике нашей…
…В литературной критике, как мы видим, понятие личности интенсивно разрабатывается как раз тем, противоположным Чалмаеву направлением мысли, где психофизический запрос здорового организма дополняется абстрактным умозрением. Здесь же, гдеесть действительный интерес к конкретной жизни души, где действительно все пронизано моральным и духовным пафосом, — здесь даже и не задумываются над личностным началом. В.Чалмаев, между делом опровергая Сартра, — предполагает лишь активность внутренней подсознательной деятельности, мучительные и запутанные переходы из одних универсальных общечеловеческих состояний духа… к другим". Вот и весь разговор о Сартре. Впрочем, и не о Сартре» — Сартр Чалмаеву мало интересен — так, к слову пришлось. Разговор тут о другом: чалмаевская «духовность» боится личностного сознания, для нее проблема духовного пути личности — запутанный лабиринт; страх лабиринта и гонит Чалмаева прислониться к какой-нибудь прочной внешней стенке, к какой-нибудь тысячелетней традиции.
Уж одну-то традицию Чалмаев действительно впрямую унаследовал — от славянофилов — это та самая боязнь идей, тот самый "идеолатризм", то самое отталкивание от личностной проблематики, как от "европейски-рассудочной" механичной ереси, которое и подорвало, в конечном счете, внутренние силы русского славянофильства в борьбе с его оппонентами.
Духовное сознание должно опираться на бытие в той точке, где оно преломляется в сознании личности. Не индивида (природного), не особи (биологической) и не частицы целого (умозрительной), — а личности, как феномена морально-духовного, где нравственный закон становится конкретной судьбой человека. Там, где духовность не имеет опоры в личности, она или рассеивается как туман, или… или опирается-таки на физиологию. Откуда у В.Чалмаева такой панический страх материального! Почему везде ему чудится диктат желудка? Не потому ли, что, целясь в душу, все ненароком в желудок попадает эта безличная "духовность"?
Насчет диктата желудка, знаете, вообще надо поосторожнее. Чалмаев любит показывать свое пренебрежение к этим «низменным» материям. Ой даже цитирует «одного из современника Бунина», который издевался над "американизмом" в практической жизни и предсказывал, что "Вифлеем" станет ассоциироваться с пристанционным буфетом такого же названия. Поскольку В.Чалмаев по скромности не назвал имя этого русского мыслителя» не буду и я называть его, будем считать», что у меня такая же "стыдливая русская душа", однако процитирую еще одно высказывание этого современника И.Бунина — на тему духовных красот и реальных буфетов:
«Хороши делают чемоданы англичане, а у нас хороши народные пословицы».
Так вот: пусть никогда не вернется время, чтобы нам шутить так горько. Есть только один путь устранить "диктат желудка" — накормить. Да, стеклянные кафе в каждой деревне! Да, шиферные крыши и дома с теплыми клозетами! Да, рациональное,» научное хозяйствование, и огромные производительные силы, и огромные массы людей, втянутые в рациональные же, безлично-деловые отношения. Других путей нет в XХ веке, если мы не хотим эволюционировать назад, к трогательному единству пещерных охотников. Духовность современной эпохи может вырастать лишь на базе и в условиях гигантской системы индустриального бытия, где каждый человек ориентируется не на родовые традиционные связи, и не на безличный диктат низменного интереса, — а на духовную цель, которую он конкретизирует как личность, как духовное существо, идущее от "родничков" к ощущений нравственного потенциала человечества. Духовный путь личности — вот та нить, из которой сотканы духовные поля народа, нации, государства, — если мыслить в этих понятиях не символические красоты, а действительную жизнь людей,
В личности реализуется духовное и одухотворяется реальное, только в личности соединяются эти начала органично. Вне личности можно лишь подменять одно другим в любую, так сказать, сторону.
В.Чалмаев, в сущности, подменяет духовное реальным. И в истории, и в современности. В истории он ищет идеальных, отфильтрованных временем духовных состояний, улавливает же — не суть состояний, а сопутствующие им эмпирические обстоятельства. Мы уже видели, какие неожиданные узоры получаются из этих исторических подробностей. Но ведь то же самое происходит и с современностью: становясь личностным сознанием, чалмаевская духовность — заземляется, конечно, но как! Здесь тоже поразительный узор, и он состоит из двух мотивов; используя чалмаевские выражения, можно сказать: входит в дело бесплотная "стыдливая русская душа", а выходит — русский сермяжный мужик, весьма конкретный и очень даже явственный наощупь.
Тут надо сразу четко разграничить две вещи. Деревенская тема как ощущение конкретного истока и деревенская тема — как почва доктрины. Человек может родиться в селе, в городе, где угодно» деревенское начало еще не говорит о судьбе личности; отсюда может начаться, а может и не начаться эта судьба. Если же личная судьба отсюда начинается, то забвение родной деревни для человека будет таким же личным предательством, как для родившегося на ленинградских проспектах, — забвение истока городского. Я хочу сказать, что любовь к деревне, к "родничку" и родной околице — это великая правда нашей литературы, потому что это правда миллионов конкретных судеб.
И вот над краем дорогим и милым
Кричит петух
Ах, петя-петушок,
Как вскинуть он старается над миром
Свой золотой, свой бедный гребешок!
Стихи Анатолия Передреева — правда его судьбы, и она остается правдой, открытой для духовных связей со всем миром, пока не становится замкнутой доктриной и не противопоставляется (в статьях Передреева) другим доктринам и другим судьбам. Но статьи Передреева — хобби поэта. Статьи В.Чалмаева — своеобразная натурфилософия, с них и спрос другой. В статьях В.Чалмаев конкретность судьбы становится почвой для типичнейшей доктрины. В статьях живой и человеческий патриотизм превращается в народопоклонство.
"Народопоклонство" — это когда есть те, кто поклоняется, и те, кому поклоняются. Это значит» что есть в нации отдельно — "народ" и что-то вне "народа". Это значит» что народ — не духовное понятие, объединяющее людей, как знамя, а некая часть, некий круг, некое конечное явление, противопоставленное другим явлениям.
Вот — главная подмена в воззрениях В.Чалмаева: по номиналу — духовное братство; по обеспечению — социальное разъединение. По замыслу — нравственные ценности, призванные соединить» сплотить, а по результату — все тот же самый "раскол". По жажде — бесконечно-моральный человек; по утолению — конечный привязанный к своему социальному истоку продукт, враждебный другим продуктам и другим истокам.
И здесь уже неважно, какой социальный стереотип встанет на место личностной духовности — сермяжный мужик, столь любезный В.Чалмаеву, или "беспочвенный" горожанин, стольему нелюбезный. Важно другое: ненависть остается. Духовного синтеза нет. Союза нет. Есть — мужик и… и… насколько я смог понять В.Чалмаева, — и "интеллигенты". Эти последние и должны поклоняться первым.
