229.
Вторник [30 октября 1951]
Отель “Линкольн”, Нью-Йорк
Нельсон, бесконечно любимый! Я умираю от усталости, но не могу лечь, не написав тебе. Было так трудно расставаться, особенно через полчаса после того как я услышала, что по-прежнему небезразлична тебе, так горько сознавать, что можно было бы отложить мой отъезд, знай я об этом раньше. Я не нахожу себе места и не смогу успокоиться, пока не выскажу тебе все, что чувствую. Всю дорогу — в поезде, в такси, в самолете — я плакала и мысленно говорила с тобой. Я знаю, ты не любишь слов, но дай мне хоть раз поговорить с тобой, и пусть тебя не пугают мои слезы.
В том предисловии, которое ты мне дал вчера прочесть, Томас Манн пишет, что перед каждым припадком Достоевский переживал мгновения неописуемого блаженства, которое стоит десяти лет жизни. Так вот, ты умеешь за одну секунду вызвать у меня лихорадку, которая стоит десяти лет здоровья. Наверно, твое гадкое сердце, хотя оно глубокое и горячее, не вспыхивает так легко, как мое, и ты не можешь понять, в какой шок ты меня поверг, вернув мне внезапно свою любовь. Я буквально больна. И чтобы прийти в себя, мне просто необходимо тебе написать, поэтому прости, если мое письмо покажется сумбурным и глупым. К тому же мне часто хочется тебе сказать, высказать, рассказать все, что я думаю о нашей с тобой истории.
С самого первого дня я испытывала чувство вины перед тобой. Я слишком мало могла тебе дать, хотя моя любовь так велика. Ты верил мне, я знаю, ты понял и принял мои объяснения. Ты никогда бы не согласился навсегда переселиться во Францию, хотя у тебя в Америке нет и не было ни перед кем таких обязательств, какие удерживают меня в Париже. Не хочу опять оправдываться, но я не могла бросить Сартра, писательскую работу, Францию. Думаю, ты веришь мне, когда я говорю, что не могла. Но понимание не меняет самого факта: я не отдала тебе жизнь. Я отдала тебе сердце — это все, что я могла, — но не жизнь. Да, я приняла твою любовь и обрекала ее навеки оставаться заочной. Все, что ты по этому поводу мог сказать и говорил, я тоже говорила себе, обдумывала и передумывала сотни раз. Я чувствовала себя виноватой постоянно — поверь, это очень тяжело, особенно когда чувствуешь себя виноватой перед самым любимым человеком. Я причиняла тебе боль разлукой, но мне было не менее больно. Я все время боялась, как бы ты не решил, что я спокойно беру себе самое приятное в нашей любви, не заботясь о том, что все неприятное достается тебе. Это не так. Мне не удалось дать тебе счастье, которое должна приносить большая любовь, но и я была очень несчастна. Я тосковала по тебе каждую минуту, испытала все формы и виды этой тоски, и сознание собственной вины, мысль о том, что ты можешь не простить меня, совершенно меня добивали.
И раз я могла дать тебе так мало, я сочла вполне справедливым, что ты решил освободиться от любви ко мне. Но справедливость твоего решения не сделала его менее жестоким. Первый раз, в Нью-Йорке, мне было невероятно тяжело, а в прошлом году еще тяжелее. Пойми, я столько плакала и вела себя, в общем, как ненормальная, потому что ты нанес мне глубокую рану, и она не затягивалась весь год. Ведь нестерпимо больно, когда у тебя отнимают любовь, хотя ты сама любишь так же сильно, как прежде, и никак не ожидаешь, что тебя вдруг отвергнут. Однако со временем я приняла все как свершившийся факт и в сентябре, когда мы снова увиделись, изо всех сил старалась как-то приспособиться к ситуации, примирить для себя твою дружбу и мою любовь. Это не приводило меня в восторг, но постепенно стало казаться переносимым.
А сегодня мне страшно, страшно по-настоящему, смертельно, потому что ты снова, уже в который раз, разрушил мою оборону. В твоем сердце опять есть для меня место, сказал ты. Мне не нужно больше бороться с твоим равнодушием, и вот я обезоружена, совершенно обезоружена. Теперь новый удар может обрушиться на меня беспрепятственно, если ты решишь изгнать меня снова. Для меня невыносима даже мысль об этом. Я полностью в твоих руках, абсолютно беззащитна перед тобой и впервые в жизни умоляю тебя: или оставь меня в своем сердце, или изгони навсегда, но я не могу больше цепляться за твою любовь и вдруг обнаруживать, что ее больше нет. Я отказываюсь еще раз переживать эту муку, не могу даже вообразить такое.
Но я не совсем еще потеряла голову, и если ты влюбишься в другую женщину, то все понятно. Только когда ты будешь решать, бросать меня или нет, подумай и о том, что это означает для меня. Не отнимай у меня свою любовь прямо сейчас, оставь все как есть до нашей следующей встречи… Сделай, чтобы мы увиделись поскорее. Впрочем, и ты и я знаем: все будет так, как ты решишь, я не доставлю тебе никакого беспокойства. Это письмо — самое страшное, что может от меня исходить. Просто я на сей раз кое о чем тебя прошу. Я прошу постараться меня не гнать, а оставить. Как недолго я знала, что дорога тебе, как недолго! Всего полчаса, надо хоть немного продлить это время. Я хочу, чтобы ты поцеловал меня с любовью еще хоть раз. Я так люблю тебя. Я любила тебя за твою любовь ко мне, за остроту и постоянную новизну физического желания и счастья, но даже когда все это исчезло — или наполовину исчезло, — я упрямо продолжаю любить тебя за то, какой ты есть. Потому что ты — это ты, независимо от того, что ты мне даешь или не даешь, и ты в моем сердце останешься навсегда. Забрезжившая надежда сделать опять нашу любовь счастливой меня сломила. Я просто жалкая груда развалин, поэтому не сердись на меня за безумное письмо.
Я уже в отеле “Линкольн”, сейчас постараюсь поспать. Ночь пугает меня. За всю свою жизнь я ничего не хотела так сильно, как опять увидеть тебя. <…>
Твоя Симона
233.
<…>
Понедельник [3 декабря 1951]
Я получила твое письмо. Нет, оно меня не обидело. Я сама просила тебя объяснить, что происходит в наших отношениях, и лучше мне знать все, как оно есть. Но ты несправедлив. Вспомни, в этот приезд я за все время не вымолвила ни слова о любви, зато ты перевернул мне всю душу, сказав за полчаса до расставания, что любишь меня. В Нью-Йорке я почувствовала, что больше не в состоянии выносить эту игру, когда ты то бросаешь меня, то зовешь назад, и так год за годом. Поскольку ты сам и таким нежным тоном сказал, что не разлюбил меня, я попросила тебя быть последовательным и не говорить мне сегодня одно, а завтра другое. Но именно это ты и сделал. Ладно, сочтем это твоим окончательным решением, и я буду из него исходить.
Несправедливо утверждать, будто я хочу прибрать к рукам твою жизнь, не отдавая свою. Я постоянно (на протяжении последних трех лет) была готова к тому, что ты можешь полюбить другую, и даже в Гэри, в последний день, опять повторила, что хочу сохранить твою дружбу, даже если ты женишься. Не понимаю, каким образом я “связывала тебя по рукам и ногам целый год”, когда я даже не предлагала встретиться, пока ты сам меня не позвал. Не вижу, какими эмоциональными обязательствами я тебя обременила: мы провели приятный отпуск, и никаких обременительных эмоций не возникало до последней минуты. В чем я виновата перед тобой, я знаю, но причина в нашем положении, во всей моей предшествующей жизни, и я говорила тебе, как мне тяжело. Но я знаю и в чем я не виновата. Я действительно никогда не стремилась связать тебя какими-то обязательствами. Может быть, мое письмо из Нью-Йорка было чересчур бурным, но ты сам вызвал этот взрыв. Мне необходимо было знать твой окончательный выбор: продолжать все, как есть, пока ничто не мешает, или убить нашу любовь. В нью-йоркском письме я хотела сказать только одно: не убивай ее, пока не полюбишь другую женщину, но если ты решишь иначе, то скажи это наконец ясно, мне так будет легче. И несправедливо винить меня в том, что мы провели вместе всего месяц — ведь ты только на месяц меня и звал. Если бы ты захотел, если бы согласился приезжать иногда в Париж, мы могли бы проводить вместе по три-четыре месяца в году, и все было бы по-другому.
По-моему, ты был зол, когда писал. Но я не давала тебе повода для злости, и если бы считала иначе, то не пыталась бы так упорно сохранить твою дружбу. Я отдала тебе все свое сердце и уже давно почти ничего не просила взамен. Не мог же ты ожидать в прошлом году, что я поведу себя как заводная кукла и не буду страдать, узнав, да еще так внезапно, без всякой подготовки, что ты меня больше не любишь. А в этом году я в точности придерживалась тобою же установленных правил. Нет, твое негодование несправедливо.
Ладно. Больше я к тебе не приеду, если ты сам не попросишь. И всегда буду счастлива приехать, если позовешь, даже просто в качестве приятельницы. Все равно я рада получить последний поцелуй от тебя, чья любовь была для меня бесценна. Я не стану делать усилий, чтобы разлюбить тебя, но это не доставит тебе больше неприятных минут. Надеюсь, твое раздражение против меня пройдет и ты вернешь мне свое дружеское расположение. Остаюсь навсегда
