— Снимем гостиницу, и я завтра съезжу в Харьков и привезу тебе оттуда хотя бы мать, если отец действительно неподъемный. Повидаетесь с ней, поговорите. Часа четыре вам вполне хватит. А потом я ее отвезу назад. Хоть получится, что мы не напрасно съездили…
Лимонов на такой вариант согласился.
В центральной гостинице города мы сняли два номера (один для себя, другой для ребят, ведь теперь Тишин сможет вернуться в Москву вместе с нами), и на следующий день, с утра пораньше, я вместе с Нечаевым (который уже бывал ранее в Харькове и знал, где жили родители Лимонова) помчались снова к границе.
На этот раз мы преодолели ее быстрее. Украинские пограничники меня узнали и пропустили без задержки, а вот таможенники приказали поставить машину на стоянку досмотра и устроили настоящий шмон.
До Харькова мы все-таки добрались. И нашли нужные нам улицу и дом достаточно легко и быстро.
Сам город напомнил мне польский Вроцлав: дома такой же довоенной и послевоенной постройки — имперский, сталинский архитектурный стиль; широкие улицы, большие площади, много трамвайных линий и зелени.
Но там, где жили родители Лимонова, были сплошные хрущевские пятиэтажки, и этот район напоминал скорее московские спальные кварталы где-нибудь в районе Профсоюзной или Маршала Жукова до периода их современной, лужковской, застройки.
Квартира Вениамина и Раисы Савенко располагалась на последнем, пятом, этаже серой панельной коробки с запахом канализации и давно не крашенными стенами в подъезде.
В двухкомнатной квартире с крохотной кухней и раздельным санузлом, когда мы приехали, находились, помимо хозяев, Тишин и еще кто-то из местных нацболов.
Дверь нам открыла сама Раиса Федоровна — седая, маленькая, но еще очень подвижная старушка. Она была уже предупреждена Толиком о нашем приезде. Раиса Федоровна сразу, у порога, обняла и расцеловала меня и тут же проводила в спальню, где на высокой кровати, головой к двери и ногами к окну, лежал в белой нательной рубахе (какие еще в советские времена выдавали солдатам, и я сам когда-то такую носил) Вениамин Иванович.
— Веничка, смотри, вот и Сережа приехал! — радостно сообщила Раиса Федоровна своему мужу. — А мы тебя ждем с самого утра…
Нет, конечно же они ждали (ждали много лет) своего любимого сына, а я был в данной ситуации, после вчерашних событий, лишь утешительным призом.
— Наконец-то мы тебя увидели, а то все в газетах читаем да по телевизору… — продолжала говорить Раиса Федоровна. На ней было надето синее легкое летнее платье с белыми крупными цветами, наверное самое лучшее в ее гардеробе.
Она усадила меня на стул, стоявший рядом с кроватью. И я теперь смог рассмотреть Вениамина Ивановича. Это был чрезвычайно худой, с практически лысым черепом старик, у которого только в области висков оставались еще редкие пучки седых волос. Он взял своими тонкими руками мою ладонь и принялся гладить ее, словно слепой. Я неотрывно следил за его руками с длинными пальцами, которые, казалось, были такими же прозрачными, как и он сам, — с кожей цвета слоновой кости.
— Тебе было трудно, — сказал он тихим голосом. — Я знаю, я это знаю…
Я молчал.
— Нормально доехали? — спросил он чуть погодя.
— Нормально… Эдуард очень переживает, что так получилось. Он хотел вас увидеть. Может, все-таки отвезти вас?
— Да куда ему! — ответила за мужа Раиса Федоровна. — Он уже еле встает. Я его на себе в туалет таскаю.
— Нет, я не смогу, — согласился с ней Вениамин Иванович. — Вы поезжайте с Раей, а она мне потом расскажет…
Мы побыли все вместе еще некоторое время. Вениамин Иванович спросил меня о самочувствии сына и о том, как он сейчас выглядит:
— Снова с усами и с бородой?
— Нет, еще без усов… Похож на вас.
Вениамин Иванович впервые за все время улыбнулся. Ему было приятно.
В моих словах не было ни лести, ни лжи: Лимонов и впрямь лицом похож на своего отца, но всем остальным, в том числе и характером, он явно в мать.
Осматривая комнату, где кроме старого, как и все здесь, платяного шкафа больше ничего и не было, да и не могло поместиться, я заметил лежащую на шкафу гитару.
Раиса Федоровна перехватила мой взгляд и пояснила, кивнув на мужа:
— Это он раньше играл. И пел.
— Что? — откликнулся Вениамин Иванович.
— Ничего. Это я Сереже про твою гитару рассказываю… А вот Эдик не играл. Но петь тоже любит.
— Да, — подтвердил Вениамин Иванович.
Я сразу вспомнил кадры энтэвэшного репортажа из колонии, где Лимонов поет в лагерном хоре песню Геннадия Гладкова из мультфильма «Бременские музыканты»:
Ничего на свете лучше не-ету,
Чем бродить друзьям по белу све-ету.
Нам дворцов заманчивые своды
Не заменят никогда свобо-оды…
Кафка!.. Но я, разумеется, промолчал.
(Когда в 2010–2012 годах я работал над музыкальным альбомом ЛИМОNOFF, то попросил питерского музыканта Наиля Кадырова использовать в аранжировке песни «Ножик» («Батя, ты мой батя…»), посвященной отцу Лимонова, акустическую гитару, на которой так любил играть (и, по словам Лимонова, играл замечательно) Вениамин Иванович Савенко. Исполнил ту песню в альбоме земляк Лимонова — харьковчанин Захар Май.)
Через два часа мы приехали в Белгород, где мать наконец встретилась с сыном после долгой разлуки и немалых испытаний, выпавших на его долю. Они посидели вместе в гостиничном номере, потом — в просторном холле отеля, где не было людей, но было более прохладно, чем на улице под лучами июльского солнца.
Четыре часа спустя я повез ее назад в Харьков.
Когда мы благополучно преодолели границу и все сложности и переживания остались позади, я включил CD-проигрыватель, и Раиса Федоровна услышала мою только недавно записанную и еще даже не слышанную самим Эдуардом, песню «Хризантема». (Ему я ее приберег на обратную дорогу в Москву.)
— Это стихи Эдика! — признала Раиса Федоровна произведение сына. — А поет кто?
— А поет Сергей Валентинович, — пояснил ей Нечаев.
— Сережа, это ты?! — не поверила она. — А ну-ка, включи еще раз… Да, точно — ты… Романс!
Еще до наступления темноты мы вернулись в Белгород уже вместе с Тишиным.
При последнем пересечении границы нас снова подвергли проверке украинские таможенники, которым моя машина, видимо, примелькалась. Не знаю, чего они хотели у нас найти, переворошив второй раз за день всю машину. Наверное, сало — главный стратегический продукт независимой Украины. Но ни сала, ни горилки мы с собой не везли.
За всей этой суетой и волнениями нам некогда было о них даже и подумать…
Лимонов с нетерпением ожидал нас в гостинице.
Куда-то идти искать приличный ресторан после дневного сумасшествия с пересечением границы четыре раза подряд и сотнями километров пути мне не хотелось. Ужинали мы в летнем кафе-шашлычной, неподалеку от гостиницы. Выпили с Лимоновым за его родителей немного водки, которую запили пивом и заели шашлыком.
Вокруг нас было полно людей, но безбородого Лимонова, к счастью, никто не узнавал. Со всех сторон раздавалась громкая музыка и стоял сплошной мат. Обычный воскресный вечер.
Утром, с сознанием выполненного долга, мы отправились в Москву.
Дорога домой всегда кажется короче и приятнее, чем из дома. Мы снова беспечно болтали, слушали музыку, вспоминали вчерашний безумный день и наслаждались южнорусскими пейзажами, так разительно отличающимися своей буйной растительностью и яркой зеленью от безобразных, более сдержанных пейзажей центральных и северных областей. Настроение у нас было хорошее, а после остановки в полюбившейся нам деревне Курицы, где мы и позавтракали, а заодно и пообедали, дорога домой показалась еще короче и приятнее.
Чем ближе к Москве, тем нам становилось веселее. Мимо уже промелькнула знакомая Чернь, и поплыли тульские убогие деревни и поселки.
— Кошечка, миленькая, куда же ты бежишь? — ласково сказал Лимонов, заметив далеко впереди перебегавшую нам дорогу кошку. — Куда же ты глупенькая… глупая, дура, тварь, сука, б…дь, тебя же сейчас на х… задавят!..
Толик и Дима позади нас покатились со смеху. Проводив взглядом благополучно избежавшую смерти кошку, Лимонов тоже рассмеялся.
В таком настроении мы и въехали в Москву.
Ликвидировать Национал-большевистскую партию российские власти мечтали давно.
Первой была неуклюжая попытка сделать это руками прокуратуры и Управления юстиции Московской области в 2001 году.
НБП имела статус межрегиональной общественной организации, с юридическим адресом в городе Электросталь Московской области и, соответственно, там и была официально зарегистрирована 9 февраля 1998 года.
Поэтому в конце 2001 года именно областное Управление юстиции при поддержке местной прокуратуры обратилось в Московский областной суд с заявлением о ликвидации МОО НБП в связи с якобы «фактическим прекращением ею своей деятельности», то есть, что называется, «на дурачка»: председатель Лимонов, дескать, сидит в тюрьме, какие-то запросы, направленные в организацию по месту регистрации, возвращаются без ответа, на телефонные звонки там никто не отвечает и т. д. и т. п.
