Герой будто по нелепой ошибке помещён в свои обстоятельства: абсурдным кажется и его появление, и необходимость исчезнуть. Несмотря на неумолимость времени и понукаемой им судьбы, оно пусто и бессмысленно. Так что отношения символических пространства и времени в спектакле непропорциональны. Пространство хищно, оно захватывает персонажей, не отпуская короля, не позволяя решиться на фатальный выход. Пространство расширяется: от тела короля, сковавшего собственную экзистенцию, к его тронному залу со сдавливающими бетонными стенами и сужающейся перспективой, гибнущему государству к мировой материи как таковой. Чтобы выйти отсюда, нужно отрешиться от своего тела по частям. Даже жарк[?]е "не рекомендовано для здоровья умирающих", чтобы не возобновлять чувственную связь с предметным миром, окружающим обречённого короля.
И если пространство постоянно напоминает о своём существовании, вбирая в себя жизнь пятерых героев, присутствие времени за почти полным отсутствием действия, напротив, делается незримым. Мысли о смерти почти неподвижны на фоне смертельной тишины: музыкальный комментарий заменяет работа света. Наставляющая короля властная и настойчивая Маргарита (Любовь Селютина) - персонаж статичный, жестикуляция её сдержанна в противоположность, кстати, к взывающей к жизни Марии (Ирина Линдт), которая, развевая подолом своего роскошного кроваво-красного платья, мечется в отчаянных порывах по сцене. Всё движение жизни сведено к умиранию. Всё символическое время спектакля обращается в мифическое безначальное и бесконечное ожидание, оттягивание эсхатологического момента. Здесь не работает софизм "Пока мы есть, смерти нет, а когда есть смерть - нет нас". Королевство живёт в постоянном ожидании, присутствии смерти. Когда всему уготован один финал, поступки лишены логики и смысла, всё ненормальное давно стало нормальным, равно как и наоборот. Неважно, когда наступит конец: через сорок-пятьдесят лет, через триста лет или в конце спектакля, потому что время подвижно, оно растягивается и сжимается, так как не имеет смысла: "Пять минут назад я родился, три минуты назад - женился", - рассуждает герой Золотухина. Время неизбежно, тоталитарно и деструктивно. Его власть сильнее человека, сильнее его воли и представления, сильнее даже короля. Единственное, что дозволено человеку, - умереть достойно: от смерти, а не от страха.
Когда нам не оставили ни выбора, ни конкретного рецепта, остаётся лишь рассуждать, как всё-таки хороша злодейка жизнь, и спорить о вечных вопросах. Быть может, в этом споре что-то да родится, по крайней мере каждый зритель уйдёт из зала обременённым собственными рассуждениями о своём короле.
Анна ЧУЖКОВА
О пользе бесполезного
ВЫСТАВКА
В выставочном зале "Ходынка" прошла выставка работ художника Михаила Горлова - художника, работающего в нелёгком жанре книжной и журнальной графики.
Мы стали мудрее. Мы уже знаем, что в нашем мире борьба за свободу приводит к рабству, что благими намерениями вымощена дорога в ад, что камень, отброшенный строителями, оказывается краеугольным, что последние становятся первыми, а первые - последними, что мудрость мира есть безумие пред Господом, что сохраняющий душу свою теряет её[?] и что наибольшую пользу миру приносит бесполезное. Так устроен наш мир, что иначе и не могут до времени строиться взаимоотношения духа и плоти, Бога и Кесаря. С тех пор, как искусство выделилось в отдельную самостоятельную область человеческой деятельности, в списке бесполезного оно занимает первое место. Искусство, знающее свои истоки и конечные цели, бесполезно для мира по самой своей природе. Что есть искусство как не свидетельство о возможности другого мира с его небесными красками, о чуде преображения, о живом присутствии Творца, орудием которого служит настоящий художник? И что может быть, чем искусство, устроенное по законам духа, бесполезнее миру, устроенному по законам плоти? В обезбоженном, десакрализованном современном мире только искусство ещё способно напомнить людям о существовании Иного, и это именно то, что так раздражает мелких бесов современной культуры. Поэтому судьба настоящего искусства в нашем мире - оставаться в забвении, быть брошенным, быть бесполезным. И слава Богу. Наконец-то пристальный взгляд социума не следит за каждым движением художника, наконец-то от искусства отхлынут те, кто пришёл в него за нравоучением, кто хотел пользы миру, кто хотел всего того, что искусство дать неспособно. Наконец-то в тиши и спокойствии можно не спеша отделить зёрна от плевел. И когда мы будем сомневаться в том или ином случае, мы будем спрашивать себя: "А достаточно ли это бесполезно?"
Александр ЦАРИКАЕВ
Поэт от земли и небес
ЭПИТАФИЯ
Я попросил Тонино показать его рабочий кабинет. Он сказал:
- Хорошо.
Он иногда вставлял в свою речь русские слова, но обычно с осторожностью, как человек, который знает цену слову и стесняется говорить на неродном языке, понимая, что какие-то шероховатости всегда неизбежны. А тут я ещё заметил ироничную улыбку в его глазах. Вскоре я понял её причину.
Мы стали подниматься вместе с ним и Галиной Илларионовой по узенькой лестнице на второй этаж его дома в Пеннабилли, где они жили с женой Лорой. На стенах висели картины небольшого размера - и его собственные, и подаренные ему, а также фотографии. Среди них фотография Параджанова с его дарственной надписью.
Мы попали в маленькую комнату: письменный стол у окна, стул, по бокам книжные шкафы. Оказалось, это и есть его любимый "рабочий кабинет". Не знаю, не измерял, но площадь его наверняка была не больше десяти квадратных метров.
- Вот здесь я и люблю работать, - перевела его слова Галина. - Видишь, какой красивый вид из окна.
Вид был очень красивый: роскошная зелёная долина, изумительные очертания холмов вдалеке, лёгкая дымка, бездонное небо.
- А почему такой маленький?
- Тут была одна комната, побольше. Но я попросил сделать перегородку. Не люблю работать в большом пространстве. Мысли куда-то улетают. А потом ищи их, - ответил Тонино и погладил поднявшегося вслед за хозяином любимого пса по имени Баб[?] (подарок Антониони).
- Ну вот, - продолжил он. - Теперь можете посмотреть дом, сад, Галя и Лора всё покажут. А я поработаю. Перерыв мой закончился.
Спустившись с нами в сад, он направился в мастерскую, просторный, с картинной галереей дом по соседству. Там его ждал какой-то художник - Тонино терпеть не мог простоя в работе и пустопорожних разговоров. Ему на тот момент было 86, и, как сказала Лора, он "держит счёт каждой минуте".
Мы прогуливались по усадьбе, а рядом всё равно был Тонино. Он был тут во всём. Особо меня поразил в его знаменитом "Саду забытых фруктов" памятник Феллини и Мазине. Как его назовёшь памятником? Это небольшой высоты два цветка из бронзы на круглом плоском каменном постаменте. Когда поднимается солнце, отражения цветков начинают сходиться, пока не сливаются в поцелуе. А потом расходятся - до следующего восхода солнца. В отражениях цветков легко угадываются профили Мазины и Феллини. Тут были поэзия, красота, философия. Не знаю, кто бы ещё мог придумать подобное. Как и фонтан, который я видел в маленьком приморском городке. Фонтан называется ковёр-самолёт: мозаичный, кажется, гонимый ветром, гуттаперчевый ковёр словно парит над землёй, одаривая её струями стекающей воды. Это тоже он придумал. Как и ещё много других фонтанов, которые теперь радуют людей. Как и картину "Усатый ангел" в церковке Пеннабилли. Как и удивительный лозунг "Нефть Италии - это её красота". Чего он только не напридумывал! Его одарили в 2004-м титулом лучшего сценариста Европы. Но всякие титулы - это что-то, к нему никак не относящееся. Да и они ему были не особо нужны. Ему и так жилось в радость, хотя и мудрость его была бездонна.
Он очень любил свою Италию, как и Россию, родину его Лоры, Россию с её морозами и вечным бедламом, где у них была в Москве небольшая квартирка рядом с метро "Красные ворота", в которой он тоже придумал и двери с резными листьями, и простые крепкие крестьянские шкафы[?]
Теперь Тонино Гуэрры не стало. Он был сказочник, фантазёр, невероятный труженик. Он был Поэт. Он как будто заглянул к нам из эпохи Возрождения (к этому, ещё прижизненному, определению он всегда относился с юмором). Но теперь-то всем ясно: таких, как он, уже не будет.
