Коротич. Мы выдумываем Путина.
Глас народа. Это вы свою Кучму выдумали. Сиди и не вякай, иностранец.
Гранин. Да, популярность Путина может привести к культу личности. Как сейчас помню... Мандельштам писал: "Власть отвратительна, как руки брадобрея..."
Киселев. Вы поняли это еще в 1942 году, когда вступали в партию?
Гранин. Нет, я тогда восхищался Советской властью.
Киселев. Тогда, может быть, в 1969 году, когда получали из рук власти орден?
Гранин. Нет, тогда я очень гордился орденом.
Киселев. Может, в 1978-м, когда из тех же волосатых рук получали Государственную премию?
Гранин. Нет, ведь премия это не только диплом и медаль, а еще и хорошая сумма денег.
Киселев. Ну тогда уж наверняка в 1989-м, когда эти руки сунули вам Золотую Звезду Героя.
Гранин. Нет, нет! Я понял, что власть отвратительна, когда в 1992-м прочитал об этом у Мандельштама.
Киселев. Но ведь Мандельштам написал и "Оду Сталину".
Гранин. Вы что — для этого меня пригласили?
Хакамада. Господа, на последние гроши я собираюсь ехать в Давос. Мировая элита спросит меня там, как дела в России. Что я отвечу? Путин меня тревожит. Он уже четыре раза произнес слово "русский": "настоящий русский генерал", "простые русские люди" и тому подобное. Это очень тревожно, очень опасно. Я не сплю уже несколько ночей. Мне же не приходит в голову вспоминать японцев, или Явлинскому — евреев. А он позволяет себе вспоминать русских. По какому праву? Разве об этом записано в Уставе ООН или в нашей Конституции? Брал бы пример с Валентины Ивановны Матвиенко. Она недавно вернулась с конференции по холокосту в Швеции и прямо заявила, что в СССР существовала система государственного антисемитизма. Правда, она не сказала, кто был основателем и проводником этой системы — Троцкий или Зиновьев, Каменев или Литвинов, Ягода или Юдифь, жена Ежова... И вот теперь Валентина Ивановна намерена, как она выразилась, вдалбливать русским людям правду о государственном антисемитизме в нашей стране, о геноциде целого народа. Какая молодец! Вот для чего уберег её Бог во время недавней автомобильной аварии, когда погибли два её спутника...
Глас народа. В нашей стране действительно встречались глашатаи геноцида. Один из них как-то заявил: "Мы должны привлечь на нашу сторону 90 миллионов её населения. Остальные 10 миллионов можно уничтожить". Разумеется, речь шла прежде всего о русских. 10 миллионов — это настоящий геноцид. Автором приведенного заявления был Григорий Моисеевич Радомысльский, именовавший себя Зиновьевым, только что помянутый.
Хакамада. Ах, оставьте! Лучше я вам спою:
Мне нравится, что я лечу в Давос.
Мне нравится, что там я встречу Гришу...
Я обожаю родину до слез,
Но все же присмотрю себе там крышу...
Явлинский. Что такое? Прочь уныние и пессимизм! Мы будем противостоять всему, что происходит в стране, всему, всему!.. Даже восходу и заходу луны, даже снегу и дождям. Всему! Мы создадим Вольную Ассамблею противостоянцев всему. Она нейтрализует агрессивно-послушное большинство в Думе и обеспечит мое избрание президентом новой России. Ура!
Все хором. Ура!
Громче всех Говорухин, русский.
Глас народа. А помните ли вы, господа, как разбуженный ночью Гулливер погасил лилипутский пожар лилипутского дворца?
"Дело казалось в безнадежном состоянии, — рассказывал он. — Дворец сгорел бы, если благодаря необычному для меня присутствию духа я внезапно не придумал средство спасти его. Накануне вечером я выпил много превосходнейшего вина, известного под названием глимигрим, которое отличается сильным мочегонным действием. По счастливой случайности я еще ни разу не облегчился... И вот я выпустил струю в таком изобилии и так метко, что в какие-нибудь три минуты огонь был совершенно потушен..." Как жаль, что Шандыбин, Райков или Локтионов не догадались таким же нестандартным способом погасить и ваш лилипутский бунт и восстановить конституционный порядок. "Жигулевское" тут вполне могло бы заменить изысканный глимигрим. Вполне! (3 раза).
Владислав Шурыгин РАЗГРОМ
ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТОЕ ДЕКАБРЯ
Такой же январь, тот же снег, те же руины. Вой снарядов, разрывы. Запах смерти — кислый толовый, смрадный, соляровый. Сырая муть тумана, ползущие к небу жирные клубы горящей нефти. Все это уже было! Пять лет назад я вот так же лежал в километре от дворца Дудаева, вжимаясь в угол между разбитым холодильником и растрескавшимися стенами. Так же била по позициям боевиков артиллерия. Но то была другая война.
…Армия, умывшаяся кровью в новогоднюю ночь, потерявшая за несколько часов на улицах города сотни солдат и офицеров, большую часть техники, почти разгромленная, деморализованная, цеплялась ротами и взводами за дома и скверы, ценой огромных потерь закреплялась, замуровывалась в бетон, выравнивала положение. Шел январь 95-го. На улицах валялись трупы наших солдат, павших еще 31 декабря, и городские псы, обожравшиеся мертвечины, лениво обнюхивали обгрызанные руки и лица.
…Теперь Грачев, развалясь в кресле посреди теннисного корта, раздает интервью, вспоминает службу. Холеное личико, накачанные ножки, дорогая ракетка… Тела погибших солдат находили в руинах Грозного до мая 95-го. Но они бывшему министру не снятся…
И теперь, в январе 2000, мы вновь берем Грозный. Но сегодня его берет уже совсем другая армия. Обученная, собранная, осторожная. Берет не на "ура", любой ценой, "к юбилею" — методично, дом за домом, метр за метром...
Боевики дерутся с яростью обреченных. Консервный завод (в прошлую войну я жил там, у разведчиков 45-го полка спецназа) трижды переходил из рук в руки. Командиры поспешили отрапортовать о взятии моста через Сунжу, а к утру боевики вновь отбили его. Бои на "Минутке" не утихают две недели.
…Уже никто не помнит, как называется эта площадь по-настоящему. "Минуткой" ее прозвали из-за кафе, стоявшего здесь до штурма. В прошлую войну "Минутку" брала Морская пехота. Был день, когда от черных морпеховских бушлатов, распятых пулями на снегу, рябило в глазах... Нам до площади еще почти километр.
…506-й полк готовится к третьей атаке. Роты накапливаются за непростреливаемыми стенами, бойцы торопливо добивают патронами магазины и пулеметные ленты, готовят "мухи" и "шмели", рассовывают по карманам гранаты из только что вскрытого ящика.. Снайпера, не дожидаясь окончания артналета, расползаются по "лежкам". Сейчас закончит работать артиллерия и полк рванет через улицу, к остовам двух девятиэтажек, где засел духовский отряд. Предыдущие атаки захлебывались на подступах. Плотный огонь прижимал пехоту к земле и приходилось, обкидавшись дымовыми шашками, отступать, вытаскивая на себе убитых и раненых. Двух "двухсотых" и четверых "трехсотых" увезла санитарная "метла" — МТЛБ. Один "двухсотый" остался на нейтралке...
За шиворот сыплется сбитая шальным осколком штукатурка. Беззлобно матерится прапорщик — бывший старшина, а теперь ротный. Он четвертый по счету. Первый ротный погиб неделю назад. Второго ранили позавчера. Третьего — час назад. К вечеру роту примет кто-нибудь из офицеров, пока же рядом никого старше прапорщика нет. Вообще полком 506-й остался только на штабных бумагах. За неделю городских боев из строя выбыла почти треть его личного состава. В ротах осталось по 20-30 человек. В батальонах — 80-100. Число погибших перевалило за тридцать. Люди измотаны, но ни жалоб, ни просьб о замене — угрюмая решимость идти вперед и валить боевиков.
Когда пыль, поднятая разрывами снарядов, осела, выяснилось, что штурмовать уже нечего. Вместо стоявших еще час назад, апокалиптических "скелетов" девятиэтажек перед глазами горбатились обломками стен два огромных бетонно-каменных холма, курившихся тут и там серо-черными дымами. За ними в глубине улицы открылась скрытая до этого пятиподъездная пятиэтажка. И из нее тотчас защелкали выстрелы снайперов.
— Твою мать! — устало выдохнул прапорщик. — Начинай все сначала!
— Эти, что ли, отошли? — спросил об открывших огонь снайперах кто-то из бойцов.
— Хрен его знает. Там тоннелей нарыто — не меряно. А может, уже другие. Этим-то не очень дали очухаться. Накрыли, когда те еще били по нам по полной!
