Колокольный звон!
КРЕСТ
Крест нательный ты с детства несла,
Он смиренным даётся по силе,
Крест, которым по жизни прошла,
Встанет в ноги твои на могиле.
И отец крест такой же пронёс...
Их в землице одной положили –
Мать, отца – между трав и берёз
На заветной, на общей могиле.
И бреду я, себя уж не зная,
А дорога пропала за мной –
Заросла, как могила родная,
Замело и весь путь остальной...
* * *
Исповедуйтесь детям своим
И прощенья просите у них,
может быть, только этим одним
вы спасёте себя и родных.
И, покорные общей судьбе,
Вы, как сказку, – уже о себе –
Хоть однажды расскажете им[?]
Исповедуйтесь детям своим.
* * *
Лето пахнет туманом, грибницей – гроза
И нахлынувшей терпкою в поле теплынью,
Гром грохочущий – горькой полынью,
Даль в зарницах не прячет слепые глаза.
Скоро осень...
К подошвам прилипшая глина,
Застревает то правый, то левый сапог,
И всё слаще и слаще лесная калина
Потаённых, дремучих, болотных дорог..
* * *
Наши скорби и наши болезни
нас от гибели могут спасти –
для души ничего нет полезней,
чем безропотно крест свой нести.
Наши горести, беды, печали,
чтоб смирить нашу душу и плоть,
посылает нам скорби вначале
и любовь посылает Господь.
ГОРЕЧЬ
В своей ли живу я Отчизне,
И есть ли она у меня?!
Я умер для будущей жизни –
Потомок вчерашнего дня.
Во времени происходящем
Не мой ли теряется след?..
Душа, ты жила настоящим,
Которого больше уж нет.
И что мне осталось от жизни?
И есть ли она у меня?
В земной и небесной Отчизне
Моя проживает родня!
* * *
Земля лежит во прахе.
Братская могила...
О, сколько ты одна в себе похоронила!
И нет тому числа,
и нет конца и края.
Всё кружит в космосе
планета голубая.
И кружит Родина, и мой родимый дом...
Земля уже не спит в сиянье голубом.
СНЫ
Снятся сны, чтобы мира не видеть
И не думать о прежнем своём,
Жизни прожитой всё ж не обидеть
Тем, что стала она забытьём.
И по тонким движениям сна
Ощутить её всё же своею,
Чтоб уже не казалась она
Кем-то прожитою и ничьею.
Лес, и речка, и в небе звезда –
Всё, что было моею судьбою,
Не забудут тебя никогда –
Всё, что было когда-то тобою...
* * *
Ослаби, остави, прости
Мои прегрешения, Боже,
Душа моя сбилась с пути,
Она заблудилась, похоже.
Она уж не помнит себя –
Так жизнью земною забылась,
Живёт, никого не любя,
И в плоть мою в страхе забилась!
Забыла, какою была,
Когда только жить начинала,
Когда-то на свете жила
И даже об этом не знала!..
* * *
Пахнет лес листвою прелой,
Вновь опавшею листвой,
Летней пылью дождевой!
Свежескошенной травой,
И травой заиндевелой...
Гулкой тучей грозовой!
ПЛАТОК
Как диковинный яркий цветок,
Распустился по ветру платок!
Прядь волос, золотой завиток –
И лицо просияло девичье,
Я поймал его – вот он в руках,
Чистым полем и небом пропах, –
Это тёплое гнёздышко птичье!
* * *
Поздней осенью в доме темно,
В лёгкой дымке тумана – окно,
И смеркается, словно светает,
Там, в лесу, где листва облетает.
И летящие листья поврозь
Обнажают пространство насквозь,
3а которым пустые деревья,
А за ними – дорога, деревня.
И у крайней я вижу избы –
Вьётся первый дымок из трубы...
Теги: Современная поэзия
Алла Боссарт. Холера: Роман, повести. - М.: Центрполиграф, 2014. – 319 с. – 2500 экз.
Смотрю я иной раз на количество издаваемых нынче книг, и – тоска берёт. Это же сколько леса сгубили! Особенно жаль, если зазря. Графоману-то, ему что: издал книжку и ходит довольный, а дерева уже не вернуть. А ведь и грубая кора его, и нежное шелестение листвы гораздо более живые и настоящие, чем тонны зачем-то написанной и изданной чепухи.
Как вот, например, "Холера" Аллы Боссарт. Милая такая книжечка, на обложке унитаз в виде ракеты (можно предположить, какое топливо там используется) устремляется в небо. Открываем, читаем: « Допустим, у интеллигентного мужчины тридцати девяти лет, с высшим образованием, холостого жизнелюба – страшнейший понос». Ну, думаю, ладно, с кем не бывает, понос так понос. Читаю дальше, надеясь, что, когда диарейный процесс у главного героя закончится, то начнётся наконец какое-то повествование. Вы не поверите: дальше ничего не начинается – практически весь роман про это. Герой попадает в инфекционное отделение, потом у него якобы обнаруживают холерный вибрион и больницу закрывают на карантин. При этом запрещают пользоваться туалетом. И дальше автор с упоением описывает, как продукты жизнедеятельности больных транспортируются из больницы: «[?] В палаты поставили двойные контейнеры на колёсиках, типа мусорных, кубов на двести, и ящики с хлоркой. В контейнеры неуравновешенные желудочно мужики сваливали из суден продукты своей жизнедеятельности и засыпали хлоркой. Два раза в неделю, во вторник и пятницу, приезжал просто-напросто золотарь, дежурным больным выдавали специальные робы, те выносили параши с чёрного хода во двор, и золотарь <…> откачивал всё это хозяйство в цистерну. Предполагалось, что дерьмо впоследствии уничтожается с помощью негашёной извести, а робы стерилизуются ».
Весьма, весьма познавательно. И главное, очень уж достоверно, – вещь, похоже, автобиографическая. Что интересно, все основные персонажи этой мистерии поноса почему-то евреи – может, подобное недержание – национальная особенность… А редкие русские – непременно пьяницы. Хотя если разобраться – пьянство в данном контексте всё-таки лучше диареи, благороднее, что ли. Потому как происходит оно чаще всего от душевной драмы и не столь физиологично, как у героев инфекционки. Кстати, между приступами они ещё умудряются вести интеллектуальные беседы – об устройстве мира, о том, как плохо живётся в России, даже о Льве Толстом. В общем, интеллигенты – они и есть интеллигенты.
Ну какой всё-таки примитивный критик пошёл – ничегошеньки не понимает! Ни про то, что инфекционное отделение – это метафора нашего невыносимого дурно пахнущего мира (читай – России), откуда невозможно вырваться, где царствуют тупые санитары-каратели (читай – власть), ни про всяческие аллюзии (главврач-то в итоге сам оказался в злосчастном отделении, прямо «Палата № 6», ни больше ни меньше). Автор вообще неравнодушна к трём нашим классикам: к Пушкину, к Толстому и к Чехову. Повести, следующие за романом, называются прелестно – «Повести Зайцева». Одна из этих повестей – «Колода № 6», правда, там не про врача, а про гробовщика, и никакой трагедии, сплошной стёб. Один из персонажей романа исследует биографию Льва Толстого и связывает его решение об уходе из Ясной Поляны с белой горячкой, наступившей в результате беспробудного многолетнего пьянства.
Диарейная тема наводит на мысли о застарелых детских комплексах автора, однако пусть этим занимается психиатрия. Нас интересует другое. Возможно, диарея героев «Холеры» есть продолжение словесной диареи самого рассказчика. Рецепт выздоровления только один: молчание. Долгое и вдумчивое, такое, чтобы наступил окончательный словесный запор (перенимаю образный ряд автора).
Любопытны высказывания критиков, приведённые в начале книги. Вот что пишет Дмитрий Быков: « Боссарт, уверен я, писала свой парафраз «Чумы» Камю на современном русском материале ради тех метафизических, метафорических и сатирических возможностей, которые открывает тема. А вылился её фирменный горько-солёный гротеск в реализм такой силы и точности, что у читателя волосы дыбом встают ». Да, действительно встают дыбом, Дмитрий Львович, только не от гротеска и не от сатирических возможностей, открывающихся благодаря теме тотального поноса, а совсем от другого. От того, сколько потрачено драгоценного времени на написание оного произведения, а главное – зачем? Вот он – самый важный вопрос. Зачем это написано и зачем издано? Неужели чтобы получить какую-нибудь премию? Очень может быть. Тем более что многие из них даются авторам не за талант, а за обильное обливание помоями и иными продуктами жизнедеятельности страны, в которой они живут и от которой получают эти самые премии.
