Но никто не поддержал председателя (да он и не настаивал). А второгодник Сашка Шуров сумрачно возразил:
— Это Александра виновата, а не он. Потому что она сделала… припирание к стенке. Так нельзя…
Странно, что эта история не вспомнилась мне при случае с Сережкой Коноплевым, а всплыла в памяти лишь потом, когда я перебирал детские фотоснимки. И я подумал: «А ведь в самом деле получилось «припирание к стенке». И понял (вернее сперва почувствовал), что и в первом, и во втором случае так поступать было нельзя.
Потому что, человеку не оставляли выбора. Он должен был или поступиться честью, или сам обречь себя на неминуемую расплату (путь и заслуженную). И здесь ситуация строилась уже не на доверии, а на какой-то механической правде, как в шахматной партии, когда загнанный в угол король получает мат при любом из ходов. А ребенка загонять в угол нельзя, особенно когда это делают его же товарищи. Даже если он виноват. Даже, если это делается (на первый взгляд) во имя справедливости. Механическая игра с нормами морали несовместима с доверием, при котором только и возможна свобода нравственного выбора…
Хорошо, что у Сережки Коноплева этот случай не оставил большой отметины в душе. Сережка слишком доверял отряду, чтобы усомниться в справедливости его требований. И не заметил, что в отношении к нему настоящего доверия проявлено не было.
Честное слово должно даваться добровольно, а требовать его… нечестно.
Опять, кажется, съехал к диссертационному тону. И вообще затянул рассуждения. Но это — из желания помочь тем, кто в нынешние времена возьмется работать с ребятами. Хочется сказать: не играйте бездумно такими тонкими и сложными инструментами, как честное слово, клятва, торжественные обещания.
Вспомнив случай с пятиклассником Владиком и перелопатив в голове все соображения на тот счет, я в отряде стал удерживать инструкторов от попыток ввести для принимаемых в «Каравеллу» ребят всякие ритуальные обещания и присяги. Потому что дети есть дети. Мало ли при какой ситуации кто-то из них может не выполнить данную клятву? И что, после этого ходить клятвопреступником?
Вспомните, сколько «клятвопреступников» рождала пионерская организация.
Как там было при вступлении? Кажется так: «Я, такой-то, вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, перед лицом своих товарищей тожественно обещаю: горячо любить свою Родину, жить и учиться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия, всегда выполнять Законы пионеров Советского Союза»…
Многие ли из девятилетних пацанят знали, что там завещал Ленин и чему учит партия? Все ли помнили законы пионеров и, тем более, все ли их выполняли? А любовь к родине? Как можно заставлять обещать заранее горячо любить кого-то или что-то? Любовь ребенка всегда ответна, она отклик на любовь матери и отца, доброго учителя, хороших друзей. Если родина заботлива и добра к детям, если они чувствуют ее любовь, значит будут любить и ее, родину. Без обещаний. Просто душой…
Когда в «Каравелле» вручают закончившему стаж кандидату шеврон полноправного члена флотилии, этим ему как бы говорят: мы принимаем тебя в наше содружество, значит, мы верим тебе. Этого достаточно. Доверие не требует клятв.
Мне кажется, те ребячьи сообщества: клубы, отряды, флотилии, студии, экипажи, команды, которые станут возникать в будущем, не должны повторять ошибок пионерской организации, не ожидать, что доверие внутри таких коллективов возникнет в результате торжественных обещаний. Оно может возникнуть в результате общих совместных дел, товарищеских отношений, уважения каждого к каждому и к сообществу в целом.
Понимаю, что многие не согласятся со мной и в качестве контраргументов приведут мои же недавние грустные примеры. Но пожилые ветераны «Каравеллы» (иные уже с сединой), которые нередко собираются вместе чтобы вспомнить былое и подумать, чем они могут помочь нынешней флотилии, мне кажется, согласятся. Потому что, несмотря на многие сбои, ошибки и потери, сохранили доверие друг к другу и к отряду…
Хотим быть вместе. Но зачем?
С самых давних времен (уверен, что с неандертальских), детям хотелось быть вместе. Так им было интереснее жить, играть, узнавать об окружающем мире, учиться быть похожими на взрослых и в то же время создавать свою, ребячью вселенною, в которой жизнь течет по законам детства.
Главным в этой жизни была игра, если даже она содержала в себе дела нешуточные — например, шумовые эффекты при участии в облаве на мамонта, сбор пуль и ядер для защитников севастопольских бастионов или (увы) попытки обчистить соседний сад, угнать лодки с водной станции, сойтись в нешуточной драке с компанией из другого района… Жить интересно! А что в этом интересе полезного, что вредного — разобраться получается не всегда.
Судя по всему, так было и в античную эпоху, и во времена баронов и рыцарей, и в дни Тома Сойера. И так же оно сейчас… Одинаково увлекательно совершать благородные поступки и пускаться в дела, где благородства ни на грош. Главное — щекочущий нервы риск, азарт, заражающая тебя лихость приятелей, ветер приключения… И никто не объяснил толком, что смелость хороша лишь там, где помогает справедливости, что всякое умение должно служить добру. Да и что такое, это самое добро, всегда ли в детские годы осознано до конца?
Да, конечно, добру учили во все времена. Везде по-своему и со своих позиций. А детское сознание (порой достаточно эгоистичное и гибкое) умело находило свои контраргументы наставлениям пастырей, педагогов, родителей и вообще всех, кто пытался держать в узде и учить уму-разуму подрастающее племя.
В ребячьих мозгах жило понимание (иногда, кстати, вполне обоснованное), что «они нам вдалбливают свои правила и поучения, потому что это надо для удобства именно их (взрослых).
А дети хотели жить по-своему… И в ответ на упреки всегда находили ответ. Начиная от примитивного: «А чё…» и кончая более развернутыми формулировками: «Вы только и знаете что вдалбливать нам: делай так, не делай этого, а сами…» «Если вас слушать, можно вообще сдохнуть от тоски и усталости…»
То есть оправдания можно было найти во все времена и во всех ситуациях. Независимо от того, строились они на правде или хитрости.
Детство автора этих строк тоже далеко не безгрешно. Компания на тюменской улице Герцена, в которой я проводил большую часть своего «уличного» времени, отнюдь не была тимуровской командой. Грехов хватало. Однажды осенью, например, затеяли «партизанскую» игру: темными вечерами занимали позицию наверху забора, выходившего на соседнюю улицу Дзержинского, и бомбардировали редких прохожих комками мерзлой грязи и щепками с ближнего дровяного штабеля. А потом, издав боевой клич: «Ура, бей фрицев!», удирали в глубину двора, за сараи и поленницы. Веселье и героизм!.. В глубине души и я, и мои приятели: Толька Рыжий, Вовка Покрасов, Семка Левитин, Амирка Рашидов понимали, что дело наше неправое. Но быстренько соорудили для себя оправдательную формулу, что «все они (то есть взрослые) — такие (то есть подлые, вредные и вообще заср…) и так им и надо. В самом деле, разве они не такие? На днях какая-то горластая тетка выкинула из очереди за мукой Вовку, который эту очередь честно занимал; вчера соседка Рыжего Таисия Тимофеевна нажаловалась на него, будто он у нее под дверью стрелял охотничьими капсюлями (а он грохнул всего раз, да и то не у двери, а на лестнице); совсем недавно какие-то незнакомые дядьки явились в сквер у цирка и заорали на ребят, чтобы не смели играть там в футбол; а сегодня на уроке учитель немецкого по фамилии Цвиккер вкатал мне двойку только за то, что я забыл дома тощий самодельный словарик, хотя все слова я и без того знал наизусть… В общем, все они один другого стоят. И следовательно, все взрослое сообщество заслуживает мести…
Эту нашу аргументацию, однако, не воспринял один из лидеров старшей компании (по прозвищу Атос), к которой мы иногда примыкали для общих игр. Узнав о наших подвигах, он спросил в лоб:
— Вы что, о…ели? — И пообещал: — Еще раз узнаю, черта с два кого-нибудь возьму в команду, даже тебя, Рыжий!
Речь шла о команде для футбольных состязаний, которые не прекращались на окрестных лужайках и в скверах до зимы. Рыжий Толька — лихой и почти «непрошибаемый» вратарь — изрядно струхнул и сказал, конечно: «А чё я…»
А финальное слово произнес наш ровесник Вовка Пятериков, оказавшийся при этом разговоре:
— Вы, парни, почто совсем спятили? Переутомились мозгами в школе, да? Те люди вам чего плохого сделали? А если бы на ваших матерей кто-нибудь вот так в темноте?…
Вовка был человек умный и начитанный, деревенское «почто» (вернее, «пошто») любил вставлять в свою интеллигентную речь только ради оригинальности и отличался здравостью суждений. Его аргумент про матерей возымел остужающее головы действие (я тут же представил маму под такой «бомбардировкой»). Сказать было нечего, оставалось сопеть с остатками независимости на рожах…
