Артур Беляев КУПЕЛЬ
На монастырской колокольне, куда мы взобрались после крестного хода, было еще более ветрено и солнечно, чем в этот удивительный день. Но колокольный благовест в исполнении будто бы невесомых послушниц и монахинь, а также поразительный вид с высоты на белеющую в отдалении церковь Покрова-на-Нерли — стоили того, чтоб подняться по темным лестницам на верхний ярус и приобщиться к священным звукам и видам. Напрасные опасения вызывали разве что привезенные с собою в обитель московские гостинцы: насморки да осенние болячки, — как они себя проявят под холодным осенним ветром? Ничего, это пустое — в купели вылечимся!
Боголюбский монастырь с сохранившимися доселе фрагментами великокняжеского дворца располагается на вершине холма, из подножия которого вытекает студеный во все времена года источник, не менее древний, чем история этих мест. Воды его, образуя у подножия монастыря небольшую заводь, утекают далее в Нерль. Над источником, под монастырской стеной, устроена белая каменная купель под синей крышей. Насколько монастырь является источником духовных исцелений и откровений, настолько же закономерно и логично, что и физический источник, вытекающий из-под обители, наполнившись её духовными энергиями, дает исцеление и оздоровление для тела.
Услыхав наши недоуменные слова о том, в каком виде окунаться и есть ли полотенца, сопровождавшая нас послушница лишь тихо улыбнулась: "Ну что вы, это ведь вода целебная, её не то что вытирать после того, как окунетесь, а, наоборот, — втирать в себя следует! Даже не сомневайтесь и просто после купели одевайтесь на мокрое тело".
Солнце уже садилось над пойменными лугами, желтые листья изредка взлетали на ветру, вечерело. Войдя под своды купели, быстро раздевшись и осенив себя крестным знамением, входишь по ступеням в ключевую воду, а затем окунаешься с головой, погружаясь в обжигающую влагу, как в очищающий, но не опаляющий огонь. Длина купели примерно пять шагов, ширина — вдвое меньше. Изнутри, как и снаружи, она выкрашена в бело-синие цвета; сама купель с тихо струящейся проточной водою занимает почти половину помещения, а другую — огороженный перилами небольшой решетчатый помост с местами для раздевания вдоль стены. Выйдя по противоположным ступеням наверх и ощущая разлившийся по телу жар и душевный восторг, тут же, как бы в детском веселии, хочешь окунуться ещё и ещё раз. В помещении купели раздаётся радостный шум, звук голосов и плеск воды: кто окунается быстро, перекрестившись и с радостным оханьем, кто — троекратно, осеняя себя крестным знамением, а кто и церемониальным "архиерейским" погружением: неторопливо трижды входя в воду и троекратно погружаясь, творя при этом молитву. Благодать! Воистину — это волшебная купель: добрым людям она дарует доброе здоровье, а человек мутный, случайный, бежит от неё, аки лысый черт от ладана, пугаясь её сверхъестественной силы, в чём мы и убедились там же, при случае, увидев, как сопливый столичный экскурсант вылетел из неё пустой пробкой, едва лишь дотронувшись до поверхности воды.
Поднимаясь от купели по холму к монастырской трапезной, в сумерках, на ветру, в мокрой одежде, испытываешь те же чувства, что и после купания в крещенской купели — душевный восторг и телесную силу, единение души и тела, самодостаточный внутренний союз свободного человека, осененный духовной благодатью, живую троицу в себе. И вечер становится светлым, и луна сияет отраженным светом нежно и недалеко, и в душе отражается нечто из того, Нетварного света, и той, огненной купели последних лет, от которой нам не уйти…
Денис Тукмаков Я БЫЛ В РАЮ
Я был у Покрова-на-Нерли, я был в раю. Не выстоял в монастыре, вскочил, рванулся в луга и цветы.
Вот переправа через железную дорогу, я чувствую висками, кадыком, почками: там, впереди — он. Храм. Невозможный, таинственный, задающий сотню вопросов. Еще не вижу его, но знаю, что храм есть, он стоит, затмевает небо — и мне спокойно: туда иду.
Вон он, показался вдруг! Вынырнул из-под веток лесополосы. Вперился в небо единственной главою. Белеет один-одинешенек посреди несжатой Руси, на фоне нелепых линий электропередач, под высоким небом, расцвеченным инверсионными следами боингов и эйрбасов.
Иду к нему, начинается заповедный луг. Девочки играют, бегая вокруг запряженной брички: спокойная кобыла поводит мордой, ластится под ласки, фыркает горделиво. Девичьи ленты развеваются на студеном ветру.
Бреду, гуляю. Тропинка проложена через луг, но каждый волен свернуть, разбежаться, нахвататься трав и лепестков, искупаться в соке растений. Я ступаю смирно по обтесанным камням. Покров держит пространство, замыкает на себя окоем, хватает горизонт под уздцы. Далеко до него, но он виден весь — кроткий, ладный, вздернутый в небо, по великому праву стоящий здесь. Вот его глава, вот стать: все соразмерно, гармонично, приведено в унисон согласно вечным пропорциям.
Долго смотреть нельзя на такое. Ступаю, пялюсь ниц, не смея поднять голову, отсчитываю шаги: десять, двадцать, сорок… На пятидесятый вздымаю взор, гляжу на вырастающий купол, вздрагиваю, снова опускаю взгляд.
Рядом со мной — добрые друзья. Резвятся, отбегают во все стороны, не держат путь. Им всё нипочем: Нерль ли, не Нерль — им хорошо от шелеста трав, от клекота задорных речей. А я всё шагаю в разноголосье скошенных лугов, в междутемье далеких лесов. Тут великая гравитация — и вон тот самолет на высоте четыре пятьсот возвращается на третий круг, сбрасывает топливо, закладывает рисковый вираж — упадет, нет? Нет, не упал, летит к Москве — периферийной, юной для здешних мест.
Вокруг разрослась цивилизация. Провода, мачты электропередач, вертикали-горизонтали взрезали мир, вытянулись с запада на восток, нарочно подставившись под взгляд на храм, на луг и далекие леса. Строится новый путепровод над Нерлью, мощный, звенящий силушкой: два металлических рельса убегут отсюда за тысячи верст, через Урал, в тайгу. Это реванш, грозная победа русских пространств: сначала монголы пришли сюда брать приступом города и церкви, а теперь русский мир распростер свои длани над Евразией, проткнул ее стальными двутаврами. Здесь на лугу, на орбите одинокого храма, одновременно — двенадцатый век, Владимирская Русь, — и тысячелетний прорыв в будущее.
Я топаю, храм всё так же далеко — горит свечкой под солнцем, исходит к небу. Мой взгляд путается, раздваивается, застится чужой памятью. Я смотрю на готовый взлететь Покров и кричу не своим голосом: сын мой утраченный, Изяслав! Погоди, останься! Стой вечно в своем отдалении — недостижимый, принадлежащий уже иному миру, дай отдых глазам моим, горю моему. Привставая на стременах, я зычно ору по-монгольски: не жечь! не жечь! — и отпускаю повод, зная уже: нукеры храм не тронут. Впериваюсь в иллюминатор, холодею от мертвой тишины отказавшего двигателя, гляжу в какофонию леса, полей, строений, выхватываю Покров как центр координат, ужасаюсь: неужели грохнемся прямо здесь? Меня много, я разлит по вымощенной тропе, я говорю с Покровом на тысячу ладов, едва не теряя свой собственный.
Солнце прощается с травой, деревьями, облаками, поднялся ветер, с воды у Покрова потянуло туманом, проступили звезды, а я всё никак не дойду до дымчатых стен, до тающего в сумерках купола. Ложится ночь, пропадают краски, неразличимы звуки мира. Я всё кружу, кружу по ладно сбитым плитам, веду хоровод под бессонной луной. Весь мир приходит в движение, ускоряется, бешено вертится вокруг Покрова, сбрасывая малых птах и монархов — и тогда я хватаюсь за эту ось русского мира, соскальзываю и воплю что есть мочи: боже! боже! боже!
Александр Проханов ЗНАМЕНИЯ
Когда князь Андрей Боголюбский, покинув великокняжеский престол в Киеве, въехал во Владимир и остановился на ночлег у берегов Клязьмы, ему было явлено чудо: явилась сама пресвятая Богородица. Именно на месте явления Пресвятой Богородицы и возник Свято-Боголюбский монастырь. С тех пор многие века здесь случаются чудеса и знамения. Мне рассказали, что в недавние годы одной паломнице было видение: что будто бы от земли, от заливных лугов к куполам Боголюбского монастыря воздвиглась лестница из лучей и некоторое время держалась как символ духовного восхождения. Другой послушник рассказал мне, как недавно в лазурном небе над монастырем возник сияющий крест и некоторое время пламенел, пока его не закрыли тучи. То был символ мученичества, который ожидает монастырь, а также знак небесной защиты.
