Чего у Татьяны Толстой не отнять, так это самокритичности. Свои прегрешения она не только не отрицает, а, прямо скажем, бравирует ими. Вот и анекдот-быль "Супчик" (чревоугодие из списка грехов никто не вычёркивал) с первых строк поражает исповедальной прямотой: "Три основных свойства, три черты характера определяют мою жизнь: глупость, жадность и тщеславие".
"Собранье пёстрых глав" вообще никакой концепцией не объединено. Тексты точно наскребли по сусекам. Как рачительная хозяйка, Толстая ничего не выкидывает, все обрезки идут в дело, для объёма книга фаршируется чем придётся. Выходит, конечно, не фасфуд, но и не деликатес. Мы видим настоящий калейдоскоп жанров: тут и интервью, и предисловия, литературная критика и рецензии на фильмы, эссе, неизменные рецепты и даже некролог. Правда, тексты, написанные бойко, но всё же на злобу дня, с годами неизбежно теряют актуальность. Да и является ли это литературой? Ведь негоже, скажем, поэту ограничиваться написанием куплетов или экспромтов в альбомы курсисток. Даже обидно за автора: воистину "дар напрасный, дар случайный[?]"
Зритель Толстая эмоциональный. Так, пересказывая сокуровского "Тельца", где натуралистично показано угасание Ленина в Горках, Толстая не утруждает себя анализом сюжета картины, она откровенно наслаждается пусть киношными, но страданиями человека: "Что-то там в его искалеченном мозгу ещё шевелится, что-то людское ещё осталось, ему невыносимо, и он бросается оземь своим полутелом, и ползёт, ползёт, ползёт, как червь, как слизень, как обрубок, куда-то туда, куда-то в цветы, как будто хочет уйти в землю - ибо на небо ему путь заказан, - куда-то в землю, но не уйдёт, не доползёт, как не ушли, не доползли, не доползут его жертвы, приговорённые им, обречённые, убитые и ещё не убитые, мирные, хорошие, в сто раз лучшие, чем он". Сразу видно, что Толстая хоть и либерал, но никак не вегетарианец. Видимо, фильм так взвинтил Татьяну Никитичну, что она гневно добавляет: "[?]Господи, прости меня, как я его ненавижу!.." Как радуется, должно быть, писательница сносу памятников Ленину на Украине...
Резюмируя, надо отметить, что проза Татьяны Толстой по-прежнему изобильна, как витрина Елисеевского гастронома, развивает традиции, заложенные кулинарным эпосом Елены Молоховец, и неизменно притягательна для читателей, которым на лукулловы пиры хода нет.
Теги: Татьяна Толстая , Девушка в цвету
От существительного до глагола
Юрий Кабанков. [?]с высоты Востока. - Владивосток: Дальиздат, 2014. - 368 с. - 300 экз.
Название статьи неслучайно - автор, назвав разделы своей книги частями речи, ловит читателя в сети кажущейся простоты. Но стоит открыть первую страницу, и становится понятно, что этот мощнейший интеллектуальный выплеск нуждается именно в таком представлении, любые иные варианты названия могут попросту отпугнуть. Под одной обложкой собраны многочисленные тексты, да и не тексты тоже. Немного странно наталкиваться, например, на аккуратные столбцы точек под вполне нормальным названием.
В этом, в принципе, нет ничего удивительного и нового - мне приходилось видеть тексты, состоящие из полос краски, нотных знаков (причём нотные знаки к музыке не имели никакого отношения) или, как в этой книге, - из точек. Такая ба-лансировка на грани фола вызывает закономерные вопросы: а что, простите, хотел сказать автор, смело располагая одну точку за другой? Неведомо. Может быть, это попытка соригинальничать - не вполне оригинальная, прямо скажем, - мо-жет, приглашение читателя, отягощённого прочитанным, попробовать самому что-то срифмовать. Или хотя бы просто сформулировать.
Хочется надеяться, что такое предложение найдёт именно тот отклик, на который автор и рассчитывает.
На самом деле я был несколько удивлен этими немыми столбцами - есть авторы, которые настолько хорошо владеют языком, что не нуждаются вот в таких авангардистских вывертах. Можно, конечно, писать сажей или, например, дымом сигареты в воздухе, привлекая внимание публики к своей персоне - в том случае, если больше привлечь нечем.
Но в нашем случае таких крайних методов не нужно - автор прекрасно владеет словом во всей его широте. Он может использовать и лексическую избыточность, и неожиданные образы, не теряя при этом свободы изложения. При чтении стихов нет желания остановиться или отложить книгу - погружение в мир автора происходит легко и естественно.
Хотя, прямо скажем, мир этот весьма неоднороден и нестандартен. Начиная с названия книги - "[?]с высоты Востока". Настроившись на минареты, полумесяц и муэдзинов ранним утром, подготовив себя к раскиданной по страницам мудро-сти в стиле Омара Хайяма, я наугад открыл страницу.
Прут коммерсанты из всех Европ -
В Париже снег оседает хлопьями.
Maak money, месье Рембо!
Вашу музу вчера ухлопали.
Вместо Хайяма автор предложил мне такого хорошо сделанного Маяковского. Дальше, по воле поэта, меня носило по всему разнообразию современного слова, с которым - если брать классические каноны стихосложения - он обращается весьма вольно. Он может начать первую строку с мужской рифмы, а потом про неё и не вспомнить, жонглируя в продол-жении одного стихотворения женскими и даже гипердактилическими.
И вдруг, продолжая читать, замираешь от рвущейся с листа буйной мощи:
Холодное солнце восходит над рваным железом,
Стихает обвал, дизеля по отрогам гоняя,
И, в чёрные скалы недевичьей памятью врезан
Ревущий пропеллер[?] какого же, к чёрту, огня ей?
Понятно, что Восток - наш, Дальний. Только наш человек может так управлять силой слова - так, что после прочтения сидишь ошарашенный и пытаешься понять: что произошло, что такого скрыто в четырёх строках? Подобные находки, неожиданные и запоминающиеся, щедро рассыпаны на страницах.
Эта книга - вообще удивительный симбиоз отсылок к нравоучениям святых отцов, "упреждений" (читай: вступлений), полного списка литературы, посвящённой автору, рисунков (Вот по этому поводу сказать нечего - схематичные наброски чёрными линиями заполонили поэтические издания. Впрочем, если иллюстраторы то же самое делают в цвете, получа-ется ещё хуже.), оригинальных названий, строчек из точек.
Есть в книге и отрывок из поэмы - жанра, практически исчезнувшего в последнее время. В ней автор отходит от образ-ной насыщенности и делает упор на лёгкость слога, которую можно сравнить с разговорным стилем Твардовского. Такая установка даёт определённую вольность, и даже изредка проскакивающий матерок, свойственный прямой речи простых людей, не коробит слух, хотя лучше было бы обойтись без него.
В целом книга, как мне кажется, - событие не только в жизни автора, но и литературного процесса в целом.
Теги: Юрий Кабанков , …с высоты Востока
Лев Болдов. Полёт. - Симферополь: ООО "Издательство и типография "Форма", 2015. - 180 с. - 2000 экз.
В наше время сложно встретить настоящие стихи. Такие, чтобы всё было в порядке и с рифмой, и с ритмом, и со смыслом, и с наличием души. Душа - это вообще самое сложное в стихах, потому что неясно, что нужно для того, чтобы она проявилась. Это или есть, или нет. Третьего не дано.
И сейчас мир остался без ещё одного автора, который мог бы порадовать читателя. Лев Болдов покинул этот мир в феврале сего года и больше ничего не напишет. Но любителям проникающих в сердце стихов, наполненных чувством и тонкой эмоцией, дорог его голос.
Когда спят города, позабыв про дневные бои,
Когда светит луна, как огарок, в оконный проём,
Среди каменных стен позывные блуждают мои.
Я бессонный радист. Я тебя вызываю. Приём.
Стихи Льва Болдова наполнены этим зовом. Он взывает к любимой женщине, к небесам, к высшей силе, к себе. Даже неважно, к кому. Главное - это зов. Желание показать себя, свой город, храмы - и, конечно же, чувство.
Все слова мои - невпопад,
И сбоит строка.
Ведь моя любовь - водопад,
А твоя - река.
Но в отличие от большинства людей, просто желающих поделиться с миром своим присутствием, автору есть что показать. Он разнообразит поэтическое высказывание отсылками к Клоду Моне, Блоку, Мандельштаму и многим другим. То он "еврейский мальчик Левитан", то Адам. То он рассуждает о Боге, то вспоминает семидесятые. И всегда следует за ним образ неизвестной женщины - символ любви, - о которой он говорит не меньше, чем о себе.
У Льва Болдова нет вычурных рифм и непонятных образов. Конечно, отсутствует у него и банальное "любовь-кровь", которым когда-то грешил каждый автор. Но простеньких рифм вроде "гроза-слеза" - сколько угодно. И, как ни странно, стихи это не портит, а промелькивает между строчками так, что глаз не цепляется. Вообще стихи автора воспринимаются на удивление легко. За исключением парочки экспериментов с рифмами:
