Вопрос в том, как «метить» это частное и особенное при его вхождении в общий поток и сопротивлении потоку. Мета — это уже знак судьбы, след обстоятельств, клеймо события, технология истории, зарубка бога. Метилось конфессионально. Метилось социально. Метилось государственно. Метилось антигосударственно, то есть партийно: по интересам.
Сейчас метится — национально.
Спорить с этим все равно, что спорить с дождем. Национальная разметка так же преходяща, неизбежна, реальна и эфемерна, как все до нее. Силятся люди определить «свое», а оно ускользает.
Конечно, природа может помочь: одним кожу вычернит, другим носы вытянет. Но для того, чтобы носы сработали, дух должен придать им значение. И цвет кожи именно дух должен сделать «признаком». А если духу это без разницы, так и нос никого не заденет. Какое кому было дело, что артиллерийский начальник у Петра Великого был арап: он служил России, значит, был русским.
Тогда почему эти клейма так живучи?
Потому что другим «признакам» веры нет. Цвет кожи, форма носа и родословие дедушек-бабушек — это ж такое свое, природное, неотъемлемое, автоматически полученное, без усилий!
Так потому в конце концов для духа и безразличное, что без усилий получено! Потому «национальное» и не укладывается в «родовое», не совпадает с ним, что на духовный вопрос пытаются дать материальный ответ.
Глупо спорить и смешно бороться с тем, что сейчас именно «нация» мета всего того конкретного, что противостоит реющему в виртуальных высях глобализму. Борьба происходит на другом уровне — на уровне трактовки самой «нации». Вон братья-украинцы как отделились, так и бьются над вопросом, кто они: то ли братья по крови, то ли сограждане, опора единого государства, независимо от того, от каких корней и колен. Нация — бесспорный фаворит в теперешней духовной тяжбе «верха» и «низа». А вот борьба этнического и культурного внутри нации — настоящая и еще не решенная проблема.
Этническое может стать национальным только на уровне культуры, если окажется сопряжено со всеми другими ценностями: государственными, общественными, мировыми… Пароль здесь — не голос крови и не состав генов, а культурный код. То есть поведенческий код, нашедший для себя язык.
Попросту говоря, язык — это и есть пароль. Это и есть знамя, под которым собираются эти общности. Язык — средство общения, концентрат духовного опыта, залог того, что этот опыт не будет забыт или растрачен впустую.
Пример Израиля, раскрученного из ивритских письмен на глазах человечества, — уникально-общезначим. По чистоте эксперимента. И по убедительности результата.
Только не надо на этот опыт уповать как на умозрительно-волевое задание. Нация реализуется, только когда сила накапливается, и жажда усиливается, и энергия ищет выхода.
Никакой специально национальной культуры и словесности не создашь. И никакой специально глобальной. Из этого патентованного глобализма не вытрясешь ничего, кроме звездной пыли. Но и национальное не выжмешь из этнического, даже если будешь писать слово «русский» через два «р» и три «с».
Надо жить тем, что есть в реальности и на духу. История решит, куда это вписать: в социум, в нацию, в космос, в этнос…
Если, конечно, будет, ЧТО вписывать.
Кажется, Анатолий Арсеньев попадает в одну из самых горячих точек в нашем текущем философствовании, и по приверженности русскому вопросу как «основному вопросу» нашего бытия, и по замечательно емкой концентрации идей и настроений, связанных с этой важнейшей для нас темой.
Есть Запад, есть Восток, есть Россия — вот схема человечества, как ее видит Арсеньев. (Хочется добавить: «и четвертому не быть»).
Процитирую соответствующее место из заметок А. Арсеньева «Глобальный кризис современности и Россия» (см. «Континент»,1992/3); это рассуждение потому и хочется откомментировать, что в нем, как в солнечном сплетении, собраны все нервные волокна нашего раздумья о себе:
«Пытаясь дать какую-то общую схематическую картину современного состояния человечества, я бы, пожалуй, рискнул составить ее из трех основных компонентов: Восток, постепенно озападнивающийся; Запад с его быстро и экспансивно развивающимся рационально-технологическим отношением к Миру, и Россия.
Так называемый „третий мир“ постепенно размывается, страны, которые традиционно принято в него включать, либо пытаются освоить западные формы жизни, либо стагнируют, либо прогрессируют, причем столкновение с западной цивилизацией ускоряет эту регрессию. Вместе с тем, нельзя не учитывать возможную большую роль третьего мира и мира ислама в будущем как силы дестабилизирующей, ускоряющей процессы распада современной цивилизации. Быстрый рост народонаселения, возрастание агрессивности и экспансионистских тенденций, консолидация значительной части населения вокруг соответствующих идей панславизма делают этот мир очень опасным. Вместе со вспышкой национализма в наше время в самых различных регионах Земли это — показатель „сопротивления“ Неолита, на самом деле ведущего к ускорению его распада.
Россия остается единственной страной, в определенном — и достаточно существенном — смысле „чуждой“ как Востоку, так и Западу. Не относится она и к „третьему миру“».
Ощущение такое, что «третий мир» в этой телеге все-таки немного похож на пятое колесо: ничего не дает, а картину портит. Поэтому начну с этого «лишнего» компонента, который словно некуда пристроить. Ислам в рассуждении А. Арсеньева и по существу, и по тому, в какой тональности о нем говорится, выпадает из общечеловеческого процесса; ислам — неконструктивен; он разрушает; он — опасен.
Конечно, это рассуждение хорошо моделирует наш подступающий страх, наш темный ужас перед растущим миром мусульманства, с его «дремучим» фундаментализмом, с газаватом и джихадом, с воинственностью, готовой все сокрушить.
Но, кроме нашего подспудного страха, должно же быть и желание понять. Да, фундаментализм бывает дремуч, но дремучие фундаменталисты есть и в православии. Да, ислам крушил много, но и христиане крушили много. И если мы говорим о схеме целого человечества, — можно ли мировую религию, вторую по численности на земном шаре, охватывающую уже сейчас восемьсот миллионов человек, списывать в возбудители распада, отсеивать в «неолит», опускать в чисто дестабилизирующую роль?
Когда-то в распадающейся Аравии, где все проваливалось в кровавый хаос и фатализм был единственным спасительным настроением, — разве не созидательная мировая идея носилась в воображении основателей веры, и разве этой новой верой не двигала готовность к духовной консолидации? Разве в основе ислама не лежала идея всеединства, идея универсума, открытого всем, не огражденного никаким племенным или ритуальным отбором? Эта вера имела целью именно восстановление единства мира, включая сюда ценности иудаизма и христианства. Не вышло единства? Так и у христиан не вышло. Но то, что ислам исходил из идеи консолидации, а не из идеи раскола, — факт. Не агрессия и не дестабилизация лежала в замысле: первые пять принципов требовали только единобожия и соблюдения элементарных правил поведения откуда и возникло впоследствии преобладание права над богословским умозрением, и отсутствие разветвленной догматики, и перевес меняющегося неформального лидерства над «вечной» ортодоксией. А кроме того, традиция взвешенного, трезво-разумного поведения в конфликтных ситуациях (мутазилитская идея «среднего состояния», ставшая одним из «усулов», устоев мусульманской ментальности). И еще — гибкость, открытость, практичность, стремление охватить и стерпеть пестроту жизни, готовность впитать новые идеи, объять мир и изменяться вместе с миром. Куда ж мы все это загоняем? В «неолит»? В «ошибку» истории? А если в ХХI веке число мусульман (как предсказывают демографы) перевалит за миллиард, как мы тогда посмотрим в глаза этой «ошибке» истории?
Конечно, если настраиваться на конфронтацию, то так и надо: «сопротивление неолита», «дестабилизирующие силы», «ускоритель распада» и т. д. Но, может быть, разумнее настраиваться на сотрудничество?
Теперь бросим взгляд на обе точки «глобального кризиса», коим Россия — единственная на земном шаре — спасительно равно «чужда».
Оглянемся на «Запад» — технологичный, работающий на потребу тела «Запад», которому нет нужды размышлять над «последними вопросами». На тот самый Запад, что «дышит на ладан» и скоро (ждем!) придет к нам за «беспорядком», как мы когда-то ходили к нему за «порядком».
Что мы, собственно, знаем про Запад, кроме того, что там — «порядок»? Что мы знаем о потаенных духовных процессах в странах Запада (а духовные процессы всегда в главном потаенные)? Только то и знаем, что они «живут лучше нас», а теперь еще поняли, что они «вкалывают больше нас». Между прочим, опять — замечательно точная проекция нашего «в них» всматриванья, где все диктует подавленная зависть. И опять — чудовищная аберрация: раз они превосходят нас в «культуре тела», значит, то «тело» вытесняет в наших глазах все. Раз живут хорошо, значит, духовности «нет»: погрязли в благополучии.
