Спасибо всем, кто откликнулся на мой пост на... - Sergey Nikolaevich | Facebook
Спасибо всем, кто откликнулся на мой пост на смерть Римаса Туманиса. Я редко размещаю у себя в ленте чужие тексты. Но в этом интервью звучит его голос, его боль, отчаяние и надежда. Те, кому дорога память о Римасе Владимировиче, кто любил его спектакли, прочтите это интервью литовской журналистки Лаймы Лавасте. Оно было опубликовано в январе 2022 года. – Римас, вы вернулись в Вильнюс на праздники на крыльях театрального успеха. Спектакль «Война и мир», поставленный в Москве в возглавляемом вами театре им. Вахтангова, уже назван критиками самым значительным театральным событием последнего десятилетия в России, возможно, и в Европе. Это можно назвать результатом, знаменующим ваш юбилей. Как вам работалось над этой театральной эпопеей? – Работалось между больницей и театром. Боли были дьявольские. Непредсказуемые, как иглы, вонзающиеся в нерв. Температура, головокружение. Так «весело» я ещё ни разу в жизни не репетировал. Боль, я бы сказал, ещё никогда не была такой приятной. Она просто поджидала меня. Я, пожалуй, привык в ней, как к родной. На премьере в театре я не был. Меня буквально вытурили в больницу. И я чувствовал, что меня, этой моей боли так ждали – чуть ли не с хлебом-солью. – Надежда — всегда мать. Вы будете отмечать своё 70-летие, а в театре вы уже 45 лет. Вы сейчас ненадолго вернулись в Литву, как вы говорите, «сжёгши Москву». А не кажется ли вам, что вы сами себя сожгли в театре? И ваша болезнь – это, может быть, месть тела за то, что вы безжалостно растрачивали себя. Неужели скажете, что стоило? – Я бы не сказал, что горел, творил, лез из кожи вон, так любил театр, что не мог без него… Я мог без него. Каждый создан для того, чтобы что-то делать в жизни. Все сжигают себя. Театр меня не сжигал. Я жёг себя сам. И когда я думаю об этом злосчастном юбилее… Почему всё происходит так быстро? Ведь со мной было так мало чего. Родился, учился, рос в родительской любви и научился любить других. Любовь учит любви, поддерживает её. Учился, работал. Не был судим, не блуждал, не заблуждался, шёл и по камням, и по асфальту. Так мало со мной случилось… – Надеетесь, что ещё случится? Что ещё ударит молния, и в её свете откроется смысл прожитой жизни, а может быть, сгорит сор, образовавшийся на этом пути? – Да. Что меня ещё удивляет и с чем я пытаюсь примириться – меня ещё ждёт самое большое событие в моей жизни. Смерть. Я буду участником самого большого события, прогресса на самом его пике. Я ухожу, приходит другой. Моя смерть – это начало кого-то другого. Я дам начало. Смерть – это большое событие, и ты даже не успеешь осознать, что достиг его вершины. Может быть, как раз тогда тебе захочется раскрыть свою мудрость и постигнутую истину, но она не даст тебе это сделать, все слова застынут на твоих губах. – Вы часто говорите об этом с молодых лет: «Только смерть для меня красота. Наполненность». – Да, предчувствие смерти никогда меня не покидало. Преследует мысль, что всё этим закончится, я не могу от этого отмахнуться, как от навязчивой мелодии песни. Это нужно прожить. И понять, что для человека это большое событие. Смерть всегда рядом с тобой. Я с ней спорю, отдаляю её. Но я никогда не боролся с ней. Только старался ей не поддаваться. А бороться, значит – проиграть. Бороться с ней бессмысленно. – Вы уже пять лет страдаете онкологическим заболеванием. Не скрываете, что оно, как хорошая подруга, идёт с вами под руку. А теперь ещё надумало проникнуть более глубоко в тело. Как вы с этим справляетесь? – Германские врачи в больнице Фрайбурга недавно опробовали совершенно новый метод лечения. Лечение в полной темноте. По сравнению с ним карантин, изоляция – чепуха. Здесь был карантин в полной темноте. Врачи приходят в палату с синей лампочкой, прикреплённой к шапочке. Синяя точечка там, где туалет и где стол. Это новый метод лечения. В Германии делали то, чего ещё не могут сделать в Литве или в России. Немецкие хирурги не вскрывали грудную клетку. Болезнь примостилась в очень плохих местах — на лёгких, бронхах, трахее, и хирургам трудно до неё добраться. А во Фрайбурге, на юге Германии, рядом со мной была хорошая компания. Неподалёку, в Баден-Бадене, лечился и умер Антон Чехов. Здесь бродил и Фауст Иоганна Вольфганга фон Гёте. Я ездил туда, скажу так, не лечиться, а в гости. Рядом Франция, Швейцария, сказочная природа, городки. Базель, где много культурных мероприятий. Полечусь, сажусь в машину, объезжаю, посещаю — и снова в больницу. Лечение было как бы поводом побывать в этих местах. Я просто игнорировал болезнь. Теперь буду работать в Италии, в Венеции, где ставлю «Привидения» Ибсена. Я рад этому предложению, потому что там смогу спрятаться от этой трагедии в январе. Утешает только то, что Федерико Феллини тоже родился 20 января. Но пока работаю в Италии, мне придётся продолжать лечение. Лекарства с собой не возьмёшь и не попросишь. Они должны провести свои исследования. Поэтому на один день придётся возвращаться из Венеции в Литву, пройти процедуры и уехать обратно. Сказали, что нельзя прерывать двухгодичный цикл процедур. Я улыбнулся, услышав это, – значит, ещё два года обязан жить. – Долгие дни и ночи в полной темноте. Наверное, сотни гудящих мыслей. Может, о том двухлетнем обещании? Давным-давно вы пророчески говорили: «Актёр – это только половина театра. Другая сторона – это постоянная борьба со смертью». Эта борьба – точка разлома и в вашем творчестве? – Результатом моего понимания того, что со мной произошло, является спектакль «Война и мир». Я хотел бы продолжить распространение этого посыла. Мне потребуется ещё несколько лет, чтобы полностью понять, что это такое, дать этому название и, подобно миссионеру, распространять это понимание, осознание, открытие того, что значимо, может быть, только для меня, того, к чему я стремился, к чему шёл, чего боялся… Того, что я победил этих демонов, вернувшись к жизни после реанимации, пребывания в полной темноте. – После премьеры «Войны и мира» вы с болью высказали своё отношение к театру: «Я два года терпел, молчал, было больно. Неужели зрители поверят, что театр такой –
