Мы много фотографировались на горе; из тридцати шести кадров пленки осталось доснять один. По пути вниз нам попалась двухэтажная вилла, окруженная зарослями утунов, магнолий и сосен. На фоне скал она выглядела живописной кучей камней. Мне очень понравилось это место, и я его сфотографировала. Вдруг из — под земли вырос человек и тихим, но не терпящим возражений голосом велел мне отдать ему фотоаппарат. Он был в штатском, но я заметила пистолет. Он открыл камеру и засветил всю пленку. Затем он исчез, словно испарился. Стоящие рядом туристы шепотом сообщили, что это одна из летних дач Мао. Я почувствовала очередной приступ отвращения, не столько из — за его привилегий, сколько из — за лицемерия: он позволял себе роскошь, а своему народу рассказывал, как предосудительны простые удобства. Когда мы удалились на безопасное расстояние от охранника — невидимки и я принялась оплакивать потерю тридцати шести фотографий, Цзиньмин сказал с ухмылкой: «Вот до чего доводит твоя страсть к святыням!»
Из Лушаня мы поехали автобусом. Там было не протолкнуться, и мы крутили шеями, чтобы ухватить немножко свежего воздуха. С начала «культурной революции» новых автобусов практически не производили, а за это время население городов выросло на десятки миллионов человек. Через несколько минут мы вдруг остановились. Водителя заставили открыть переднюю дверь, внутрь протиснулся человек в штатском и рявкнул: «Пригнитесь! Пригнитесь! Сюда едут американские гости. Если они увидят, как вы тут толкаетесь, это нанесет ущерб престижу нашей Родины!» Мы попытались пригнуться, но не смогли. Человек закричал: «Защита чести Родины — дело каждого! Вы должны стоять ровно и аккуратно! Присядьте! Согните колени!»
Вдруг я услышала громовой голос Цзиньмина: «Разве Председатель Мао не учит нас никогда не преклонять колени перед американскими империалистами?» Он нарывался на проблемы. Юмор не оценили. Человек строго на нас посмотрел, но ничего не сказал. Он еще раз быстро оглядел автобус и убежал. Он не хотел, чтобы «американские гости» стали свидетелями скандала. Иностранцам не следовало видеть никаких конфликтов.
Везде мы наблюдали следы «культурной революции»: разгромленные кумирни, опрокинутые статуи, разрушенные старые города. Мало что осталось от древней китайской цивилизации. Но ущерб был нанесен и на более глубинном уровне. Китайцы не только уничтожили почти все красивое, что у них было, — они разучились ценить красоту и создавать ее. За исключением природы, великолепной, несмотря на все нанесенные ей раны, Китай стал страной повсеместного безобразия.
В конце каникул я в одиночестве вернулась из Уханя теплоходом вверх по Янцзы, проплыв по дороге Три ущелья. Путешествие заняло три дня. Как — то я стояла на палубе, перегнувшись через ограждение. Порыв ветра растрепал мне волосы, и одна шпилька упала в воду. Тогда пассажир, с которым я болтала, показал на приток, впадавший в Янцзы как раз там, где мы в тот миг проплывали, и рассказал мне легенду.
В 33–м году до нашей эры китайский император, желая усмирить могучих северных соседей, гуннов, решил послать предводителю варваров невесту. Он выбирал одну из 3 000 наложниц, большинство которых никогда не видел, по портретам. Для варвара он выбрал самый страшный портрет, но в день отправки наложницы обнаружил, что на самом деле она прекрасна. Придворный художник нарисовал ее некрасивой, потому что она отказалась подкупить его. Император казнил художника, а дева стояла у реки и рыдала от тоски, что должна отправиться на чужбину, к варварам. Ветер вырвал из ее волос шпильку и уронил в реку, чтобы на родине осталась память о ней. Позднее она покончила с собой.
Согласно преданию, там, где упала шпилька, река стала прозрачной, как хрусталь, потому ее и называют Хрустальной. Этот приток мы и проплывали, рассказал мне мой спутник. Он с усмешкой воскликнул: «Дурной знак! Наверно, и вы будете жить на чужбине и выйдете замуж за варвара!» Я слегка улыбнулась традиционной убежденности китайцев в том, что все прочие народы — варвары, и подумала, что, быть может, древняя красавица и нашла бы свое счастье с их вождем. По крайней мере, она каждый день видела бы степь, коней, природу. У китайского императора она жила в роскошной тюрьме, где не было даже настоящих деревьев, чтобы наложницы не могли забраться на них и перелезть через стену. Я вспомнила пословицу о лягушке на дне колодца, которая считала, что небо не больше того кусочка, что она видит в дыре наверху. Я ощущала острое, необоримое желание увидеть мир.
На тот момент я ни разу в жизни не разговаривала с иностранцем, хотя мне было двадцать три года и я заканчивала второй курс университета по специальности «английский язык». Единственный раз я видела иностранцев в Пекине, в 1972 году. Как — то раз один из немногих «друзей Китая» появился у нас в университете. Был жаркий летний день. Я дремала. Вдруг к нам в комнату влетела студентка и разбудила нас криком: «Пришел иностранец! Пошли смотреть на иностранца!» Кто — то пошел, но я решила оставаться в кровати. Мне казалось смехотворным идти и глазеть, как зомби. Какой в этом смысл, если нам запрещено с ним заговаривать, хотя он и «друг Китая»?
Я никогда не слышала, как разговаривают иностранцы, если не считать одной лингафонной записи. Когда я начала учить язык, мне одолжили проигрыватель и пластинку, которую я стала слушать дома, на Метеоритной улице. Во дворе собрались соседи. Они восклицали, широко раскрыв глаза и качая головами: «Какие странные звуки!» Они просили ставить пластинку еще и еще.
О том, чтобы поговорить с иностранцем, мечтали все студенты; в конце концов настал и на моей улице праздник. Вернувшись из плавания по Янцзы, я узнала, что в октябре наш курс посылают в южный порт под названием Чжаньцзян, чтобы практиковаться в английском языке с иностранными моряками. Я была вне себя от радости.
Чжаньцзян находится примерно в 1200 километрах от Чэнду, поездом до него ехать два дня и две ночи. Это был крупный порт на самом юге Китая, совсем рядом с вьетнамской границей. Он выглядел как заграница — с колониальными зданиями рубежа веков, псевдороманскими арками, окнами — розетками и просторными верандами с разноцветными навесами. Местное население говорило по — кантонски — почти на иностранном языке. Воздух наполнял непривычный запах моря, экзотических тропических растений и большого мира.
Однако мой восторг омрачало раздражение. Нас сопровождали политический руководитель и три лектора, которые решили, что, хотя от моря нас отделяло около километра, нам туда нельзя. Сам порт был закрыт для посторонних: власти боялись «саботажа» и побегов. Нам рассказали о студенте из Гуанчжоу, который прокрался на грузовое судно, не зная, что его убежище запечатают на несколько недель, и погиб. Наши передвижения ограничивались строго определенной территорией, состоящей из нескольких зданий вокруг места, где мы жили.
Подобные правила были частью нашей ежедневной жизни, но я не уставала ими возмущаться. Однажды я почувствовала, что мне совершенно необходимо выбраться наружу. Я притворилась больной и получила разрешение отправиться в больницу, располагавшуюся в центре города. Я бродила по улицам и упорно пыталась найти море, но безуспешно. Местные жители мне не помогли: они не любили тех, кто говорит не по — кантонски, и отказывались меня понимать. Мы провели в порту три недели, и только однажды нам позволили, в виде особого одолжения, поехать на остров посмотреть на море.
Поскольку цель поездки заключалась в общении с иностранцами, нас разбили на маленькие группки, в составе которых мы по очереди работали в двух местах, куда им разрешалось ходить: в магазине «Дружба», где торговали за твердую валюту, и в Клубе моряков, где были бар, ресторан, бильярдная и комната для игры в пинг — понг.
Относительно наших разговоров с моряками существовали строгие правила. Нам не разрешалось говорить с ними наедине, не считая краткого обмена репликами через прилавок магазина «Дружба». Если у нас спрашивали имя и адрес, ни в коем случае нельзя было сообщать настоящие. Все мы выдумали себе фальшивые имена и несуществующие адреса. После каждой беседы следовало писать подробнейший отчет о ее содержании — стандартная практика для всех, соприкасавшихся с иностранцами. Нас неустанно предупреждали о важности соблюдения «дисциплины в контактах с иностранными гражданами» (шэ — вай цзи — люй). В противном случае, предостерегали нас, не только у нас самих будут крупные неприятности, но и другим студентами запретят сюда приезжать.
На самом деле возможностей практиковаться в английском у нас было весьма и весьма немного. Суда приходили не каждый день, не все моряки высаживались на берег. Для большинства из них английский не был родным; это были греки, японцы, югославы, африканцы, а также, в большом количестве, филиппинцы, которые, как правило, слабо владели английским. Правда, один капитан — шотландец с женой и скандинавы прекрасно говорили по — английски.
