Приняв во внимание сказанное, вы должны, читатель, посочувствовать моей растерянности. Если та малая доля, которую я держу в руках, весит фунтов десять, то где уж тут «разбирать»? Все равно всего не разберешь — жизни не хватит. Верчу в руках книги, книжки и книжищи и предаюсь самым безрадостным соображениям арифметического и статистического характера. Считаю, сколько все вместе стоит, и сколько в таком случае должен стоить фунт стихов. Выходит что-то очень дорого, так что стихи, должно быть, составляют предмет роскоши; но если так, то кто же потребляет их в таком количестве? Повсюду жалуются на обеднение, а тут вдруг оказывается наоборот: издания драгоценнейшие, украшенные воронами, венками, кошками, муарами и пейзажами; верно уж — нарасхват.
Однако позвольте представить список полузнакомых и незнакомых поэтов; вот он:
1) Порфиров. «Стихотворения» (за 15 лет). Посмертное издание с портретом, автографом и вступительной статьей А. Коринфского, где приводятся замечательные разговоры, вроде: «Ты, кажется, работал? Я помешал тебе?» — «Нет, ничего, успею…» Так же, осмелимся напомнить, беседовал частенько с Вл. Соловьевым покойный Величко (см. его воспоминания). Не будем тревожить памяти Порфирова; его имя смутно напоминает что-то виденное в детстве, как будто оно мелькало на страницах «Нивы».
2) Alexander. «По бездорожью». Ловкие и ни к чему не обязывающие декадентские стихи, напоминающие, как большинство современных декадентских стихов, преимущественно Валерия Брюсова. Имя Alexander'a, помнится, мелькало в «Перевале» и, как всегда, там пропадало.
3) Алекс. Струве. «Kyklos». И по содержанию и по внешности — дряхлое декадентство, возбуждающее лишь отвращение. Таких книг в России мало кто не стыдился выпускать.
4) Николай Третьяков. «Сборник стихотворений». Книга первая. Оригинальничанье и признаки дурного бальмонтизма; и все-таки — банально.
5) Сергей Грустный. «В бессонные ночи». 574 сплошных страницы.
6) Александр Вознесенский. «Паутинные ткани».
Контур обольстительный,
Перегибы плеч…
Грудь тоскливо-нежная,
Жаждущая мук.
Что уж тут «паутинного»?
7) Алекс. Колчужский. «Аккорды». 188 страниц. Поэту «грустно видеть, как гибнут посевы на некультурных полях», однако же он утверждает, что «печаль губит зачатки счастья» и что «счастлив, кто верует…» «Тепло ему на свете», не правда ли?
8) М. Топорский. «Стихотворения». 316 страниц. Рисунки Каразина.
В ночи бессонные, в ночи тяжелые
Думы стоят предо мной, —
говорит Топорский. Прибавим:
Пусть даже время рукой беспощадною
Нам доказало, что было в них ложного!
9) Н. В. Корецкий. «Песни ночи».
«Строки его песен» — ожерелья из «слез», «песни — цветы», а «звезды» — это его «грезы». Обложка — муаровая.
10) А. М. Красовицкий. «Минуты прошлого». Автор посвящает книгу «доброжелателям и друзьям». Мы — не из их числа. Впрочем, автор говорит: «Поэтом я себя не мнил».
11) К. Талявин. «Безбурность». «Прелюдии». Стихи первые. Посвящается «К. Д. Бальмонту — отцу и поэту». «Стихи написаны в тюрьме, в одиночном заключении, и вот почему доминирующее (?) настроение сборника — самодовлеющая безбурность» (?)
12) Вадим Гарднер. «Стихотворения». Сборник первый, как и:
13 и 14) Л. Барский и П. Лучанский. «Завязь» — интереснее других. Но, как и другие, не обещают ничего.
15) Ф. Аккерман. «Первая книга стихов». Самый интересный поэт, притом — из Тифлиса. Тифлисский Гейне:
Ниночка,
Корзиночка,
Полная цветов!
Душечка,
Подушечка
С сердцем, но без слов.
Ф. Аккерман уверяет:
Мой дух сидит во мне.
Никто его не тронет.
А заметили вы, читатель, еще угрожающие примечания: «книга первая», «сборник первый»? Что ж теперь делать?
Смех смехом, а сколько потрачено на все это не только труда и денег, но, может быть, настоящего жара души, юношеской тревоги, которую авторы не сумели приложить решительно никуда, кроме этих книг? Когда подумаешь, так становится невыразимо жалко чего-то потерянного, невыразимо больно даже то, что сам смеешься. Но что же поделаешь? Чем подействуешь, кроме смеха? Правда, на большинство авторов, я знаю, и смехом не подействуешь. Одна юная авторша недавно писала мне в ответ на мою критику, что нет силы, «могущей остановить руку начинающего писателя».
И все это смешно до тех пор, пока не трагично: бывают разочарования, бывает отчаяние, бывает хуже того — базарный успех на полгода (мало, что ли, теперь реклам и средств для такого успеха?), и потом — еще худшее, еще более трагическое падение.
А только жалеть, не бранясь и не смеясь, — какое я имею право? Ведь все это выдается за русскую литературу. И мало ли еще что…
Ноябрь или начало декабря 1908
Песни и думы. Изд. Сытина, Москва
Если бы исполнение последней книги стихов С. Городецкого соответствовало ее замыслу, было бы уместно говорить о самом замысле, о том страшном, многоголовом чудовище, именуемом «Русью», которое из рода в род влечет и губит своих певцов.
Но исполнение не соответствует замыслу. Книга «Русь», несмотря на присутствие в ней нескольких удачных стихотворений («Весна», «Золотой Спас», «Свирель в метелях»), строф и образов («дожди ушли столбами»; гроза «просвистела» дождями; «свирельный гимн по небу плыл и падал в тихие снега на занесенные луга»), — лишена цельности. В ней нет упорства поэтической воли, того музыкального единства, которое оправдывает всякую лирическую мысль; нет и упорства работы, которое заставляет низать кольцо за кольцом в целую цепь. Это — книга переходная, полунаписанная, а потому — достойная внимания только как страница биографии талантливого поэта.
На мой взгляд, причины такой неудачи лежат в общем стремлении большинства современных писателей предавать тиснению мысли незавершенные и образы неотчетливые. Не избежал этой участи и Городецкий, выпускающий книгу за книгой с неестественной быстротой. Нет ничего удивительного в том, что из шести уже вышедших в свет книг его стихов и прозы можно собрать только одну книгу хороших «лицейских» стихов: Городецкий начал печататься менее трех лет назад; до прозы же всякий поэт доходит работой многих годов, чему вечным примером служит работа Пушкина.
Всякая неотчетливая лирическая мысль, стремящаяся воплотиться преждевременно, становится тенденцией; будь это заоблачный «витязь», или русский Христос, «Золотой Спас», — тенденции не миновать, если образы не выношены. Из неотчетливости возникает тенденция в «Руси» С. Городецкого; тенденция заставляет его вопрошать: «Где сияет солнце жарче», чем на Руси? Из ряда неожиданных вопросов-ответов вырастает «витязь», «жених», которому все нипочем; он победоносно скачет по страницам книги (и только книги), спотыкаясь и не слушаясь стихов. Проскачет здесь — останется пустое место, там — стихи превращаются в банальность или прозу. Сколько ни засаживай поэт пустых и банальных мест разными неожиданно чувствительными «девушками-цветами», — рано или поздно поэтическое чувство должно вернуться к нему; иными словами, он должен понять, что его скачущий «витязь» принадлежит к тем, которые давно «перевелись на Святой Руси».
Невысокая цена и лубочность издания указывают на то, что книга предназначена для широких масс. Зачем? Это — несерьезность, производящая неприятное впечатление.
Октябрь 1909
М. Пришвин. У стен града невидимого
Москва, 1909
М. Пришвин напрасно называет свою вторую книгу «повестью». Она может быть названа путевыми «записками» точно так же, как и первая книга его «За волшебным колобком», — записки о крайнем севере России и Норвегии.
М. Пришвин прекрасно владеет русским языком, и многие чисто народные слова, совершенно забытые нашей «показной» и по преимуществу городской литературой, для него живы. Мало этого, он умеет показать, что богатый словарь, которым он пользуется, и вообще жизнеспособен, что богатства русского языка доселе еще далеко не исчерпаны.
К сожалению, М. Пришвин владеет литературной формой далеко не так свободно, как языком. От этого его книги, очень серьезные, очень задумчивые, очень своеобразные, читаются с трудом. Это — богатый сырой материал, требующий скорее изучения, чем чтения; отсюда много могут почерпнуть и художник, и этнограф, и исследователь раскола и сектантства. Для последнего особенно важна книга «У стен Града Невидимого», дневник путешествия на озеро Светлояр, ко граду Китежу, прибавляющий нечто новое к впечатлениям такого же «дневника» 3. Гиппиус («Светлое озеро», напеча<танного?> в журнале «Новый путь», а потом — в книге «Алый меч»).
