Кнут Гамсун - О духовной жизни современной Америки

Такой свежестью и обаянием при всем том веет от простодушия этого доброго человека, такой первозданной естественностью дикаря, что нипочем не заподозришь его в тщеславии. Даже в тех местах книги, где его уверенность в своей миссии выражена наиболее назойливо и при том меньше всего мотивирована, у читателя не возникает ощущения, что перед ним самовлюбленная личность. Он просто хороший, добрый человек, ты словно чувствуешь его дружеское объятие, когда он выпевает свои списки домашней утвари. В стихотворении «На берегу голубого Онтарио» он изъявляет намерение «пропеть песню, рвущуюся из самого сердца Америки», которой суждено стать «песней радостной победы», а также «песней про родовые муки демократии». Четырнадцать тяжеловесных строф нанизал он одну за другой, пытаясь справиться с этой сложной задачей. Но, в девяносто девятый раз окинув взором «Миссури, Небраску и Канзас», а затем «Чикаго, Канаду и Арканзас», он вдруг споткнулся и замер на месте. Наконец-то ему открылся итог, и, обмакнув перо в чернила, он вывел:

Под конец без обиняков заявляет, что Америка — это он:

Но даже и это стихотворение не оставляет у читателя впечатления надменной самонадеянности — это просто наивность, вопиющая наивность дикаря.

Среди стихотворений, объединенных Уитменом в цикле «Каламус», мы найдем самые лучшие его произведения. Когда он поет «О любви к человеку», он трогает такие струны своей доброй, любвеобильной души, которые порой будят отзвук в душах других людей. С помощью «всеобщей любви» хочет он обновить продажную американскую демократию, с помощью любви — «сделать весь континент нераздельным», «возвести города, обнимающие друг друга за шею», «породить самую прекрасную человеческую породу, которая когда-либо существовала под солнцем», «насадить названое братство с плотностью деревьев, растущих вдоль реки», «создавать почти божественные страны, невероятно привлекательные одна для другой». Все же и в этих стихотворениях нет-нет да и попадутся отдельные живые слова, исполненные смысла, хоть в книге они и кажутся редким исключением. Примитивная необузданная эмоциональность поэта выражена здесь довольно культурным английским языком, понятным, стало быть, также его соотечественникам. В стихотворении, озаглавленном «С любимой иной раз…», Уитмен изъясняется столь ясно и отчетливо, что читатель с удивлением начинает гадать, а не написаны ли эти строки его матерью или, может, каким-нибудь другим разумным человеком:

Вот здесь — если, конечно, пренебречь тем, что автор на расстоянии от первой до второй строфы меняет глагольное время, — еще можно обнаружить разумную мысль, выраженную вразумительным языком, правда поэтическим языком его можно считать лишь формально. Но долго автор не в силах себя смирять: чуть дальше перед нами снова прежний непостижимый дикарь. В одном из стихотворений он совершенно всерьез утверждает, будто всегда находится рядом с каждым читателем своей книги. «Не будь слишком уж уверен, что сейчас меня нет с тобой рядом», — предостерегает он его, а еще дальше впадает в тяжкие сомнения применительно к вопросу о тени Уолта Уитмена:

Мне представляется, что сомнения его небезосновательны, раз уж человек одарен тенью, которая убегает куда-то, в то время как сам он стоит на месте и наблюдает за ней.

Уитмен — человек эмоционально щедрый, природный талант, родившийся слишком поздно. В «Песнях большой дороги» он, может, наиболее явственно показывает, какое у него доброе сердце и как наивны при этом все его представления. Будь эти стихи написаны как следует, многие из них и впрямь были бы истинно поэтичны, чего не скажешь о них теперь, когда автор по-прежнему затрудняет их восприятие использованием колоссального словесного аппарата. Он ни о чем не умеет сказать просто и метко, он не в силах что-либо обозначить. Пять раз подряд повторяет он одно и то же, тем же самым широковещательным, но невыразительным образом. Он не владеет своим материалом, а позволяет ему владеть собой: материал громоздится перед ним горами, одна гора наползает на другую и накрывает его с головой. Во всех этих «Песнях большой дороги» сердце его пылает жаром в ущерб холодному рассудку: ни выстраивать образы, ни воспевать увиденное он не способен, а может лишь бурно ликовать по всякому поводу. Листая эту книгу, чувствуешь на каждой ее странице биение пылкого человеческого сердца, но не находишь разумной причины, отчего сердце это так взволновалось. Трудно представить себе, что большая дорога сама по себе может заставить сердце так исступленно биться. Но Уитмена дорога завораживает. Он заявляет напрямик — и грудь его ходит ходуном от восторга: «Я думаю, я мог бы сейчас встать и творить чудеса». Ох, как далеко завело его доброе, восторженное сердце! «Я думаю: что бы ни встретил я сейчас на этой дороге, то сразу полюбится мне», — поет он, и еще: «И кто увидит меня, тот полюбит меня, и, кого ни увижу сейчас, тот будет счастлив».

И дальше на своем странном, неправильном языке он продолжает: «И кто отвергнет меня — не опечалит меня, а кто примет меня — блажен будет и мне подарит блаженство».

Он проникновенно, настойчиво добр. Порой его безмерная доброта изумляет его самого, настолько, что эта простая душа тут же заводит песню: «Я больше, чем я думал, я лучше, чем я думал, и я не знал, до чего я хорош».

Да, человеческого таланта у него больше, чем поэтического. Потому что писать Уолт Уитмен не умеет. Зато он умеет чувствовать. Он живет жизнью души. И если бы он не получил того самого восторженного письма от Эмерсона, страницы его книги, подобно сухой листве, беззвучно опали бы на землю, и поделом.

Ралф Уолдо Эмерсон — самый выдающийся мыслитель, самый тонкий эстет и самый своеобразный писатель Америки, это, однако, совсем не то, что быть самым замечательным мыслителем, художественным критиком и писателем одной из крупнейших европейских стран. На протяжении многих лет — половину собственной жизни — он был высшим литературным арбитром своей страны, и впрямь, никто лучше его не подошел бы для этой роли: этот широко образованный человек успел попутешествовать по свету и увидеть мир, простирающийся за пределами Америки. Он не обладатель энциклопедического интеллекта и не гений, а просто талантливый человек, и главный и наиболее развитый его талант — это умение необыкновенно тонко понимать суть вещей. Он умеет также пленять, очаровывать публику. И прекрасным своим языком, и почти неизменно доброжелательным рассмотрением предмета, правда чаще всего избираемого в силу собственных пристрастий, — вот чем Эмерсон привлекает читателей, а отнюдь не оригинальностью мыслей или интеллектуальным блеском. Стоит ему что-либо увидеть или услышать — и явление так сильно захватывает его, что он уже может о нем писать, и писать отлично. Все темы, которые он когда-либо рассматривал, сплошь именно такие темы, какие должны были произвести наибольшее впечатление на человека его склада. В сердце этого человека столкнулись духовные течения трех частей света: мистическое, эстетическое и материалистическое. Религиозная устремленность у него от Азии, у Европы он заимствовал тягу к разуму, искусству и красоте, от своего отечества обрел в наследство демократическую ограниченность и присущий всем американцам практицизм. Это смешение восточной и западной культур сформировало натуру Эмерсона и определило его жизненный путь. Пуританин от рождения, происходящий из английского пасторского рода, он получил хорошее, глубоко нравственное воспитание и сам тоже стал пастором. Испытывая мощное влияние современного образа мыслей и будучи помещен судьбой в самое средоточие бешено пульсирующей мировой торговой жизни, он смог бы истинно воспринять всю азиатскую мистику, лишь отринув свою современную сущность; поэтому он воспринял из духовного наследия Азии ровно столько, сколько позволяла ему практическая сметка, но, надо признать, он отдал должное всем своим религиозным пристрастиям. Ему нужен был Бог, и он избрал себе Бога; не испытывая особой нужды в вечном аду, он выбрал для себя ад преходящий, короче говоря, он сделался тем самым непостижимым гибридом конформизма и полурадикализма, который называют унитарианством. В силу своего происхождения и воспитания, склада своей натуры и образования Эмерсон стал «либеральным» пастором и высоконравственным человеком. Христианский Бог сделался его Богом, гётевский Мефистофель — его дьяволом, а сугубо платонический Платон — его любимым философом. Прошлое и настоящее в редчайшей степени соединились в нем. Три страны света пролили неравное тепло в его душу, но, коль скоро солнце тропиков самое жаркое, Азия опалила дух Эмерсона больше всех других. Эмерсон сделался истинно религиозным человеком. Он редко обращался к мирскому, еще реже проявлял вольнодумство и никогда не выказывал радикализма; о чем бы он ни писал, он неизменно оставался на позициях религии или по меньшей мере морали. Так и получилось, что этот талантливый американец служил священником в христианской церкви, а в свободное время писал философские трактаты. Сведенборг, Библия, Шеллинг и Фихте, но прежде всего и основательнее всего Платон, поселившись в душе этого человека, сотворили из него философа доселе невиданного в Америке типа — Эмерсон был самым разносторонне образованным американским писателем, после его кончины в 1882 году его могила сделалась одной из важнейших исторических достопримечательностей Америки.