Берест зашел в длинный полутемный сарай, куда поместили пленных. Они сидели на скамейках вдоль степ, посередине – стол со стулом.
Берест сел за стол и стал разглядывать пленных. Грязные, заросшие лица. Погасшие, безразличные ко всему взгляды. Да, это уже не те наглые, самоуверенные вояки, которых он видел в сорок первом…
Он не заметил, когда ординарцы ввели обер-лейтенанта. Тот, увидев немецких солдат, гаркнул: «Хайль Гитлер!» Пленные вскочили и дружно выкрикнули фашистское приветствие. Замполит вздрогнул от неожиданности, в руке блеснул пистолет. Разглядев ординарцев, стоявших у входа, все понял. «Ишь ты, храбрец какой нашелся! Шаль, словарь мой беден…»
– Кто из вас понимает по-русски?
Немцы зашептались, затем поднялся долговязый солдат и сказал, что он немного понимает.
– Хорошо. Ну-ка спроси, с какими словами в плен сдавались?
Солдаты ответили дружно:
– Гитлер капут!
– Теперь спроси: почему же они то «капут», то «хайль» кричат?
Несколько минут немцы о чем-то спорили. Наконец Берест услышал:
– Герр лейтенант, никакого обмана. Все говорят: «Мы по привычке!»
– Ну что ж, допустим… Но от плохой привычки надо отвыкать. А это что за птица?
Обер-лейтенант презрительно отвернулся, но тут же спохватился, довольно бегло заговорил по-русски, моля о пощаде.
Болтовню фашиста прервал Руднев:
– Товарищ замполит! Это палач концлагеря, Петр Николаевич его опознал.
– Вот как! Увести!
Попяв, что положение его безнадежно, эсэсовец, выбросив руку, вновь крикнул «Хайль!», но пленные молчали. Пятницкий подтолкнул обера к двери.
– Нечего тут цирк устраивать. Капут пришел, а ты все «хайль» вопишь!
В тот день Петр впервые почувствовал облегчение.
Притихла щемящая в сердце боль. Радость от того, что землю больше не поганит изверг-обер, заглушила ее. Вспомнил своих товарищей – мучеников лагеря. Собрать бы их сюда! Если бы это было возможно, прошел бы всю землю, отыскал живых, поднял из могил растерзанных, по-братски обнял бы всех и сказал им: «Возмездие свершилось!»
Стоял март, дождливый и туманный. Шагая в голове батальона, Неустроев вспоминал родные края и на чем свет стоит бранил климат Германии. «У нас на Урале еще лежит снег, поджимают морозы, только в полдень звенит капель. Крыши домов под снегом, карнизы – в сосульках! Хорошо! А здесь промозглая сырость, до костей пробирает». Еще в начале похода почувствовал неутихающую боль в ногах. Забеспокоился, – может, с костью что. Осторожно спросил Ярунова, как у него. «Болят, Степан Андреевич», – без колебаний подтвердил тот. «Нашел ты, Степан, с кем равняться, – подумал Неустроев. – Василий Иванович вдвое старше». Спросил у Гусева, у которого тоже были перебиты ноги. «При таком темпе железные и те не выдержат, заболят», – ответил Кузьма.
А ведь и верно – сотни километров позади. Значит, с ногами все нормально. Недаром хирург, прощаясь, сказала, что скорее в другом месте кость переломится, чем там, где срослась.
Беспокоили и пленные, что шли в хвосте колонны. В случае чего могут и ударить. Отправить бы их в тыл, да где он, этот тыл? Батальон идет по коридору, прорубленному первым эшелоном. Берест, правда, успокаивает: «Не дураки же немцы, понимают – конец наступил рейху». Неустроев придерживается другого взгляда. Солдаты эти присягали на верность Гитлеру, он для них был фюрером не только Германии, но и всего мира. От «хайль» до «капут» поворот чрезвычайно крутой. А потому от фашистов всяких каверз можно ожидать.
Словом, пленные – обуза.
А тут вдруг подвели большую группу вооруженных немцев. Комбат изумленно глянул на единственного нашего солдата, сопровождавшего их. Шутка ли, с полсотни немцев с автоматами – и такая беспечность: один конвоир.
– Что за игра с фашистами? Почему не разоружили? – Неустроев сурово взглянул на солдата, доложившего о доставке пленных.
Солдат виновато переминался с ноги на ногу и молчал. Тогда из колонны немцев вышел пожилой ефрейтор и сказал по-русски:
– Товарищ капитан! Мы есть зольдат, мы понимайт: Гитлер капут. Идем нах плен добровольно. Куда сложить оружие, товарищ капитан?
Вид у немца такой, будто он выполнил важный долг. Комбат с любопытством разглядывал его.
«Занятно. Говорит по-русски. И слово «товарищ» повторяет настойчиво».
Все же, видя, что число пленных увеличилось, распорядился, чтобы они сдали оружие.
Подошел Берест. «Вот кстати, – обрадовался Неустроев. – Пусть он и разбирается в психологии этих вояк».
Первые же слова ефрейтора привели замполита в замешательство. Его зовут Карл, он просит дать ему справку о том, что он действительно привел пятьдесят немецких солдат, которые без боя сдали оружие. Берест вспыхнул. Что за нелепая просьба? Или ефрейтор в конце войны надеется щегольнуть справкой в новой Германии?
По-видимому, немец понял недоумение замполита и поспешил рассказать о себе. До войны был рабочим Рура. Как и многие, верил в Гитлера, в величие и непобедимость рейха. С этой верой дошел до Сталинграда и там похоронил ее вместе с тысячами своих боевых товарищей.
В плену прошел политические курсы, организованные комитетом «Свободная Германия». Слушал выступления Пика, Ульбрихта, русских товарищей. Благодарен России, которая сберегла и развила учение великих немцев Маркса и Энгельса. Ему стыдно за себя и за всех тех немцев, которые, выполняя приказы фюрера, совершили преступления против человечества, против советского народа.
Карлу, как и многим другим, после курсов разрешили вернуться в гитлеровскую армию. Это – огромное доверие, и он хочет оправдать его. Не воевать вернулся он на фронт, а разлагать фашистские войска.
– Я хочу, чтобы русские знайл: Карл есть честен, – взволнованно говорил ефрейтор. – Ви сами может послайт эту справку нах Москау. А я опьять идти туда работать до победы.
Карл замолк, а Берест глядел в его голубоватые, блестевшие радостью глаза и волновался. Ефрейтор хочет, чтобы в Москве знали, что он верен своему слову! Если бы так рассуждали и другие немцы, кровь на полях войны уже не лилась.
Берест спросил: будут ли еще фашистские солдаты оказывать сопротивление советским войскам? Карл ответил: настроение плохое, а воевать будут. Но не потому, что верят в Гитлера. Солдаты запуганы. Пропаганда твердит одно: русские будут мстить за все, они уничтожат всех мужчин, в случае поражения в живых останутся только женщины, дети и инвалиды.
– Эти очень боялся идти, – кивнул ефрейтор на пленных.
Низкие серые облака, непрерывно сеющие дождь, кажется, надолго укрыли небо и горизонт, ограничили видимость.
Неустроев то и дело вынимал из планшета карту и на ходу рассматривал ее, сличал с местностью. Впереди – Балтика, берег моря. По расчетам, уже должен быть город Каммин, а от Гусельникова, шедшего впереди, донесений нет. Не мудрено и сбиться с дороги.
К Каммину должны выйти все подразделения 756-го стрелкового полка. Но вот уже несколько часов нет связи. За это время всякое могло случиться. Полку, быть может, дали новый маршрут.
Все попытки радиста наладить связь пока ни к чему не привели. Но он все пробует рацию, надеется – «отдохнут» батареи и хоть две-три минуты можно будет поработать. Ничего не вышло. Покрутил-покрутил ручки и бросил.
Внезапно раздались выстрелы. К треску автоматов и пулеметов прибавился орудийный гул. Прибежал связной от Гусельникова, доложил:
– Рота достигла окраины Каммина, ведет бой.
Неустроев дал команду развернуть колонны в боевой порядок. На дороге остались только пленные. «Прямо бельмо на глазу, да и только. Надо усилить охрану, как бы не саданули с тыла». Высказал свое опасение Бересту, но тот ответил, что усиливать охрану не нужно, люди в бою понадобятся.
– Тут у меня надежный заместитель остается, – шутливо добавил он.
– Какой такой заместитель? Уж не ефрейтор ли этот? Ох, смотри, Алексей Прокофьевич, не игрушка это.
– Не беспокойся, Степан Андреевич. Человек он надежный.
Комбат повеселел, узнав, что к городу почти одновременно подошла чуть ли не вся дивизия да еще какая-то танковая часть.
С чердака одного из окраинных домов видел, как подразделения растекались по улицам. Там и тут вспыхивали синеватые дымки выстрелов. На пути, видно, встречались лишь отдельные группы врага.
А где же его основные силы?
Вскоре обнаружилось, что немцы засели на окраине, близ морских причалов – прикрывали погрузку на отходящие пароходы. Казалось, море слилось с небом, затянутым облаками, и трудно определить, где горизонт. Вырисовывались силуэты пароходов: три отчалили, один еще стоял у берега, в том направлении и наступал батальон.
Черт возьми, неужели фашисты успеют улизнуть? Неустроев оторвался от бинокля.
Нет, напрасная тревога! Артиллерийские наблюдатели тоже заметили корабли и навели на них орудия. Раздались выстрелы. Поднялись столбы воды. Один снаряд разорвался на палубе парохода, еще не успевшего отойти от берега. Толпа немецких солдат, бросившихся было на посадку, шарахнулась на берег.
