У всех нас в жизни неизбежно бывают особые, исключительно напряженные моменты, которые находят себе естественное и прямое выражение в поэзии. Но для современной эпохи характерно то, что эти моменты чрезвычайно трудно выстроить в некую связную последовательность. Многие люди чувствуют это: в какие-то мгновения они действительно живут, однако в целом их жизнь не имеет ни цели, ни смысла. Вот почему сегодня так трудно написать честный, свободный от штампов роман, который смог бы обогатить этот жанр чем-то новым. Не уверен, что мне как романисту это удалось, но кажется, что полезно было бы взбодрить роман изрядной дозой теории и истории.
В ваших книгах находят свое отражение перемены, которые произошли в отношениях между людьми, в статусе мужчин и женщин. Часто на этой почве возникают драматические ситуации. Что вы думаете о словах Арагона: «Будущее мужчины – это женщина»?
Так называемое раскрепощение женщины было скорее выгодно для мужчин, поскольку делало возможным расширение сексуальных связей. В дальнейшем это привело к распаду супружеской пары, к распаду семьи – последних общностей, которые стояли между индивидуумом и рынком. Думаю, это стало катастрофой для всего человечества, но и на сей раз наиболее пострадавшими оказались женщины. В традиционном обществе мужчина жил и действовал в более свободном и открытом мире, нежели женщина, однако этот мир вместе с тем был и более суровым, в нем было больше соперничества, больше эгоизма, больше жестокости. А с женщиной было принято связывать такие ценности, как самоотверженность, любовь, сострадание, верность и нежность. Пусть эти ценности впоследствии и стали предметом насмешки, надо сказать прямо: они являются высшими ценностями, какими только может гордиться цивилизация, и их окончательное исчезновение обернется трагедией. В таких обстоятельствах слова Арагона кажутся мне проникнутыми каким-то неправдоподобным оптимизмом, но старые поэты имеют право пророчествовать, мысленно переноситься в будущее, очертания которого нам еще не видны. Возможно, в истории человечества период господства мужчины останется лишь как временная и прискорбная аномалия.
По адресу политических партий, в частности ФКП, часто раздавались упреки в том, что они распространяют гибельный конформизм, что их деятельность больше не отвечает насущным потребностям общества, что они движутся по замкнутому кругу. Что вы думаете по этому поводу? Сейчас, когда художники, и в особенности мастера кино, обращаются к важнейшим проблемам цивилизации и в своем творчестве готовы взять на себя ответственность за происходящее в мире, какой видится вам связь между искусством и политикой?
После сентября 1992 года, когда мы совершили ошибку, проголосовав за Маастрихтские соглашения, у французов возникло ощущение, что политики уже ничего не могут сделать, что они утратили реальную власть над событиями и в будущем им вряд ли удастся вернуть себе эту власть. Неумолимая экономическая закономерность постепенно выталкивает Францию в число относительно бедных стран. Разумеется, при таких обстоятельствах люди не могут испытывать к политикам ничего, кроме презрения. Политики чувствуют это и начинают сами себя презирать. На наших глазах происходит грязная, опасная и пагубная игра. Все это с трудом поддается четкому определению. Отвечаю на вторую часть вопроса: если бы искусство могло дать более или менее правдивую картину царящего хаоса, это уже было бы грандиозно и вряд ли стоило бы требовать от него большего. Если художник чувствует в себе способность выразить некую связную мысль – это хорошо, если у него есть сомнения на этот счет – ими тоже следует поделиться. А у меня, как мне кажется, есть только один путь: как и прежде, бескомпромиссно, выражать раздирающие меня противоречия, зная, что эти противоречия, по всей видимости, окажутся типичными для моей эпохи.
В ваших произведениях несколько раз появляется фигура Робеспьера. В одном из интервью вы сказали, что являетесь сторонником коммунистического общества, признавая при этом, что людям вроде
вас в таком обществе придется нелегко. С другой стороны, в стихотворении «Последний заслон от либерализма» вы упоминаете энциклику папы Льва XIII, посвященную социальной роли Евангелия. Какие политические решения, по-вашему, могут способствовать тому, чтобы в человеке осталось человеческое?
Есть один исторический факт, возможно, недостоверный, но все же очень любопытный: будто бы именно Робеспьер настоял на том, чтобы в девиз Республики включили слово «братство». Словно он в каком-то озарении вдруг понял, что свобода и равенство – понятия, противоречащие друг другу, и надо ввести что-то третье. Еще одно озарение было у него в конце его деятельности, когда он предпринял борьбу против атеизма, захотел установить культ Верховного Существа (и это в такое опасное время, когда свирепствовал голод, бушевала война и гражданская усобица). Это можно считать предвосхищением культа Великого Существа у Конта. Говоря шире, я с трудом представляю, чтобы цивилизация могла долго продержаться в отсутствие хоть какой-нибудь религии (уточним, что религия может и не быть культом божества – таков, например, буддизм). Разумное сосуществование эгоистичных индивидуумов – это принцип, который стал ошибкой века Просвещения и на который в своей безнадежной глупости (или цинизме – разница роли не играет) продолжают ссылаться либералы, – этот принцип кажется мне до смешного непрочной базой цивилизации. В интервью, о котором вы упоминали, я определял себя как «коммуниста, но не марксиста». Ошибка марксизма кроется в убеждении, что достаточно-де изменить структуру экономики, а остальное сделается само собой. Но остальное, как мы видим, не сделалось. Если молодые люди в России так быстро приспособились к отвратительным условиям мафиозного капитализма, то это потому, что предшествующий режим не сумел утвердить в обществе альтруизм. Не сумел потому, что диалектический материализм, основанный на тех же ошибочных философских предпосылках, что и либерализм, по определению неспособен создать альтруистическую мораль.
И тем не менее, с горечью сознавая необходимость религии для общества, сам я принципиально остаюсь вне религии. Проблема в том, что ни одна из современных религий не может совместиться с характером современного знания; то, что нам требуется, – это новая онтология. Кажется, что все эти проблемы лежат в сугубо интеллектуальной плоскости, и все же я думаю, что мало-помалу они обернутся конкретными, серьезнейшими последствиями. Если в этой области не произойдет никаких сдвигов, то, как мне кажется, у западной цивилизации не останется шансов выжить.
Что тебе здесь нужно?
После феноменального успеха первой попытки близ выставочного комплекса у Порт-де-Шампере открылся второй порнографический видеосалон. Едва я вышел на эспланаду, как молодая женщина, чья внешность мне совершенно не запомнилась, сунула мне листовку. Я хотел было заговорить с ней, но она уже присоединилась к маленькой группе протестующих, которые пританцовывали на месте, чтобы согреться, каждый с кипой листовок в руке. На листовке – огромный заголовок: «Что тебе здесь нужно?» Выставочный комплекс расположен под землей. Среди громадного пустого пространства раздается тихое гудение двух эскалаторов. По эскалаторам спускаются мужчины в одиночку или небольшими компаниями. Все это похоже скорее на большой торговый центр, чем на храм разврата. Спустившись на несколько ступенек по лестнице, подбираю брошенный кем-то каталог. Это каталог предложений фирмы «Карго ВПС», которая рассылает по почте кассеты с фильмами категории X. В самом деле, что мне здесь нужно?
На обратном пути, в метро, в ожидании поезда, начинаю читать листовку. «От порнографии гниют мозги», – утверждает она и подкрепляет это утверждение следующими аргументами. У всех преступников на сексуальной почве – насильников, педофилов и т.д. – дома находят кассеты с порнофильмами. «Как показывают исследования ученых», многократный просмотр порнофильмов приводит к стиранию грани между фантазией и реальностью, упрощает переход от желания к действию и в то же время лишает способности получать удовольствие от «традиционного секса».
«Ну и что вы об этом думаете?» – услышал я вдруг. Передо мной стоял молодой человек с коротко подстриженными волосами и умным, нервным лицом. Подошел поезд, и это дало мне время оправиться от удивления. Долгие годы я шагал по улицам и думал: когда же, наконец, кто-нибудь заговорит со мной не для того, чтобы попросить у меня денег. И вот долгожданный день настал. Для этого понадобилось, чтобы открылся второй порнографический видеосалон.
Я было принял его за борца с порнографией, но оказалось, что я ошибся. Он заходил в видеосалон. Но то, что он там увидел, ему не понравилось. «Там были одни мужчины… и глаза у всех какие-то бешеные». Я замечаю, что от желания лицо часто искажается, словно от бешенства. Нет, это он и сам знает, он имеет в виду не бешенство желания, а самое настоящее бешенство. «Я оказался среди этих людей… (похоже, его тяготит это воспоминание) кругом кассеты с изнасилованиями, сценами пыток… они были так возбуждены, эти взгляды, эта атмосфера… Это было…» Я слушаю, жду, что будет дальше. «По-моему, добром это не кончится», – заявляет он вдруг, перед тем как сойти на станции «Опера».
