История дьявола - Жеральд Мессадье

легковерность, хотя и превратилась в своего рода протест против изнурительного труда и установившегося социального порядка, основанного на несправедливости. По словам итальянского философа Джиованни Папини [938], дьявол ассоциируется с легкими заработками. Вовсе не случайно Сатана, искушая Иисуса в пустыне, предлагал превратить камни в хлеб. Так дьявол стал богом любителей быстрой наживы на спекуляции, торговле наркотиками, контрабанде, проституции, а также самого банального воровства. Сатана пал так низко, что превратился в бога лентяев, лжецов, бракоделов и бездельников, грубых невежд и всех нерадивых и сексуально распущенных людей, о чем можно судить по некоторым приметам современной жизни. Ему тайно поклоняются многие министры и даже президенты, поскольку постоянно обращаются к своим астрологам, чтобы узнать, что им готовит грядущий день. И те бизнесмены, что стремятся в обход закона во что бы то ни стало раздобыть нужную им информацию, чтобы заключить доходную сделку, также продали душу дьяволу.

Вебер не забыл указать, что «отныне над нашей жизнью довлеет... идея выполнения «долга», который мы видим в работе... Когда «исполнение» профессионального долга не может быть непосредственно связано с созданием культурных и духовных ценностей... индивидуум, как правило, считает свой труд неоправданным и непрестижным» [939].

И на этой ниве Сатана также немало потрудился. И, что самое главное, он стал причиной постоянного душевного разлада личности, ощущающей свою полную ничтожность. Так, философам он внушил идею отказа от разумных умозаключений; по его подсказке эстеты принижают достоинства талантливых людей и поощряют бездарей. И Сатана, с блеском исполняя роль подстрекателя, внушает им ложные убеждения и заставляет отстаивать нелепую идею о том, что хорошо сработанное колесо велосипеда стоит в одном ряду с гениальным творением художника, а записанный на магнитную ленту скрип двери звучит отнюдь не хуже, чем квартет Бетховена, или же побуждает вести бесконечные споры о том, что чистый холст, к которому не прикасалась кисть художника, так же прекрасен, как полотно Веронезе [940]. Так Сатана стал богом нигилистов, а также всех отчаявшихся и разочаровавшихся людей.

Далеко не сегодня Сатана прибрал к рукам и культуру. Его почерк можно узнать даже в произведениях самых выдающихся мастеров. И таким примером служит великий французский поэт Шарль Бодлер [941], одним из первых воспевший этого «героя» в «Молитве, обращенной к Сатане»:

«О ты, самый мудрый и самый прекрасный из ангелов, Ты — бог, обиженный судьбой и обойденный славой, О, Сатана, сжалься над моей долгой мукой! О, гонимый князь, которому причинили столько страданий, Ты, униженный и оскорбленный, вновь обретаешь свое величие, ...................................................................... Ты — крестный отец всех, кого гложет черная тоска, Ты тот, кто вытеснил Бога-Отца из рая земного, О, Сатана, сжалься над моей долгой мукой!»

Трудно представить, чтобы в своем поэтическом порыве Бодлер поставил Бога в один ряд со своим отчимом полковником Опиком, или же с каким-либо другим богатым современником, и вышеприведенные строфы следует рассматривать как обычное позерство. Что же касается дьявола, то именно сладкоголосый Бодлер ввел всех в заблуждение, не рассеявшееся и по сей день. Ибо Бодлер в «Парижском сплине» как бы от третьего лица изрек тот знаменитый софизм, согласно которому «самой хитрой уловкой дьявола было то, что он заставил поверить, что его не существует». Однако эти слова принадлежат самому великому Бодлеру! И читатель, такой же лицемер, как и поэт, которого может считать своим братом по духу, срывает с него маску! Посчитав, что его позерства никто не заметит, поэт пошел на дальнейший обман:

«Слава и хвала тебе, Сатана, на высоте Небесной, где ты парил, и в глубине Преисподней, где, побежденный, ты в тишине предаешься мечтам!» («Мольба» — «Цветы Зла»)

Можно представить, как в те времена подобные слова могли покоробить самую ограниченную и недалекую в мире французскую буржуазию, с каким энтузиазмом они были приняты легковерными простофилями и какие насмешливые улыбки они вызвали у всех остальных людей. Это было время, когда столь тонкие и чувствительные натуры, как Эмма Бовари буквально задыхались в удушливой атмосфере той эпохи. Не прошло и тридцати лет, как Артур Рембо [942] написал свой «Сезон в аду», а вскоре и Малларме [943] воскликнул:

« — Небо умерло. — Я спешу к тебе! Сделай так, материя, чтобы этот мученик, разделивший подстилку С безмятежным человеческим стадом, Забыл жестокий Идеал и Грех».

Можно строить различные предположения относительно того, что же подразумевал Малларме под «безмятежным человеческим стадом». Могу сказать лишь то, что столь образное выражение привело Золя в неописуемый гнев. Однако на то он и поэт, чтобы задавать тон. В свою очередь, Уисманс [944] вдохновил Дукасса [945], который в «Песнях Мальдорора» изощрялся в богохульстве с садомазохическим уклоном:

«В то время, когда ветер свистел в сосновом бору, Создатель в потемках открыл дверь и впустил педераста».

Не вызывает сомнений, что подобным сочинениям был заранее гарантирован успех. Следует заметить, что мода на порнографическую литературу пошла от Донатьена Сада [946], аристократа, прославившегося своей распутной жизнью, что придало его фантастическим творениям вполне правдоподобный характер. Возникает вопрос, какой философский подтекст искали «отцы» сюрреализма в таких вот описаниях: «Он разбил распятие, уничтожил изображения Пречистой Девы и Бога-Отца, затем, справив на обломки нужду, развел огонь» [947]. И следует читать Гомера, Эсхила, Шекспира, чтобы дойти до такого! Однако по неясной нам причине, а возможно, и потому, что, как известно, «Зло обладает притягательной силой», Сад продолжает по-прежнему волновать некоторые умы.

Надо же так случиться, что Франция стала родиной этой заразы, распространившейся по свету, словно