Ознакомительная версия.
Итак, по мере того как новый человек, Прометей века Просвещения, творец науки и прогресса, стал занимать на вершине творения место Бога, начала расширяться пропасть, отделяющая его от других созданий, от четвероногих, от обезьян и дикарей. Освобождение науки от церковных пут, отказ от библейской космогонии и христианских ценностей расчистили дорогу для расистских теорий. У некоторых почтенных ученых того времени они даже принимали манихейский характер (т. е. бинарное восприятие мира как арены борьбы полярных сил Добра и Зла. – Прим. ред. ). Так, согласно немецкому философу Христофору Мейнерсу, верившему в то, что он открыл существование двух человеческих рас – расы «светлой и прекрасной") и расы «темной и уродливой», они противостояли друг другу как добродетель и порок. Как утверждал Мейнерс, эта теория позволяет открыть тайну «высших людей», которые появляются только у благородных народов:
«Только белым народам, особенно кельтам, присуще настоящее мужество, любовь к свободе, другие страсти и добродетели возвышенных душ… черные и безобразные народы отличаются от них достойным сожаления отсутствием добродетелей, а также разнообразными ужасными пороками… »
Очевидно, что в рамках морализаторского эстетизма доканти-анской немецкой философии белая раса противопоставляется Мей-нерсом другим расам как свет тьме или добро злу. Жан Жозеф Ви-рей, французский ученый, пользовавшийся авторитетом в начале XIX века, вновь вернулся в 1800 году к этой классификации в своей «Естественной истории рода человеческого»:
«Мы представим здесь описание общих характеристик всех человеческих рас, которые в принципе можно разделить на прекрасные и белые и уродливые, коричневые или черные (… ). Для кельтских наследственных линий, а также сарматских или славянских, характерны овальные лица, приятные, симметричные… Наконец, величественные и гордые формы, благородная душа, энергичный и открытый характер, красота, мужество, ум, совершенство и социальные добродетели возвышают эту человеческую расу над рабским стадом других смертных, которые пресмыкаются, привязанные к скудной земле в своем омерзительном однообразии. Чем стал бы наш мир без европейцев?»
Кроме этого европеец призван управлять миром: «Европеец, призванный своей высокой судьбой к мировому господству, которое он сумеет осветить своим умом и обуздать своей доблестью, это настоящий человек, глава рода человеческого; остальные, ничтожная толпа варваров, являются, так сказать, лишь зародышем… »
Все это не мешает тому, чтобы в качестве истинного сына Революции Вирей высказывал сожаление по поводу печальной участи чернокожих рабов (при этом подразумевая, что они сами виноваты в своей судьбе); еще более показательным является его убеждение, что негр стоит ближе к орангутангу, чем к белому человеку, так что он склонялся к гипотезе полигенизма. В ту эпоху ученые имели по вопросу о происхождении человека сведения, которыми мы больше не располагаем. Сомаресу, другому сыну революционного поколения, в 1798 году пришла мысль измерять интеллектуальность путем сравнения объема черепа у белых и черных: тем самым он внес свой вклад в то, что антропология погрязла в рутине измерений, из которой она не могла выбраться более столетия.
Нельзя не заметить, что все наши ученые, считавшие, что белый человек выше цветного, как правило, не делали никаких различий между отдельными группами европейского населения. В этом смысле они оставались добрыми космополитами XVIII века (что в конечном итоге оборачивалось в пользу евреев; даже системы Мейнерса и Вирея имплицитно помещали их в «светлую расу»). Лишь под покровом наполеоновских войн и взрыва шовинистических настроений появятся новые различия; тогда к краниологическим и физиологическим пристрастиям, унаследованным от французской материалистической философии, прибавились филологические пристрастия, вдохновленные идеалистической немецкой философией, породившей в свою очередь великий миф об «арийской расе». Об этом пойдет речь дальше. Остается добавить, что в общеевропейском масштабе главным гарантом новой научной антропологии был, вероятно, Иммануил Кант. В своих великих философских трудах он был универсалистом, однако не колебался отказаться от этого принципа при изучении истории рода человеческого в своих лекциях по антропологии и всевозможных заметках. В самом деле, он делил всех людей на расы или подразделения неравного качества, так что по его мнению смешение рас могло угрожать духовному прогрессу человечества, В заметке, посвященной именно этой теме, он писал, что «скрещивание между американцами и европейцами, или европейцами и чернокожими, ведет к упадку лучшей расы, но без пропорциального улучшения худшей». Мы обнаружим эти идиосинкразии великого философа, отмеченные, если речь шла о евреях, своеобразной яростью, когда в следующей главе перенесемся в Германию (Более подробно антропология эпохи Просвещения рассматривается в нашей книге "Арийский миф», Париж 1971 (русский перевод – Санкт-Петербург, 1996)).
В 1775-1780 годах французские просвещенные круги начали интересоваться униженным положением евреев. Этот интерес совпал с распространением гуманистической чувствительности, переживаниями по поводу участи всех обездоленных, в том числе заключенных и сумасшедших. Это не означает, что новое буржуазное общественное мнение существенно переменило свое отношение к иудаизму или даже к евреям. Это отношение в целом осталось неблагоприятным; речь здесь скорее идет о принятии на себя ответственности, об изменении отношения общества эпохи Просвещения к себе самому: если преследуемый народ обладает многочисленными пороками, то не ложится ли вина за них прежде всего на нас, преследовавших его?
В 1775 году эта точка зрения была настойчиво выражена адвокатом Пьером Луи Лакретеллем-младшим в защитительной речи, которая затем была опубликована за счет его клиентов. Она не была лестной для «этого народа, который, казалось, был рожден для унижения, несчастья и интриг (…) Если угодно, это особый народ, выродившийся, которому чужды слава, честь и все, что приятно человеческим сердцам… Но разве в этом вина человека? Разве дело заключается не в его положении?»
Лакретелль просил суд пересмотреть «безумные законы в пользу своих клиентов и запретить их использование в будущем. Пусть их сердца покинет эта низменная жадность к наживе, эта подлая бесчувственность, эта жестокая недоверчивость, эта черная склонность к обману и ростовщичеству!» Он не сомневался, что эти пожелания могут исполниться, если общество станет относиться к евреям по справедливости.
Новые кампании в пользу евреев не были целиком спонтанными. Богатые евреи способствовали этому самыми разными способами, обеспечивая своих защитников необходимыми аргументами, организуя издание и перевод их сочинений, обращаясь к влиятельным и могущественным лицам, прежде всего в придворных кругах. С другой стороны, речь здесь идет о преимущественно международной кампании, основной центр которой находился в германских странах, где этот вопрос уже давно был поставлен в повестку дня и где в Берлине Мозес Мендельсон являл изумленному миру образ еврея-философа, т. е. воплощенного возрождения. О важности той роли, которую сыграли немецкие евреи в деле своей эмансипации, речь пойдет в следующей главе. Что же касается Франции, интересно отметить, что основные работы по этой тематике, предложенные широкому читателю, были переведены с немецкого, в том числе «Евреи» Лессинга (1781 г. ) или «О политической реформе евреев» Дома (1782 г. ), а также «Трактат о законе Моисея» И. Д. Михаэлиса и «Образование для спасения… » Гартвига Вессели.
В 1787 году Мирабо, посещавший еврейские салоны Берлина, опубликовал свою книгу «О Мозесе Мендельсоне, или О политической реформе евреев». Его труд начинался в весьма типичной для той эпохи манере: «Человек, ввергнутый природой в гущу толпы униженных… » Накануне Революции он готовил еще один труд на «эту тему, бесконечно заслуживающую внимания».
Подобная активность не могла не вызвать беспокойства, отражение которого можно обнаружить в некоторых популярных изданиях («Современное евангелие», «Защита моего дяди», «Философия истории»), которые откровенно черпали свои доводы в арсенале Вольтера. Пользовавшийся достаточной известностью Луи Себастьян Мерсье опубликовал в 1770 году роман-предвидение «2440 год, мечта о его несбыточности». В 1786 году он добавил к тексту еще одну главу, в которой его мечта обогатилась видением, предвосхищавшем одновременно «Протоколы сионских мудрецов» и гитлеровский геноцид:
«Евреи, – констатировал рассказчик из 2440 года, – размножились почти сверхъестественным образом при попустительстве других народов, проявивших исключительную терпимость. В результате они решили, что пришло время возродить закон Моисея и возвестить его миру всеми способами, которые давало им огромное богатство… Они считали себя народом-предшественником христиан, созданным для подчинения остальных, и для этого объединились вокруг своего вождя (… ). Титул короля евреев, возложенный на некоего честолюбца, вызвал политическую бурю; возникшие потрясения не могли нас не обеспокоить. Мы не хотели проливать много крови, а этот народ, со своей стороны, был готов к возобновлению всех ужасов, которыми изобилует его история, и где он был действующим лицом или жертвой. Вы оставили в покое эту закваску, которая незаметно распространилась по всем странам Европы (… ). Их ярость испугала нас, можно было подумать, что дело идет к тому, что в мире не останется никого, кроме верующих, преданных закону Моисея (… ). Пришлось прибегнуть к решительным мерам, чтобы подавить это кровожадное суеверие… »
Ознакомительная версия.
