Секретные протоколы от 23 августа и 28 сентября 1939 г., от 10 января 1941 г. являются недействительными с самого начала, потому что они противоречили принципу суверенного равенства государств, т. е. императивной норме международного права. Польский ученый, судья Международного суда ООН М. Ляхе пишет, что договоры, в которых решаются вопросы жизненных интересов некоторых государств без их участия и согласия, не только лишены обязательной силы в отношении третьего государства, но и вообще недействительны с точки зрения права.[123] Данное положение полностью относится к секретным протоколам, заключенным между СССР и Германией. Поэтому, как явствует из постановления Съезда народных депутатов СССР от 24 декабря 1989 г. «О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 г.» (п. 5), прежде всего на основании именно этих причин Съезд признал названные протоколы (п. 7) «юридически несостоятельными и недействительными с момента их подписания».[124]
Перечисленные секретные договоренности имели неправомерный объект. В «сферу интересов»[125] договаривающихся государств они включали территорию третьих стран. Всякий договор, касающийся интересов, прав и обязанностей третьих государств, независимо от того, что имеется в виду под интересами и понимаются ли они и их реализация сторонами одинаково, не может налагать каких-либо обязательств на эти третьи страны. Он не предоставляет также каких-либо прав сторонам договора относительно этих третьих государств. Такой договор нарушает общепризнанный принцип права договоров — договор не предоставляет прав третьей стороне, не налагает на нее обязательств.[126] В абзаце 2 п. 7 названного постановления Съезда справедливо отмечалось, что «протоколы не создавали новой правовой базы для взаимоотношений Советского Союза с третьими странами, но были использованы Сталиным и его окружением для предъявления ультиматумов и силового давления на другие государства в нарушении взятых перед ними правовых обязательств».[127]
Поскольку недействительный с самого начала договор не порождает каких-либо юридических последствий и все, совершенное во исполнение подобного договора, возвращается в первоначальное состояние, судить о правомерности или неправомерности включения в состав СССР Западной Украины, Западной Белоруссии, Бессарабии, Литвы, Латвии и Эстонии можно, лишь изучив процессы самого присоединения, что и будет сделано далее.
Статс-секретарь МИД Германии фон Вайцзеккер писал в свое время о протоколе от 23 августа: «Значение этого документа было потому столь велико, что он касался разграничения сфер интересов, проводя черту между теми территориями, которые при данных обстоятельствах должны принадлежать советско-русской сфере, и теми регионами, которые в таком случае должны войти в германскую сферу».[128] Этими обстоятельствами в представлении обеих сторон были война (как утверждает И. Фляйшхауэр, употреблявшиеся в п. 1 и 2 секретного дополнительного протокола от 23 августа 1939 г. слова «территориально-политическое переустройство» недвусмысленно указывали на то, что в данном случае речь шла о заключении союза для войны. Согласованное таким образом «переустройство» могло наступить либо в ходе военных столкновений, либо вследствие захвата и применения силы[129]), разрушение традиционного, основанного на Версальской системе политического, территориально-административного и даже социального и этнического строя в расположенных между Балтийским и Черным морями государствах Северной, Восточной и Юго-Восточной Европы. В связи с этим секретный дополнительный протокол от 23 августа 1939 г., как и подписанное Молотовым и Шуленбергом 28 августа 1939 г. разъяснение к этому протоколу,[130] а также секретный дополнительный протокол от 28 сентября 1939 г. об изменении советско-германского соглашения от 23 августа 1939 г. относительно сфер интересов Германии и СССР[131] носили характер, явно противоречивший пакту Келлога-Бриана.
К подписанному 27 августа 1928 г. всеми основными державами мира, в том числе Германией, пакту Келлога[132] СССР присоединился 6 сентября того же года. Более того, обязательства из пакта Келлога по предложению СССР были досрочно введены в действие между СССР, Польшей, Румынией, Эстонией, Латвией и Литвой в 1929 г. (соглашение об этом фигурирует в литературе под названием Московского протокола, который был ратифицирован ЦИК Союза ССР 13 февраля 1929 г.). В статье 1 пакта Келлога-Бриана стороны осудили метод обращения к войне для урегулирования международных конфликтов и торжественно провозгласили отказ в своих взаимоотношениях от войны как орудия национальной политики, а в ст. 2 обязались разрешать все могущие возникнуть между ними в будущем разногласия или конфликты независимо от характера их происхождения только мирными средствами.
С подписанием вышеперечисленных секретных договоренностей СССР и Германия присвоили себе право покушаться путем вооруженного насилия на суверенитет борющихся за сохранение своей независимости государств, следовательно, однозначно нарушили принятые на себя из пакта Келлога-Бриана обязательства.
Вследствие того, что в названии секретных протоколов от 23 августа и 28 сентября 1939 г. фигурирует слово «дополнительный», их часто рассматривают как протоколы к соответствующим договорам, заключенным в те же дни, т. е. как их неотъемлемые части. Тогда протоколы, составляя вместе с договорами определенную целостность, превратили бы в недействительные и сами договоры. Однако с точки зрения Р. А. Мюллерсона[133] (и с ней следует согласиться), такой подход весьма сомнителен, поскольку, если обе стороны договора хотят, чтобы какие-либо существующие формально обособленные документы считались частью договора, об этом всегда прямо говорится либо в договоре (именно это и предусматривал советский проект пакта о ненападении, содержавший постскриптум о том, что названный договор вступает в силу только в случае одновременного подписания являющегося составной частью пакта специального протокола по внешнеполитическим вопросам, представляющим интерес для договаривающихся сторон; от этого упоминания стороны в ходе переговоров бескомпенсационно отказались, придав протоколу секретный характер), либо в этих дополнительных документах. Но таких указаний в них нет. Нельзя слова преамбулы секретного протокола от 23 августа 1939 г. о том, что «при подписании договора о ненападении между Германией и Союзом Советских Социалистических Республик нижеподписавшиеся уполномоченные обеих сторон обсудили в строго конфиденциальном порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе», рассматривать как указание на то, что протокол стал в силу этого неотъемлемой частью договора о ненападении и выводить из этого недействительность последнего.
В статье 4 секретного дополнительного протокола от 23 августа 1939 г. о границе сфер интересов Германии и СССР обуславливалось, что обе стороны будут сохранять его «в строгом секрете». Советское правительство до последнего момента выполняло это обещание. Наряду с (последующим) желанием советских руководителей удержать в своих руках те будущие союзные республики, которые достались Советскому Союзу во исполнение возможностей, вытекавших из подписанных в 1939–1941 гг. с Германией секретных протоколов, а также наряду со стремлением сохранить выгодные военно-стратегические позиции на пространстве от Балтийского до Черного моря, которые им предоставляли эти договоры, прежде всего глубокий стыд помешал им в открытую декларировать свою причастность к этим соглашениям: в 1939 г. советские лидеры прочно вступили на ложный путь готовности к противоречившей всем международно-правовым нормам экспансии.
В пункте 5 постановления Съезда народных депутатов СССР от 24 декабря 1989 г. констатировалось, что протокол от 23 августа 1939 г. и другие секретные протоколы, подписанные с Германией в 1939–1941 гг., «как по методу составления, так и по содержанию являлись отходом от ленинских принципов политики».[134] С этой оценкой Съезда полностью солидарна И. Фляшхауэр.[135]
Данные суждения не выдерживают критики по следующим основаниям.
Формулировка «ленинские принципы внешней политики» имеет своим содержанием открытость международно-правовых соглашений, провозглашенную в абзаце 8 принятого 26 октября 1917 г. Вторым Съездом Советов Декрета о мире, где говорилось: «Тайную дипломатию правительство отменяет, со своей стороны выражая твердое намерение вести все переговоры совершенно открыто перед всем народом».[136] (Текст декрета был написан В. И. Лениным.) Однако процитированная норма отнюдь не стала правилом советской внешней политики. Достаточно вспомнить роль Ленина в становлении и развитии тайного и незаконного советско-германского военного сотрудничества, опиравшегося на одобренные им секретные договоры с германским правительством. Так что тайные соглашения 1939–1941 гг. были всего лишь продолжением ленинских традиций, хорошо усвоенных Сталиным и его ближайшим окружением.
