Это было сказано как бы дружески под гитарный перебор, но Предстоятель так ошалел и такое понес! "У меня есть внутреннее убеждение, что у меня всё, всё, всё получается, всё удаётся". Так и сказал: всё, всё. Чего же, мол, думать мне о кроликах или конторе, коли есть убеждение.
Кстати, замечу, что сотрудница "Российской газеты" Кира Латухина, понимая всю дурость этого заявления, сжалилась над бедолагой и в репортаже о встрече вместо "получается всё, всё", как было на самом деле, написала "в целом получается". Скажите девушке спасибо.
А вообще-то, это — умонепостигаемо! Ведь ни Соломон Мудрый, ни Навуходоносор, ни Пипин Короткий, ни Леонид Млечин никогда не говорили ничего подобного. Ну, действительно, у всех что-то получается, удаётся, а что-то нет. Что ж, придётся просветить вас, Предстоятель, относительно некоторых страниц вашей занимательной биографии.
Окончание следует
Владимир Бондаренко -- Несломленный
Он так и остался до конца жизни несломленным рыцарем, романтиком и мечтателем, ищущим свою третью великую правду на Руси. Ушел из жизни 25 ноября 2011 года на 74-м году мой давний друг, один из лучших русских писателей ХХ века, Леонид Иванович Бородин. Бесконечно жаль, сочувствую его верной супруге еще с лагерных лет Ларисе и дочерям. С другой стороны, можно удивляться, как он, со своими многочисленными болезнями и сломанным позвоночником, дожил до таких лет. Написав всё, о чем мечтал. Я жалею о смерти своего друга, но понимаю, он и сам мне признавался: как писатель он всё сказал. Немного, но веско. Его романтическая сказка "Год чуда и печали", пожалуй, не сравнима ни с чем в нашей детской литературе. Его "Третья правда" — наравне с "Привычным делом" Василия Белова и распутинской "…Матерой" — определяет всё нравственно-христианское направление в русской прозе. Его "Царица смуты" меняет всё наше отношение к эпохе Марины Мнишек. Веха в исторической литературе.
В лагерях ему удалось написать и даже переслать в письмах свои первые книги. Нашлись люди как из демократического, так и из патриотического лагеря, перевозившие эти рукописи в заграничные издания. Спасибо скажем и Илье Глазунову, и Борису Мессереру. Оба, между прочим — художники. Уверяю читателей, по сути, почти все эти книги могли выйти и у нас в советское время. Как выходили деревенщики или книги Аксёнова и Владимова. Та же правда жизни, приправленная романтическим повествованием. "Повесть странного времени" (1978), "Год чуда и печали" (1981), "Расставание" (1984), "Третья правда" (1984). И все книги в "Посеве". Ну, чем "Третья правда" политически острее астафьевского "Последнего поклона", кого могло напугать "Расставание" — типичная книга тогдашних "сорокалетних", близкая и Маканину, и раннему Кирееву, про сказку и говорить нечего.
Поразительно, что второй страшеннейший срок (десять лет лагерей и пять ссылки) Леонид Бородин получил в 1982 году за самые свои безобидные повести и рассказы, включая его сказку "Год чуда и печали". Беда в том, что эта сказка была напечатана в "Посеве". За "Ардис" бы слегка пожурили, как Битова, за "Континент" погрозили бы пальцем, я и сам там печатался у Максимова. Но почему вполне безобидный союз умеренных русских националистов-солидаристов НТС так пугал чекистов, я и сейчас не пойму. Я хорошо знал стариков из НТС, выступал у них на съезде, чем они могли напугать наши власти? Своей русскостью?
Началась перестройка, все эти "Ардисы" и "Континенты" переехали дружно к нам, расплодились во множестве, а НТС осталась как еще одна романтическая сказка, которые так любил Леонид Бородин. Его уговаривали хотя бы сменить издательство, но несломленный не мог сломаться. Конечно, по характеру он был герой-одиночка, потому и с людьми сближался неохотно, компанией друзей себя не окружал. Как его называли в лагере — "лагерный пахан", в самом благородном смысле этого значения. Лидер, надежный, организовывающий вокруг себя целый мир, но держащийся в стороне. На его личных торжествах я встречал пять-шесть человек, не больше. Владимир Осипов, Михаил Ладо, Илья Глазунов…
При этом, как бы сейчас ни втягивали его в свой круг либералы-диссиденты, им он был абсолютно чужд. Его одинокий мир всё равно находился в ауре русского почвенничества или русской партии. Он даже умел прощать заметным писателям из самого официального окружения, если они были близки русской идее. Вскоре после его выхода в 1987 году из лагеря я позвал его в поездку в родной ему Иркутск вместе с делегацией журнала "Москва" и её редактором Михаилом Алексеевым. Михаил Алексеев, надо отдать ему должное, согласился взять с собой Бородина. И Леонид, недавний сиделец, абсолютно дружески общался с не последним представителем брежневской элиты. Наша совместная поездка в Иркутск от журнала "Москва" каким-то мистическим образом определила дальнейшую литературную судьбу Леонида Бородина. Михаил Алексеев как бы передал символическую эстафету будущему редактору. Загадочно-романтическим образом связал его с "Москвой". Хотя первый опыт публикации был неудачным. Вскоре после ухода Алексеева, когда главным в журнале стал Владимир Крупин, я отнес в журнал его чудесную повесть-сказку "Год чуда и печали", которая очаровала меня не меньше, чем "Маленький принц" Антуана Сент-Экзюпери. Увы, Крупин вернул мне её со словами: "Не подходит, пусть принесёт что-нибудь лагерное". Тогда это было в моде. Но ничего лагерного многолетний сиделец, практически, не писал. Лагерь ему был неинтересен. Есть лишь одна повестушка "Правила игры", где действие проходит в лагере, но и там весь сюжет, весь смысл не в лагерных страданиях, а в важнейшем для Леонида Бородина понятии — "правила игры". Всю жизнь Бородин прожил согласно своим правилам, никогда не нарушая их. Того же он требовал и от друзей. Правила игры во всём — от игорных автоматов, которыми увлекался, до поведения в лагере или же в литературе. А Володе Крупину Леонид остался навсегда благодарен за то, что тот через два года позвал его в "Москву" на работу, а позже и оставил главным редактором. Я помню, после выхода из лагеря, когда мы с Леней сдружились, вовлек его и в литературную кутерьму, познакомил со многими писателями, начал печатать в журнале "Слово", с которым тогда сотрудничал, там же опубликовал и первую статью о нем. Но опекунства он не терпел. Уже позже он сам определился, кто ему ближе, стал печататься одновременно в "Нашем современнике" и в "Юности" и опубликовал там все повести и рассказы написанные в лагерях, и вышедшие в эмиграции в издательстве "Посев".
Помню недели, проведенные вместе с ним у него на даче под Загорском, в маленьком домике, помню наши общие поездки, помню, как лихо он тратил все полученные от эмигрантских изданий немалые деньги, учредил премию имени Шукшина, устроил банкет для актеров театра, поставившего понравившуюся ему лагерную пьесу, поддерживал иркутских земляков… Деньги скоро кончились, и писатель, а позже и главный редактор уже подрабатывал на машине частным извозом.
Великий страдалец и великий мечтатель. Его книги переведены на все основные европейские языки, он сидел в лагере, а ему присваивали европейские престижные литературные премии. Мог бы и Нобеля получить — чем он хуже турецкого писателя Орхана Памука? Но всё это мировое везение закончилось, когда он вышел из лагеря, и западные его поклонники поняли, что Бородин — русский патриот. Все дружно от него отвернулись. Ещё в 1985 году написала рецензент "New York Times" Бетти Фалькенберг, что его инакомыслие не то, что угодно Западу. Американцы "предпочитают диссидентов с целеустремленностью к западным идеям. Но у Бородина другие взгляды..." "За рубежом меня враз перестали печатать, — говорил Леонид Бородин в интервью "Литературной газете", — наконец-то раскусили, что я отнюдь не либерал, а государственник. Западу же, как известно, подобные писатели не нужны".
Леонид Иванович Бородин — из тех редких людей, кто умел и жить, и выживать достойно. Сквозь все свои лишения и житейские тяготы он пронёс гордо, по-гумилёвски, по-лермонтовски, свою романтическую мечту и, кажется, осуществил к концу жизни многое из задуманного. Одни могут ужаснуться тем страданиям, которые выпали на его долю, другие могут искренне позавидовать его постоянному везению. А мы попрощаемся с замечательным русским писателем. Вечная память тебе, дорогой Лёнечка!
Олег Андреев -- Студенческие волнения
Честно говоря, уже не припомню, как об этом зашла речь, но на одной из лекций преподаватель родного ВУЗа обронил в задумчивости фразу: "СМИ, конечно, надо читать, слушать и поглощать… но всегда, ребята, помните: 40 процентов пишущих там писать просто не умеют, а ещё 50 — надёжно проплачены и пишут строго то, что нужно". За точность цитаты не поручусь, но смысл передан верно. Эта фраза глубоко запала мне в душу, так как при всей своей простоте и незамысловатости достаточно точно отражает ситуацию в нашем информационном поле. Да и если бы только в нём.
