КОРР. А не резала глаза военная форма на тюремщиках? Все-таки вы офицер, и они военные. Не было ли соблазна увидеть в них коллег, товарищей? И как к ним относиться?
Размышляя об этом, я пришел для себя к выводу, что единственное, что может помочь — это с самого начала понять, что я с ними чужой. То есть, условно говоря, не смотреть на следователей как на своих товарищей, камрадов.
П. П. Ты прав. Я вначале совершил эту ошибку. Я думал, что они такие же патриоты моей страны, как и я. Я думал, что они тоже служат интересам этой страны, служат законам этой страны, служат тому высокому, чему мы все служили в армии.
КОРР. Почему это была ошибка?
П.П. Ну как тебе сказать… Да потому, что они служат своим интересам и своим начальникам. У них другие, чем у нас, представления о Родине. У них другие, чем у нас, представления о законе. Закон для этих людей (я имею в виду не всех, а тех, с кем мне пришлось столкнуться вплотную) — просто удобный инструмент исполнения чужой воли и достижения своих карьерных, материальных и моральных целей. Поэтому очень скоро пришло понимание, что мы — по разные стороны баррикад. Каждое твое слово, каждый твой шаг, каждое твое действие контролируется, протоколируется, и докладывается. И здесь надо просто понять: ты — по эту сторону, они — по ту.
КОРР. Не верь, не бойся, не проси?
П.П. Совершенно точно. Эта известная тюремная поговорка не устарела до сего дня. Не верь, не бойся, не проси. В тюрьме нельзя никому верить. Когда потом узнаешь, что из четырех твоих сокамерников все четверо были к тебе подсажены оперативниками, быстро понимаешь, почему нельзя никому верить. Бояться тоже особо нечего. Ты уже здесь. Всёе самое худшее уже случилось. А просить нет никакого смысла — всё равно ничего не дадут. Ничего сверх того, что тебе разрешено законом и конституцией. А это надо не просить, а требовать, иначе и того не получишь.
КОРР. Что такое быт камеры? Из чего состоит день зэка?
П.П. Камера — на тюремном жаргоне "хата". Это пятнадцать-шестнадцать метров. Здесь койки, здесь стол, здесь умывальник и туалет, и здесь, рядом с тобой, еще шесть или восемь таких же, как ты, подследственных. И весь ваш мир — это пространство камеры. День за днем, месяц за месяцем, год за годом. Представить себе это, не побывав здесь, просто невозможно. Каждый новый день так же похож на вчерашний день, как один кирпич на другой кирпич, и от этой монотонности впадаешь постепенно в некий анабиоз. Когда все твои психологические реакции тупеют и замедляются. Особая тема — психологический климат в камере. Это в космос людей подбирают по совместимости, и целые центры заботятся, чтобы несколько месяцев на орбите прошли спокойно и без срывов. А в камере никто никого не выбирает. И уметь жить среди людей, уметь сохранять достоинство, уметь быть терпимым и коммуникабельным — сложнейшее искусство. И ему приходиться учиться независимо от твоего желания. Становишься терпимей, спокойнее, легче переносишь недостатки других людей.
КОРР. За эти годы вы, наверное, изучили мир тюрьмы, как его мало кто знает. Кто сегодня заполняет российские тюрьмы? Кто такие "уголовники"? Кто случайные люди? Какие отношения с кем складывались?
П.П. В тюрьме всем плохо. И все одинаково в ней страдают. Это все легенды о том, что "воры" идут в тюрьмы с песнями, как в родной дом. Никто здесь не хочет провести ни одного лишнего месяца. И каждый бьется за свою свободу. Встречался я и с теми, кого называют "криминалом", и с людьми, попавшими сюда впервые. Среди них были и миллионеры, и нищие. Какие они? Скажу так — среди всех есть и порядочные люди и мерзавцы. Можно встретить бандита, который ведет себя достойно и порядочно. А можно оказаться в камере с "наседкой" — стукачом, который впервые попал в тюрьму, а до этого слыл "порядочным интеллигентом". У меня со всеми, с кем мне довелось встретиться, были ровные и уважительные отношения.
КОРР. А есть ли дружба в тюрьме? Или работает только один закон: человек человеку волк?
П.П. Дружба, конечно, есть. Только возникает она иначе, чем на свободе. И цена у нее другая. В тюрьме отношения человеческие подвергаются огромному давлению тюрьмы. И потому любые человеческие чувства, симпатии, интерес к человеку, уважение развиваются крайне медленно, осторожно. Ведь цена ошибки страшна. Рядом всегда работают и стукачи, и опера. И для них влезть в душу подследственного — главная задача. В тюрьме человека подпускаешь к себе очень осторожно. Но и цена такой дружбы высока. Даже простое человеческое участие — а чем еще может помочь тебе твой сокамерник?— ценится на вес золота. При этом в любой момент вас могут раскидать по разным камерам, ведь в тюрьме не приветствуется ничего личного, того, что может облегчить твою жизнь.
КОРР. Павел Яковлевич, за эти четыре года в стране очень многое изменилось. Сменилась Дума, сменился президент, началась вторая чеченская война. Вот вы, как военный, как один из опытнейших офицеров первой войны,— как вы оценивали все происходящее в Чечне или все-таки вам было не до того?
П.П. Конечно, я с первого дня этой войны душою и мыслями был там. Было очень обидно и горько, что я здесь, а мои ребята там. По публикациям, по репортажам ловил все сообщения о моем полку. По мере своих сил пытался понять и представить, с чем сталкиваются там мои подчиненные. Потом начал писать. Подготовил несколько работ, в которых попытался систематизировать свой опыт. И для меня огромным облегчением было то, что они были опубликованы в "Независимом военном обозрении" и имели хорошие отклики. Хочется верить, что они пригодились.
КОРР. И какой вам виделась эта война?
П.П. Очень обидно было видеть, что мы, как всегда, оказались к ней не готовы. Особенно на первом, самом трудном и драматичном этапе — когда чеченцы вторглись в Дагестан. Словно бы и не было перед этим почти трех лет войны. Словно наш огромный опыт той войны был просто стерт и забыт. Но потом, когда наши группировки возглавили Шаманов и Трошев, ситуация была переломлена. Я отлично знаю этих генералов. Шаманов — мой старый боевой товарищ. Это по-настоящему талантливый и яркий полководец. У него дар командовать войсками, воевать и побеждать. Из этой же плеяды и Геннадий Трошев. Еще на прошлой войне он показал себя блестящим командиром и организатором. У Трошева талант "разруливать" самые трудные и безвыходные ситуации. При этом он еще и блестящий дипломат. Я думаю, что назначение этих двух легендарных генералов было большой удачей, которая и переломила ход войны.
КОРР. Тянет вас туда?
П.П. Честно? Очень бы хотел побывать в моем полку. Сегодня там сложился тот "симбиоз", о котором мы мечтали всю прошлую войну. Когда на базе нашего полка "спецназа" создан целый кулак специальных подразделений разных силовых ведомств, который может действовать в любой обстановке и в любых условиях. Да что там может — действует, и еще как! Я бы очень хотел побывать там. Но не просто туристом. А для того, чтобы закончить большой труд, который я писал все эти годы. Учебник войскового разведчика.
КОРР. Это тот, который был издан под вашей редакцией?
П.П. Нет. Тот был сделан для других войн. Тех, к которым мы готовились двадцать лет назад. А этот учебник должен вобрать в себя опыт всех двенадцати последних лет нашей истории. Опыт Карабаха, Приднестровья, Абхазии, Чечни и других локальных войн, которые сегодня являются одной из главных угроз целостности России. Вот для этого мне нужно там быть…
КОРР. Павел Яковлевич, вы уже в запасе, для вас война уже закончилась. Но я знаю, что ваши товарищи по неволе были взяты прямо со службы. Они были действующими офицерами. Четыре года пробыли в тюрьме. Их сослуживцы получали новые звания, продвигались по служебной лестнице. И вот теперь они вышли на свободу. Что за этим? Увольнение, поиск себя в новой жизни?
П.П. Нет. Все кто служил — продолжат службу. И Владимир Морозов и Александр Сорока уже вернулись в полк. Причем оба спокойно восприняли, то, что служить начинают на более низких должностях, чем до ареста. Нет пока других. Не это для них главное. Главное, что они среди своих, что служат своей стране. Оба — блестящие профессионалы, оба рвутся в Чечню. И это тоже показатель того, что суд вынес правильное решение.
ВРЕЗ К ПОЛОСЕ "РОССИЯ ОКЕАНСКАЯ"
12 августа 2002 0
33(456)
Date: 13-08-2002
Author: Александр Брежнев
Калининград славен своей готической остзейской архитектурой. Но, пробыв там две недели, я так и не почувствовал влияния германской культуры на живущих в городе россиян. Областной центр с населением под полмиллиона человек застроен обычными советскими хрущевками и брежневскими девятиэтажками. Есть несколько высоток, но они такие же советские, как и проспекты, улицы, трамваи и трамвайные пути.
