Храброму читателю новой книги Владимира Шарова мы дадим полезный совет. Вскоре после начала читатель увидит список из двух десятков имён. Мы советуем этот список из книги выдернуть, либо сфотографировать, или, по крайности, надёжно пометить закладкой, потому что он вам не раз пригодится. Не имея этих имён перед глазами, вы не сможете сориентироваться в дядях и тётях, с которыми монотонно переписывается главный герой. Монотонно – в самом прямом смысле. Все его адресаты говорят хоть и на разные темы, но с одной и той же интонацией, без видных невооружённому глазу индивидуальных оттенков. И чтобы всё-таки понимать, кто именно пишет[?] или какой именно никто пишет… в общем, каждый адресат остаётся вещью в себе, но инвентарную опись лучше иметь под рукой.
К тому же она готовит много чудных открытий. Вот, например, номер десять. «Кирилл Косяровский (он же почтмейстер). Второй муж Марии, матери Коли. Наш агент во Франции». Ну, конечно: Косяровская – это девичья фамилия матери Гоголя… и, кстати, мы забыли представить Колю: «Николай Васильевич Гоголь (второй)». Это не шутка – ведь это не смешно. И не должно быть смешно – ведь это задумывалось с умным выражением лица. Коля, преодолевая разжижение крови, подступается писать серьёзную книгу. А зачем, собственно, – ведь сам он от своего дерзания не в восторге? Тут время разжаться второй движущей пружине сюжета: оказывается, «мама называет «Мёртвые души» недоговорённым, недосказанным откровением. Гоголь замолчал на полуслове, оттого и пошли все беды. Говорит, что, пока кто-то из нас не допишет поэмы, они не кончатся».
Вот как всё скучно… то есть серьёзно. Далее мы будем, поминутно заглядывая в инвентарный список, узнавать, что думают об этой захватывающей коллизии всякие крупные гоголеведы (так зовётся дядя Пётр) и весьма титулованные литературоведы (это дядя Артемий). Таких больших людей не грех и процитировать: «Гоголь от своей сумасшедшей матери унаследовал необычайно живое, зримое и такое реальное, что отрешиться, забыть его было нельзя, виденье ада»; «Украйна, бывшая окраиной и для Польши и для России, была рождена их смешением и их ненавистью. То буйство нечистой силы, какое у Гоголя, – из его веры, что на земле нет места, где бы нечистой силе было лучше и вольготнее, чем здесь»; «удавались ему (Гоголю) одни карикатуры, почти дьявольские по точности и верности фигуры, явная нечистая сила во плоти, только зло удавалось ему писать талантливо». А Некрасов-то не знал, когда, прочтя «Бедных людей» Достоевского, огорошил Белинского известием, – мол, «новый Гоголь явился!» – что ставит молодого автора в ряд тех, кому только зло удаётся писать талантливо. Открываются нам и другие глубокие наблюдения. Оказывается, Гоголь «намеренно поощрял Хлестакова с Чичиковым самих творить зло. Творить, не раздумывая, не сожалея, весело и артистично». «Бендер, конечно, Хлестаков нашего времени» (очередной дядя давненько читал «Ревизора» и подзабыл, что сия афера родилась без всякого со стороны Хлестакова интеллектуального усилия). Далее: «Хлестаков антихрист и то, что все обознались, – неудивительно, так и было предсказано». Вот такая сплошная феклуша.
В книге появляется некий странный человек, именуемый Кормчим. Называют его так потому, что историк Шаров перепутал секту бегунов с сектой скопцов и приписал бегунам скопческие и хлыстовские атрибуты. Кормчий добросовестно приправляет и без того многомудрое повествование своими рассуждениями: «Спаситель наш Иисус Христос бегал, апостолы его тоже бегали, а мы не лучше их». Возможно, Кормчий и не затруднился бы сказать, когда именно Иисус бегал – при входе ли в Иерусалим, или во время Нагорной проповеди, или, наконец, в долгую ночь, проведённую в Гефсиманском саду, – но, увы, мятущийся Коля его ни о чём таком не спрашивает. Коля готовится творить книгу, а пока тренируется на письмах.
Впечатляет лёгкость, с которой дяди и Шаров обходятся с цитатами. С одной из них приключилась любопытная история. «Розанов прав, когда говорит, что после «Мёртвых душ» в Крымской войне победить было невозможно», – сообщает знатный гоголевед дядя Пётр. Вспоминает он, похоже, следующие слова: «Гоголь отвинтил какой-то винт внутри русского корабля, после чего корабль стал весь разваливаться… После Гоголя Крымская война уже не могла быть выиграна». Эти слова щедро цитируются в интернете, и не одними легкомысленными блогерами. «Розанов прав!» – удостоверяет РИА «Новости»; некий научный работник из Херсона, сайт рефератов и сайт школьных сочинений приводят их как суждение Розанова. И лишь одно остаётся неясным: действительная связь этих слов с Розановым. Где-то упоминаются розановские «Опавшие листья»… но нет, в той книге их нет. Где же всё-таки ушлый дядя Пётр их откопал? Как же, сообщает житель Херсона, эти слова – эпиграф из повести Анатолия Королёва «Голова Гоголя»; там их автором и назван Розанов. А дядя Пётр из середины XX века, наверное, предчувствовал появление в 1992 году этой книги. Опубликована повесть Королёва была в «Знамени». И новая книга Шарова тоже вышла в «Знамени». Что, конечно же, знаменательно: сколько возможностей для автономного самоцитирования впереди!
Слова – верблюды в караване
Камал Абдулла. Романы / Редактор, автор вступительной статьи и комментариев А.М. Багиров. Авторы переводов В. Ибрагимоглу, Л. Лаврова. - М.: Худож. лит., 2013. – 464 с.
Камал Абдулла – известный азербайджанский писатель – стоит в современной литературе особняком. И не только потому, что работает в уникальном жанре – эпической притчи, но и потому, что мифические корни его романов настолько глубинны, что прорастают не только в смысловую, но и в стилистическую ткань повествования, рождая индивидуальную интонацию: неторопливо-пряную, вязкую и вместе с тем просторную. Слова словно любуются друг другом, выстраиваясь в ладную, долгую, торжественную фразу: "Тяжело переводя дыхание, караван медленно погружался в немоту ночи. Лишь иногда слышался рёв какого-то неугомонного из верблюдов, уже опустившихся на землю и прижавшихся друг к другу, или ржание коня; откуда-то издалека доносился лай собаки, смешиваясь с завыванием волка, вонзающим в уши человека тревогу, как от встречи с одиноким путником на дороге. И не было больше ничего, что могло бы нарушить нависшую зловещую тишину. Здесь и там успели уже развести костры, и они так усердно горели, что кое-где от них остались лишь тлеющие угли, и были они подобны утомившемуся от трудов дню. Верблюды лежали недвижимо, как камни, покрытые лишайником, а кони и мулы застыли тенями..." («Долина кудесников»).
В книге два романа: «Неполная рукопись» и «Долина кудесников», а также две статьи о творчестве Камала Абдуллы – Льва Аннинского «Мерцание параллельных миров» и Людмилы Лавровой «Пока горит свеча».
«Неполная рукопись» потребовала от автора не только воображения и обращения к известному азербайджанскому эпосу «Китаби Деде Горгуд», но и серьёзной работы в архиве, о чём он достаточно подробно рассказывает в предисловии: «Думается мне, что «Неполная рукопись» вопреки своей обманчивой незавершённости, вызовет достаточно сильный переполох в стане горгудоведов. При этом и осветит множество тёмных мест и невнятных смыслов дастана. Однако не исключено, что подвергнется сомнению и сама реальность, отображённая в новом для специалистов тексте. <...> Многие персонажи, созданные в соответствии с мифоэпическими законами сказаний в некотором роде скульптурно-статуарно, в тексте «Неполной рукописи» внезапно освобождаются от стылой неподвижности и оживают, начинают любить, ненавидеть, проявлять верность, строить козни, обманывать, смеяться, плакать... На поверку оказывается, что все они прежде всего самые обыкновенные люди: эти беки со своими сыновьями, ханы со своими наследниками, как и все прочие простые смертные, дышат воздухом и ходят по земле. И вот тут древнее огузское общество начинает видеться в своих истинных, реальных нравственных границах... ».
В обоих романах, пропитанных суфийской мудростью, ярко выражен восточный колорит, начиная от действующих лиц (шахи, караванщики, палачи, шпионы), кончая долгим притчевым дыханием: «...Всё конечное и бесконечное состоит из одного мгновения. И это мгновение содержит в себе и прошлое, и будущее», «Смерть – хорошая вещь, если не чувствовать её приближения...», «Наши души страшно далеки от нас. И там, вдали, они являются нашей тенью...», «Путь тьмы является дорогой, ведущей к Богу», «Бесконечный Свет пребывает за прохудившейся тьмой».
Если «Неполная рукопись» отчасти документальна, то «Долина кудесников» – очаровательная, лиричная, философская фантазия. Долина, где обитают настоящие кудесники, один из которых умеет вызывать духов умерших людей, медленное и долгое движение каравана, трагическая фигура палача Мамедкули и его прекрасной возлюбленной Пернисы, безжалостный шах, таинственный Ак дервиш, хранящий секрет мироздания, Караванбаши, беседующий о самом главном с духом своего отца-палача...
