Андрей Жвалевский, Евгения Пастернак. Я хочу в школу. - М.: Время, 2012. - 320 с. - 5000 экз.
Вот какая вышла история: очень умные, талантливые, не по годам развитые дети из совершенно особенной 34-й школы вынуждены перейти учиться в обычную, ничем не примечательную 33-ю. Как справятся с этой ситуацией чудо-дети, обожающие учиться, ведь они привыкли к совсем иному ритму жизни и другому обращению? Сюжет интересный, но испортить его было бы очень легко. Достаточно было представить умников - идеальными, а их сверстников из обычной школы - тупыми и примитивными, достаточно было учителей обычной школы покрасить серой краской и обвинить во всех бедах. Жвалевский и Пастернак не делают этих пошлых ошибок. Их повесть интересна потому, что в ней и дети-умники, и "обычные" дети (в которых тоже скрыты зёрна талантов) заслуживают сочувствия, а иногда - снисхождения. Авторы даже замахнулись на большее: попытались объяснить, как может появиться и существовать чудо-школа. Не сказать, что это у них вполне получилось, но шаг к реализму в осмыслении действительности сделан.
Книги предоставлены магазинами "Фаланстер" и "Библио-Глобус"
Татьяна ШАБАЕВА
Поле битвы – история
Елена Зиновьева. История России: взгляд из XXI века . - СПб.: издательство журнала "Нева", 2011. - 192 с. - 500 экз.
Говорят, что история - поле битвы. А поскольку борьба, как известно, провоцирует интерес к её предмету, в нашем случае - к истории, самое время осмыслить происходящие в историографии процессы. Этому и посвящена книга Елены Зиновьевой "История России: взгляд из XXI века".
Автор анализирует труды 70 (!) историков (и псевдоисториков); создаёт ни много ни мало образ страны - глазами учёных, деятелей массмедиа, людей небезразличных, в общем-то, но порой преследующих свои - далёкие от исторической науки - цели. Так, разбирая книгу Ильи Стогоffа "Русская книга (Тринадцать песен о граде Китеже)", Зиновьева отмечает, что модным писателем "путь проделан немалый, но постичь историю земли Русской Илья Стогоff не сумел". Выход за границы школьных учебников, где часть фактов опускается или отмечается вскользь, оказался для неискушённого историка путём в никуда. Да и само существование русского этноса поставлено под сомнение. Недаром критик "Литературной газеты" Л. Пирогов, говоря о труде Стогоffa, резюмирует (эта цитата приведена в книге Зиновьевой): "Фактов, подтверждающих существование Русского государства, на рассматриваемом историческом отрезке не обнаружено".
Поднимая проблему самого существования русского этноса в исторической мысли, Елена Зиновьева обозначает "курс" своего труда - актуализация исторических проблем, повышенное внимание к белым пятнам и ключевые, острые моменты нашего (порой совсем недавнего) прошлого. Как разобраться в этом многообразии?
В первую очередь автор даёт возможность услышать современников, авторов, пишущих в наше больное историей время, когда не отболело советское прошлое, когда не стало предметом истории, а побуждает на новые - правдивые или конъюнктурные - толкования; когда увлечённые идеей вставить своё слово (или словцо) писатели обращаются к временам Киевской Руси или к времени царствования династии Романовых. В этой возможности увидеть и сравнить без навязывания своей позиции и кроется главное достоинство книги Е. Зиновьевой.
"Историю пишут победители", - отмечает автор. "Но кто у нас победители?" - задаст вопрос внимательный читатель. С победой Октябрьской революции тёмными красками, временами вечного мрака и бесчестия рисовался образ царской России; в 90-е, с очередной сменой власти, чернотой стало покрываться советское время.
Влияние идеологии на историческую мысль отрицать бессмысленно. Личности Ивана Грозного и Иосифа Сталина - лучшее тому подтверждение: достаточно взглянуть на полки магазинов. Впрочем, от одной цитаты, любезно предложенной Е. Зиновьевой, не откажусь: "Неразбериха, царящая до сих пор в оценках правления Ивана, являет собою один из самых наглядных примеров влияния идеологии на
историографию" (Исабель де Мадариага). А потому история - "поле битвы".
Показательно в этом ключе выглядит первая публикация (полный перевод) крамольных "Записок" князя Петра Долгорукова (1816-1868), случившаяся только в начале XXI века. Крамольными они стали оттого, что Долгоруков, отец русской генеалогии, автор "Российской родословной книги", доверительно поведал бумаге "секреты" русского дворянства, в том числе и правящего дома. С точки зрения одной только генеалогии там были незаконнорождённые дети, плоды адюльтеров и пр., и пр[?]
"Культурное, историческое, художественное наследие прошлого возвращается и требует своего осмысления", - отмечает Елена Зиновьева. Это так. Но это осмысление останется несколько субъективным, ограниченным в той части, которая не требует безусловных исторических доказательств.
Перечислять все болевые точки на исторической карте, приведённые Еленой Зиновьевой, значит заниматься подробным пересказом, соразмерным с объёмом книги. И всё это богатство наполнено противоречиями, толкованиями, мнениями, спорами.
Автор с кем-то дискутирует, в чём-то соглашается, где-то пытается полемизировать. Естественно, книга ни в коей мере не отменяет признанной истории России, но помогает расширить кругозор, взглянуть на прошлое с позиций и знаний сегодняшнего дня. А потому "История России: взгляд из XXI века" интересна читателю, не приемлющему навязывания и категоричности. Елена Зиновьева лавирует между многочисленными источниками (конечно, имея свою позицию), но, к чести автора, не делает её "оружием массового поражения", что происходило в последние годы в российской историографии не раз.
Владимир КОРКУНОВ
«Вместо сердца – открытая рана»
«Вместо сердца – открытая рана»
Виктор Петров. Дотла . - М.: Издательство журнала "Юность", 2012. - 255 с. - 1000 экз.
"Вся наша жизнь - самосожженье, / Но сладко медленное тленье / И страшен жертвенный огонь" - это строки Давида Самойлова, которые можно применить к разговору о подлинном творчестве. Книга Виктора Петрова "Дотла", которая, по его словам, "являет собой наиболее точный творческий портрет автора", полностью передаёт самый главный, определяющий настрой автора - творить, несмотря ни на что, всей душой и всем сердцем.
Эту поэзию по праву можно назвать зрелой. И вековая жизненная мудрость, и любовь, и прощение, которое приходит с годами, - всё это присутствует в книге.
Он живёт у слепого экрана -
Затянул виртуальный портал.
Вместо сердца - открытая рана:
Сам бы рану не забинтовал[?]
"Сам", "один" - в этих словах для Виктора Петрова звучит не гордость, а отчуждённость, которая не может принести счастья.
Своеобразная простота, к которой приходишь через сложность, испытав на себе многие превратности судьбы, незримо присутствует в каждом слове, в каждой строке. Все жизненные аксиомы давно известны, но ведь истина не бывает банальной. Поэтому, открывая для себя вечный закон, человек чувствует, что он - первый на планете и единственный, познавший его. Тогда уже поиски смысла жизни, так занимавшие раньше, кажутся наивными и совершенно лишними, ведь сам путь и есть цель:
Хлопьев краткая малость
Пахнет новой зимой[?]
Что мне в жизни осталось,
Кроме жизни самой?..
Очень важна для автора тема Родины, тема России. Размышления о судьбе русского народа, трепетная любовь к нему - не громкие и пустые слова, а человеческие, проникнутые тоской и болью за родную землю. В стихотворении "Русские" автор с гордостью и тайной грустью говорит о себе и о своём народе, навевая ассоциации со знаменитым произведением Александра Блока "Скифы":
Мы - русские, и больше ничего.
Разделят нас на две
неравных части:
Одним сибирское привалит
счастье,
Другим - Европа[?]
Только и всего!
Как известно, путь художника сложен, но в России (так уж повелось) он порой складывается трагически. И не потеряться, не свернуть со своей дороги для поэта - долг, выполнить который совсем непросто. Тему поэзии Виктор Петров понимает по-своему и, анализируя собственное творчество, подчас с горечью резюмирует:
