Дмитриев был, пожалуй, не только «открытием поколения», но и его литературной совестью. Причём совестью не дидактической, не назидательной, а постоянно показывающей, как нужно относиться к поэтическому призванию, как опасно отступничество даже в мелочах. Его глубочайшая человеческая и творческая порядочность строилась на неотделимости личности от судьбы своего народа
В пятидесятых рождены,
Войны не знали мы, и всё же
Я понимаю: все мы тоже
Вернувшиеся с той войны.
Талантливые люди легко поддаются соблазну противопоставить себя всем и вся. Дмитриев не поддался. Он понимал, что само по себе противопоставление может быть губительным для слова, может отделить его от благодатной почвы, и уж если и противопоставлять себя, то невежеству, пошлости, бездарности, глупости и лжи.
Николай Дмитриев любил Россию не с искусственным интеллигентским тщанием, а всерьёз, взахлёб, переживая все её боли как свои. Поэтому распад советского пути развития России, свидетелем триумфа которой он был в юности, перенёс мучительно, спасаясь в стихах. Через это спасение он мыслил спасение страны. Задача не столько непосильная, сколько жестоко растрачивающая поэтические и человеческие силы и нервы. Его счастливый дебют в семидесятых сполна оттенён нарастающей глухотой девяностых к русскому поэтическому слову. Поэтов тогда загоняли в социальные резервации, приучая к безденежью, отчаянию, социальному унижению в правах. (Между прочим, специальности «литератор» до сих пор нет в официальном реестре.) Одним словом, делали всё, чтобы люди уходили из профессии, подавались на заработки, куда-то ещё. Вместе с борьбой с якобы идеологической зашоренностью в литературе из серебряного тазика выбрасывали саму литературу, причём умышленно. Дмитриев выстоял, удержался, остался солдатом поэзии, верным своей негласной литературной присяге.
Его нестоличность так и сохранилась до последних дней. Он долго прожил в подмосковной Балашихе, а в Москве провёл только последние три года своей жизни. И то всё время пытался вырваться из города в деревню Аниськино Владимирской области, в дом своего деда и матери, где и простился с миром.
Николая Дмитриева очень чтят в Рузском районе Московской области. Там он появился на свет, всегда чувствовал связь с этими местами, часто шутя в свой адрес: я поэт не русский, а рузский. В Балашихе в прошлом году появилась улица его имени. Хочется верить, что теперь на этой улице будут жить только добрые люди, любящие Россию и поэзию. Да и во всей стране их будет становиться всё больше и больше...
Максим ЗАМШЕВ
«Свобода от» и «свобода для»
«Свобода от» и «свобода для»
Книжный ряд / Библиосфера / Литпрозектор
Трапезников Александр
Теги: Гузель Яхина , Зулейха открывает глаза
Гузель Яхина. Зулейха открывает глаза. – М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2015. – 508 с. – 3000 экз.
«Этот роман попадает прямо в сердце… мощное произведение, прославляющее любовь и нежность в аду», – так пишет Людмила Улицкая в своём предисловии к книге Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза». Ад и любовь? Ещё упоминает о том, что в литературу пришла молодая татарская женщина и легко встала в один ряд с плеядой двукультурных писателей, «которые принадлежали одному из этносов, населявших империю, но писавших на русском языке», – Фазилем Искандером, Юрием Рытхеу, Анатолием Кимом, Чингизом Айтматовым, Олжасом Сулейменовым. Аванс выдан щедрый, как кредит в банке. Да, действительно, русская культура, если можно так выразиться, почти насильно врывалась в стойбища, аулы, кишлаки и хутора, но ничего не разрушала, а оставляла после себя школы, театры, музеи и университеты. Оставляла литературу.
Но ведь и национальные особенности и различия чрезвычайно важны. Ещё в начале прошлого века известный этнопсихолог Д.Н. Овсянико-Куликовский говорил: «Только слабоумные и идиоты лишены национальных признаков». Потому и поражает глобальная мировая вакханалия оглупления и обезличивания человечества в медийном пространстве. Тогда будет верен и обратный силлогизм: лишённый национальных признаков – слабоумен. Вот почему самобытная талантливая национальная литература в Советском Союзе всегда приветствовалась. В современной России принцип этот, к сожалению, заметно утрачен.
Был у Николая Первого такой расчётливый министр финансов – граф Егор Францевич Канкрин, вроде Кудрина: только деньги. На культуру, Пушкина там, да вообще на историческую ментальность России – ноль внимания. Запомнилась его замечательная либеральная фраза: «Книга – это не товар, а вот бочка навоза – это товар». Что ж, по тем временам оно и верно, тиражи мизерные, читают в массе своей неохотно, прибыли никакой. А от удобрений на поля ни заботливый помещик, ни крепкий крестьянин не откажется. Теперь, спустя без малого 200 лет, он бы так не сказал. Книга стала ещё каким товаром! Один Акунин чего стоит. А сама Улицкая с Быковым–Сорокиным?
Любую самую слабую книгу можно так мастерски раскрутить, что сразу ходовым товаром будет, да тут же премии выписать, если её ещё начинить чем-нибудь этаким, от чего кровь в жилах застынет. Лучше всего для этого подходит, конечно же, тема «усатого» и ГУЛАГа. Хоть и изъезжена она уже вдоль и поперёк, от Соловков до Колымы, а всё не тормозят. Какого бы ещё нагнать ужаса? А не пришла ли пора написать о поначалу забитой, а потом раскрепощённой женщине Востока, попавшей в эту кровавую давильню? Месседж уловлен, Гузель Яхина справилась.
Жила-была в маленьком татарском селении униженная мужем и свекровью несчастная неграмотная Зулейха. В тридцатом году пришли красные варвары и стали всех подряд раскулачивать. Руководил ими, понятное дело, чужак Иван Игнатов. Мужа при этом нечаянно застрелил. Не хотел, время такое. Беременную Зулейху, пока ещё с широко закрытыми глазами, отправил с сотнями других переселенцев в Сибирь. Сам тоже в теплушке туда же комендантом поехал. Путь длинный, месяца три с гаком. Зулейха в дороге впервые увидела карту Советского Союза, показавшуюся ей «беременным слизнем с бычьей кровью». Это к тому, что страна мерзкая. А впереди ждёт её вообще «адский заповедник, придуманный одним из величайших злодеев человечества» (цитата Улицкой из предисловия). На Ангаре баржа в непогоду затонула, унеся на дно три сотни человек, на берег в тайгу выбрались только тридцать. В основном ленинградские интеллигенты, троцкисты, парочка аристократов, несколько крестьян, один подлый уголовник, один психически больной дореволюционный врач-профессор и сам Игнатов с револьвером.
Стали строить землянку, запасать дрова, вязать корзины, ловить медведя (так и не поймали). На материке тем временем свирепствовали репрессии. Всех друзей Игнатова пересажали. Сам он ходит на охоту, постреливает дичь, командует. Зулейха мальчика рожает. Кое-как перезимовали. Наконец по весне новая баржа приходит, посёлок разрастается. Трудная жизнь, кто спорит. Но глаза у Зулейхи раскрываются всё шире и шире. Вот она уже становится артельной охотницей, метко бьёт зверя. Вот начинается любовь с Игнатовым. А для всех поселенцев время жизни на Ангаре растягивается на 16 лет. Уже война миновала, сын Зулейхи проявляет незаурядные таланты в живописи и медицине, бойко говорит по-французски (спецпереселенцы обучили), мечтает о Париже. Уголовник становится чекистом, потому как «социально близкий», и комендантом лагеря, а самого Игнатова с треском выгоняют из органов с лишением всех орденов и званий. Но он успевает помочь бежать на Большую землю сыну Зулейхи, подготовив ему новую метрику, где записывает его своим сыном. Финальная сцена: оба главных героя останавливаются друг перед другом на поляне и чувствуют, что «заполнившая мир боль» (читай – Советский Союз) дала им время передохнýть. И теперь у них обязательно должна начаться новая жизнь.
К слову, из «адского заповедника» обновлёнными выходят все. Третий глаз открылся у всех. Сумасшедший в начале романа доктор Лейбе становится любимым в народе бескорыстным целителем Сибири. Художник, передавший секреты мастерства в живописи сыну Зулейхи, исчезает, а потом шлёт ему поздравительную открытку из заветного Парижа. Игнатов, пусть и поздно, но прозревает (не тем богам ОГПУ служил). Будущий диссидент и борец с режимом готов. Остальные тоже как-то здоровеют душой и телом. Даже если умирают. Ведь смерть облегчает жизнь, разве не так? И в какой-то степени тоже является освобождением из земного ада. Счастливы все, кроме подлого нового коменданта-уголовника. О главной героине и говорить нечего – это уже не сломленная забитая роднёй и национальными предрассудками женщина, а просто-таки сам алеющий победительный Восток во всей его красоте и силе. Вот всем бы теперь уехать в Париж, где непременно рано или поздно окажется сын Зулейхи, оставив этот кромешный ад Стране Советов.
