если кого обидел.
31 августа 2011
История про термины и состояния
Прочитал тут: "карго-культ Пиночёта". Помилуй Бог, как хорошо описывает состояния многих умов.
Извините, если кого обидел.
31 августа 2011
А, кстати, что это это за атака взбесившихся любителей фиалок?
Извините, если кого обидел.
31 августа 2011
Сегодня все цитируют Тарковского о том, что вот и лето прошло — и ага. Некоторые замшелые люди бормочут, что и кончился месяц за № 8 — но это уже Plusquamperfekt. Известно, что 01.02 вспоминают Пастернака, а 01.10 — Пушкина, потому что он наступил, а роща отряхает.
Впрочем, полно и школьных причитаний.
Но я не об этом.
Придумал два сюжета для мистических рассказов, да только некуда и некогда.
И, чтобы два раза не вставать, я ещё хотел сказать о заметке Гридасова в OhenSpace. Это очень примечательные наблюдения (то есть, конечно, аналогичные наблюдения сделали в разные люди ещё раньше).
То есть, давно сложился такой феномен переходного периода: как грибы плодятся сайты (и блоги), которые нужно наполнять содержимым. Содержимое берётся из той же Сети.
Писатели давно вопят о бесконтрольном тиражировании их текстов — но их уже устали слушать, тем более, что писателей у нас перепроизводство.
Теперь пришла пора вопить журналистам.
С журналистикой всё куда интереснее, чем с литературой.
Во-первых, она стремительно демократизировалась — и в области потребителей, и в области производителей.
То есть, когда Альбац кричала "Вон из профессии!" — это, на самом деле был крик ностальгический, крик утраты правил. Это зеркало одного судебного разбирательства, где обвиняемого спрашивали: "А какие доказательства того, что вы — поэт?"
Раньше для того, чтобы быть журналистом, нужно было иметь санкцию, а теперь санкция не нужна — только-то и всего.
Но за последние четверть века произошли радикальные изменения, как и с писателями — поставщиков контента стало больше, чем производителей. То же перепроизводство (Тут должна быть одна важная мысль о том, что когда поставщиков много, им нужно много контента, а уникального контента нет, и вот приходится копипейстить, или производить типовой контент — кстати, писатели с этим давно справились: впрямую они друг у друга не пиздят, но тексты производят совершенно типовые, как гамбургеры). Эту мысль, впрочем, я не додумал).
Есть ещё одна мысль — это неотвратимость перемен.
Заимствования типового контента, и вообще гибель авторского права — вещь неотвратимая. Это, как пишут в договорах — обстоятельства непреодолимой силы.
Бороться с воровством контента невозможно — глупее только борьба с порнографией. (Это, кстати, не значит, что я одобряю воровство — просто разница в том, что украсть три рубля 25 октября 1916 года — это одно, а украсть их 25 октября 1917 — другое. Дело не в инфляции: очень эстетично соблюдать закон в эпоху перемен, не пиздить кресла из барских имений, но удивляться тому, что в тяжкую годину воруют в массовом порядке как-то не приходится. Это, как ни крути, свойство всех эпох перемен.
Извините, если кого обидел.
01 сентября 2011
История про ответы на вопросы
http://www.formspring.me/berezin
— Хотели быть начальником?
— Не очень. Самое тяжёлое быть начальником, когда у тебя есть подчинённые, и, одновременно, ты и сам подчиняешься вышестоящим начальникам — и вот когда ты между ними, то и верхние и нижние жить тебе не дают. Сверху спускают дурацкие указания, снизу не выполняют твои, вполне разумные. Только ты приструнил нижних, тебе уже надавали по шее сверху. В общем, быть средним звеном — занятие незавидное. Верьте мне, я пробовал.
Куда лучше быть командиром партизанского отряда, сотни анархистов или главой тоталитарной секты. Но тут у меня опыта нет. Да и желания, признаться, тоже.
***
— Вы хотели бы записаться на какой-нибудь курс похудения?
— Ну, это было бы забавно. Да только такие вещи — как с кулинарными курсами и обучением танцам. Тут-то и и простор юмору и комическим рассказам. Но я-то знаю, что с похудением всё очень просто — нужно меньше есть и больше двигаться. Всё остальное — танцы вприсядку вокруг этого правила.
— У вас что-нибудь болит?
— Ну, разумеется.
***
— Вы говорили про ревность, и я подумала вот что: вам не кажется, что это просто физиологическое чувство?
— Тут я чуть-чуть прогну определение, чтобы сформулировать важную для меня мысль. Физиологическая ревность — это для меня ревность к физиологии, все эти смешные поиски мужчин в шкафах и шифрование телефонной книжки. Есть куда более острая ревность — в той любви, которая ещё длится, но ты знаешь, что она живёт своей жизнью, где давно нет тебя: она смеётся, плачет, вырастают дети, меняет работу, украли деньги на курорте, разбила машину, сын выиграл олимпиаду, на даче пожар… И во всём этом тебя нет.
***
— Вам не кажется, что бытовая забота (это когда вам всё гладят, подогревают и за столом повязывают салфетку), так вот, что такая забота — унижает?
— Я думаю, что тут беда, если начинается счёт: мы вам брюки погладили, а вы нам за это туфли купите. И этот счёт идёт днём и ночью — тут, конечно, беда. А если есть какая-то спокойная договорённость — так совет да любовь. Унизительно другое: я видел отношения людей, где кто-то испытывает рабскую покорность другому, такое, пожалуй, рабское наслаждение в бытовой заботе — вот это человеку может быть унизительно. Ответить сильным чувством он, к примеру, не может и всё глубже погружается в состояние неоплатного должника. Иногда за это дети ненавидят родителей — вот за эту заботу, за то единственное, что родители умеют воспроизводить. Тут вы правы — это унижает.
Но потом и вовсе становится опасным.
— Отчего вы так не любите людей? Или вы притворяетесь? Многие ведь притворяются хуже, чем они есть — из кокетства, суеверия или для того, чтобы неожиданно кого-нибудь поразить своей положительностью.
— Ну, я как раз некоторых людей люблю. Я просто к большим массам двуногих существ без перьев отношусь насторожённо. Сдаётся мне, что они форменные идиоты. Причём нет ничего опаснее и утомительнее, чем вести диалог с человеческой массой, а то и пытаться её улучшить. Да и окружающий мир — штука непростая. Умирающий писатель Астафьев написал: "От Виктора Петровича Астафьева. Жене. Детям. Внукам. Прочесть после моей смерти. Эпитафия. Я пришел
