Пророчества при храме производили жрецы, меча какие-то жребии — уж не руны ли? Однако обряд отличался от метания рун — гадание производили в свежераскопанной ямке, метали туда жребии, а потом ямку перекрывали дерном. При святилище жил священный белый конь, считавшийся конем Сварожича, и перед походами и иными важными предприятиями коня проводили над тремя крестообразно связанными копьями. Если конь перешагивал все три креста правым копытом — замечательно, все сложится самым удачным образом. Если один раз перешагивал с левой ноги — дело пройдет не без задоринки. Если же все три раза ступал левым копытом — лучше и не браться, Боги не одобряют. Можно предположить, что значение имело и то, на каком именно кресте пойдет вперед левое копыто: в начале, в середине, или — самое обидное! — в конце задуманного предприятия ожидает гадающих коварный удар судьбы.
Только жрецам разрешалось сидеть внутри стен священного города, остальные должны были, пока там находятся, из почтения к месту оставаться на ногах.
Также бытовала легенда, что когда грядет очередная смута и междоусобица, ночью из озера поднимается на берег чудовищных размеров вепрь с огромными белыми клыками и будет кататься в грязи.
Боюсь, таинственному кабану слишком часто доводилось покидать священное озеро…[20]
В 1127 году Радигощ была уничтожена христовым воинством, да так, что не сохранилось даже преданий о ее местонахождении. С. В. Алексеев предполагает, что Радигощ — это городище Фельдберг, с храмовым зданием. Такие были и в меньших поселениях, вроде Гросс-Радена, недавно реконструированного, но не славянскими — стыд и срам! — а германскими любителями старины. В том храме, кстати, найден конский череп и шесть копейных наконечников — следы обряда, нам уже знакомого.
Вторым после хранителей святыни племенем велетов были доленцы или доленчане. На север их земли уходили к реке Пене, на юге упирались в густой лес между озером Толлензее и рекой Укрой.
Церзпеняне назвались так, потому что жили за Пеной, «через Пену» от доленчан и ратарей. У них были торговые города — Дымин (позднее Деммин), Велигост (Велгаст) и Гостков (Гютцков). Позднее церзпеняне присоединили земли малого племени трибушан с реки Требель, и город Барта на побережье пролива, за которым лежал Рюген. В Велгосте был храм в честь Геровита или Яровита, где почиталось его копье и щит, который носили впереди войска — не то как знамя, не то как ратный оберег, не то все вместе. При храме так же жил белый конь, примерно за тем же, зачем и в Радигоще. Жрец Яровита мог, облачившись в белое одеяние и увенчавшись зеленым венком, обращаться к почитателям от имени Бога в первом лице:
«Я Бог твой, Я Тот, который одевает поля муравою и листвием леса; в Моей власти плоды нив и дерев, приплод стад и все, что служит в пользу человека: все это даю чтущим Меня и отнимаю от отвергающих меня».
По символике, по одеянию, по характеру даров — речь ведь не идет о мудрости, победах в боях или успехах в торговле, нет, жрец говорит о плодах и приплоде — по празднику в конце апреля, со «сладострастными» плясками, по обычаю человека представлять собою воплощенное Божество, в Яровите узнают полное подобие восточнославянского Ярилы, «Зеленого Юрия» народного христианства, южнославянского Германа.
Между церзпенянами, варнами и ободритами (то есть малым племенем ободритов, а не возглавляемым ими союзом) располагалась на морском побережье земля хижан или кичан, самого слабого и бедного из велетских племен. Именно его когда-то покорили не то вагры, не то варны. Название его означает «обитатели рыбацких хижин». Пожалуй, наше нынешнее «хижина» будет даже недостаточно насыщенным словом для этого случая. Лачужники, халупники — примерно так. Тем не менее в силу своей численности или иных причин хижане держали четвертое место в велетском союзе[21].
Были еще племена и роды, тоже вроде бы как принадлежавшие к велетской земле, но непонятно, включавшиеся ли в число собственно велетов. Были ли они ветвями четырех старших племен, или союзниками, или просто маленькими племенами, хранящими независимость, лавируя меж больших и могучих племенных союзов? Сейчас этого уже не установить.
Моричи жили между Мюрицким и Доленским (Толлензее) озерами. На Лабе против нынешнего Магдебурга обитали Моречане. В местности, называемой теперь Пригнитц, жили брежане, а рядом на той же реке Гавола — гаволяне или стодоряне, у которых было восемь городов, важнейшие же — Браниборь (нынешний Бранденбург) и Поступим (Потсдам), упоминавшийся в хрониках еще в 993 году. Были нелетичи между Степеницей и Доссою, были линяне (они же лиуны, линоны, лингоны у разных хронистов — опять балтское наследство?), сидевшие по правому берегу Лабы до варнов и полабов. Совсем уж крохотные племена мелькают в императорских и папских грамотах: лисичи у Лабы, Семчичи у Струмени, дассия или доксаны у города Висока (Виттсток), Любушане у города Любуш на Одре, шпреяне по среднему течению Шпрее, плоне в окрестностях Герцига.
В низовьях Одры, между Пеной и Доленицей, сидели укры или укране на речке Укре, речане, плоты, хорицы и межирецы — не то Межиричи, потомки какого-то Межира (имя, встречающееся в новгородских берестяных грамотах), не то жители междуречья. Были еще грозвины, ванзлы (не последняя ли память о вандалах?), вострожи.
К югу от велетов и рериков располагался племенной союз сербов-лужичан, «серебь» по выражению нашей летописи. В нашем повествовании они не будут принимать активного участия, поэтому я не буду о них подробно рассказывать. Серебь ничто не связывает с началами Руси, она не прославилась пышными языческими храмами или богатыми городами, она не оказала настолько ожесточенного сопротивления натиску христиан. В той цивилизации, о которой говорю я здесь, они разве что стояли на краю. Потомки сербов до сих пор живут в Германии. Если Вы читали в детстве сказки Отфрида Пройслера «Маленький водяной», «Маленькое привидение», «Маленькая баба-яга», или смотрели мультфильмы по ним, или прочли в более зрелые годы его же великолепный роман «Крабат» (только не одноименный фильм!), или видели рисунки Мерчина Новака, Вы можете считать себя хотя бы отчасти знакомыми с этой культурой.
На побережье Варяжского моря к востоку от Одры и вплоть до прусских дубрав сидели словинцы у Лебского озера, и кашубы, упомянутые еще арабом Масуди в Х столетии, сидевшие по Висле до Жарновского озера. С юга непроходимый лес отгораживал эти сидевшие по морю племена от поляков. Вместе они именовались поморянами.
Главным городом поморян был торговый Щетин (или Щетинь). Его (точнее, все-таки ее) называли «мать городов поморянских» — именно так, дословно — поневоле вспомнишь «мать городов русских», летописное прозвище Киева. Вот откуда оно приплыло… Разделенная на четыре «контины» (конца), Щетинь стояла на трех горах, на вершине средней из которых высилось святилище Триглава — огромного идола, как можно догадаться из самого его названия, трехголового[22]. По словам почитателей, три головы обозначали власть над Небом, землей и преисподней. Глаза на трех лицах закрывала «золотая повязка». В остальном храм напоминал уже знакомый нам Радигощ в земле ратарей, только, может быть, менее воинственный и более роскошный. Весь он был покрыт скульптурами и «выступавшие из стен» изображения людей, птиц и зверей — то есть барельефы. Все они, по отзывам католических проповедников, были вырезаны столь искусно, что казались живыми. Ко всему прочему, поморяне расписали свою святыню яркими красками, которые оказались бессильны уничтожить снег, дождь, солнце и ветер. Здесь хранились серебряные и золотые чаши, выносившиеся по праздникам на общие пиры для самых знатных и славных людей, здесь хранилась десятина взятой на море или на суше добычи, здесь были рога, из которых пьют, окованные золотом и украшенные драгоценными камнями, здесь было оружие и «драгоценная утварь, редкая и прекрасная видом». И глядя на всю эту радостную пестроту, блеск и сияние, трудно было поверить, что в центре всего этого возвышается мрачный слепой кумир, которому точно так же, как Сварожичу у ратарей, посвящен вещий конь, копыта которого предрекают будущее — но только вороной, черный.
У князя поморян не было постоянного дворца, но в каждом городе ему принадлежал двор, на котором он с дружиной мог остановиться (это напоминало, видимо, полюдье в Киевской Руси). Пришедший на княжий двор становился неприкосновенным — будто пришедший в храм или священную рощу. Князь поморян имел двадцать четыре наложницы — что несколько напоминает двенадцать жен былинного Владимира Всеславича Красно Солнышко, о которых писал Ф. И. Буслаев. Святость княжеского двора тоже имеет подобие в русской былине — Алеша Попович отказывается кидать назад брошенный в него Тугарином нож.
