Выводы были сделаны оперативно, и в июле того же 1997 года, то есть только после подписания Основополагающего акта, Польша, Чехия и Венгрия получили официальные приглашения вступить в НАТО. Вслед за чем аналогичные приглашения вскоре были направлены Румынии, Болгарии и бывшим прибалтийским республикам СССР — такова объективная последовательность событий. Что до ставшего притчей во языцех Киева, особо излюбленной мишени официозных, и не только, обличений пронатовских склонностей партнёров России по СНГ, то стоит и здесь напомнить реальный ход определяющих событий. А он таков: только 4 ноября 1998 года президент Украины Л. Кучма подписал, в развитие Хартии об особом партнёрстве Украины и НАТО (Мадрид 1997), Указ „О государственной программе сотрудничества Украины с Организацией Североатлантического договора (НАТО) на период до 2001 года“. То есть — почти полтора года спустя после того, как решающий шаг, во многом определивший развитие событий, по крайней мере, на ближайшее десятилетие, был сделан именно Москвой. Киев же лишь последовал за ней. Позже тезис о необходимости расширения НАТО и ЕС как „ключевых международных структур безопасности в Европе“ получит развёрнутое выражение в официальных посланиях президента Украины к Верховной Раде. При этом движение Украины к НАТО экспертами Национального института стратегических исследований тщательно сопоставляется с наращиванием сотрудничества самой России с Альянсом, которому даются весьма комплиментарные оценки („УкраУна на шляху до НАТО. Через радикальш реформи до набуття членства“. Кшв, Стилос, 2004).
Не забыто ни предоставление Москвой, после сентября 2001 года, воздушного коридора для американских самолётов, направляющихся в Афганистан, ни её заслуги в обеспечении поддержки американцам со стороны бывших советских республик Средней Азии, ни обошедшаяся в десятки миллионов долларов российская военно-техническая помощь „Северному альянсу“. Не забыто и создание действующего на постоянной основе Совета „Россия-НАТО“, ни открытие в Москве в том же 2001 году информационного центра НАТО. Особой же похвалы удостоилась сдержанность, проявленная РФ по вопросу о вступлении в НАТО бывших прибалтийских республик СССР, рубежное и, как надеялись, прецедентное значение которого в Киеве вполне понимали. В самом деле, как и в случае выхода их из Союза, вопрос решился на удивление легко и просто. И даже не без поощряющих жестов со стороны Москвы, где набирающий ход процесс подготовки стран Балтии к вступлению в Альянс отнюдь не был тайной. Так, в июле 1999 года литовский министр охраны края Чеславас Станкявичюс в интервью „Независимой газете“ сообщил, что „Литва присоединится к НАТО в 2002 году“. Год спустя, выступая в Государственной Думе, первый заместитель министра иностранных дел РФ А. Авдеев признал, что Литва дальше всех из трёх бывших прибалтийских республик продвинулась на этом пути. А потому только как стремление создать атмосферу наибольшего благоприятствования можно расценить сделанные как раз в то же время шаги России к снятию существующих территориальных вопросов между нею и странами Балтии. Формальных препятствий к их вступлению в Альянс не оставалось, что и произошло в 2004 году на Стамбульском саммите НАТО. Тем самым вопрос о позициях России на северо-западной оконечности Балто-Черноморской дуги можно было считать закрытым.
Оставалось сходным образом закрыть его и на юго-западной её оконечности, предпосылки для чего тоже были созданы самой же Москвой, ещё в 1997 году сделавшей Украине поистине царский подарок. „Что дало Украине достижение компромисса между Россией и НАТО?“ — задаются вопросом авторы „На шляху до НАТО…“. И сами же отвечают: „Самое важное — это то, что при поддержке НАТО Украине удалось заключить Договор о дружбе, сотрудничестве и партнёрстве между Украиной и Российской Федерацией, в котором Россия на международно-правовом уровне признала территориальную целостность, независимость и нерушимость границ Украины“ („На шляху…“, с. 67. Курсив мой. — К. М.).
Действительно, именно это событие стало важнейшей вехой в судьбе юго-западной оконечности Балто-Черноморской дуги. И то, как именно распорядилась Россия этой судьбой, даёт решающий, окончательный ответ на вопрос, совершилось ли её отступление на западном рубеже под давлением превосходящих сил либо же по слабости её собственной воли — если только не по заведомо добровольному согласию с таким решением. Впрочем, будь то слабоволие или добровольность, это не меняет главного: того, что именно 1997 год можно считать рубежом, за которым в облике Российской Федерации становится всё труднее различить памятные черты той, исторической России, которая некогда так сильно запечатлела своё присутствие на юго-западе ушедшей в небытие империи.
* * *
Конец XVIII столетия, как уже говорилось, ознаменовался для России заключением двух мирных договоров, по итогам которых она „ногою твёрдой“ стала теперь уже и при Чёрном море. По первому из них, Кючук-Кайнарджийскому (1774), прекращалась вассальная зависимость Крымского ханства от Турции и отменялись положения Белградского (1739 г.) договора, запрещавшие России держать флот на Чёрном и Азовском морях. Поэтому значение его переоценить невозможно. И сама Декларация от 28 декабря 1783 года, согласно которой Порта признавала вхождение Крыма в состав Российской империи, была его закономерным и неизбежным следствием. Однако береговая линия, полученная Россией по Кючук-Кайнарджийскому договору, даже и после присоединения Крыма всё ещё оставалась ограниченной и прерывистой, и только Ясский мирный договор (20 декабря 1791 / 9 января 1792), заключённый по итогам русско-турецкой войны 1787–1791 гг., коренным образом изменил ситуацию в Северном Причерноморье. Он не только подтвердил действенность Кючук-Кайнарджийского договора 1774 г. и Георгиевского трактата 1783 гг. (в чём, стоит заметить, уже тогда нашла выражение тесная связь событий на юго-западной оконечности Балто-Черноморской дуги с тем, что происходило на Кавказе), не только обязал „Блистательную Порту Оттоманскую“, как значится в тексте договора, впредь не допускать нападений на Грузию и Кубанские земли, что уже само по себе было немало. Но главное — по нему к России отходила территория, расположенная между Южным Бугом и Днестром, и, таким образом, вплоть до устья Днестра протягивалась русско-турецкая граница между устьями Днепра и Кубани. Тем самым завершалось строительство нового обширного края, для которого Екатерина II ещё в 1764 году выбрала имя: Новороссия.
Первоначально Новороссийская губерния вместе с Азовской была частью Екатеринославского наместничества; но со второй половины 1790-х гг. она являет собою уже самостоятельное и гораздо более крупное целое, включавшее в себя также Таврическую область и только что обретённые земли между Южным Бугом и Днестром. Выражая, таким образом, на языке административно-территориального деления, общую для всех её частей глубокую историческую, стратегическую и экономическую связь этого региона с Чёрным морем. Как видим, хотя слово геополитика ещё не было в таком ходу, как сейчас, Россия уже в ту пору умела мыслить и действовать системно.
Вплоть до своего упразднения Новороссия и впрямь являла собою не механическое и произвольное сложение территорий, но обладала подлинной целостностью, имела свой особый облик, не позволявший вполне отождествить её ни с Малороссией (Украиной), ни с Великороссией (Московской Русью, на которую позже было распространено общее имя Россия). Нет, это была именно Новороссия, где безусловное преобладание восточнославянского населения, православия и общерусской культурной ориентации, в сочетании с пёстрым составом этнических меньшинств и особым, не тождественным „московитскому“, прошлым позволяло ей быть не только стратегическим, но и культурным предпольем собственно России, сетью живых, органических связей соединяя её с соседними странами и народами, и прежде всего — с Балканами. Этот свой характер она, несмотря на грубую её ликвидацию и расчленение после 1917 г., в основных чертах сохраняла и на протяжении всего советского периода. А потому распад Союза не мог не ударить по ней гораздо больнее, нежели по народам Прибалтики или Средней Азии.
И то, как именно происходило выталкивание, а честнее сказать — выбрасывание именно этой части населения исторической России за пределы страны, которую оно продолжало считать своей Родиной, не так уж трудно, в отличие от версии „русско-националистического заговора“ против кавказских и среднеазиатских народов, проследить и по хронике событий, и по документам. Являющим яркую картину недюжинного усердия, проявленного Российской Федерацией новой в том, чтобы любой ценой, не считаясь ни с нормами права, ни с огромными геополитическими потерями, отбросить от себя то, что ещё оставалось от Новороссии как носительницы особого духа и особой исторической памяти. Особенно болезненным оказался этот удар на землях, с переходом которых под российскую корону Новороссия как раз и обрела свои законченные очертания.
