Извините, конечно, за бестактность и за разглашение государственной тайны, но Вы сделали гениальный фильм, о чем я не буду распространяться, дабы не впасть в формализм, элитаризм и эстетизм и т. д. Отмечу только изящество параллелизма в показе того, как взрослые играют в воспитание детей, а дети — в воспитание Чучела Такие вещи удавались кое-кому в живописи и в графике, но в кино это — в первый раз. Нелепость истории, заключающейся в том, что хотя мелкого буржуа уже нет, а мелкобуржуазная стихия еще есть, Вы перевыразили волшебным способом, поставив на все позиции шекспировского по остроте конфликта изумительно красивых детей. Именно в нашей стране устойчиво вырастают самые красивые дети, пишутся самые красивые картины и ставятся самые лучшие фильмы. Эта историческая закономерность выступает как художественная реальность благодаря таким, кто может сделать фильм «Чучело». С поразительным изяществом входит придуманный Вами оркестр в художественную реальность фильма, выступая как органический структурный компонент, формальная рамка показанного, тактично переосмысляемая в конце, как знамение оптимизма. Наши побеждают, и как в том фильме 1930-х годов, они приходят и уходят под очень правильную музыку, даже если им не очень весело. Музыка вообще есть музыка победы.
С искренним уважением и приветом товарищам Желеэникову и Губайдулиной и с пожеланиями дальнейших успехов в коммунистическом воспитании народа».
Богин Г. И. (г. Калинин).
А это письмо было напечатано в иркутской газете «Советская молодежь» под рубрикой: «Откровение»:
«Здравствуйте! Меня зовут Светлана. Я учусь в десятом классе. Сегодня я посмотрела кинофильм «Чучело». Я вышла из кинотеатра и не могла смотреть прохожим в глаза. На душе ужасно тяжело, и я решила написать Вам.
Я читала в Вашей газете отклики моих сверстников об этом фильме. Они смотрели глазами доброго, умного зрителя. Я же воспринимала его совсем по-другому.
Когда я была в шестом классе, я была в числе «сильных, имеющих влияние». И у нас в классе была девочка, похожая на Лену. Я уже не помню, за что мы ее ненавидели. Может, просто за то, что мы были «сильные», а она «слабая». Мы — «дружные» травили ее, как зайца. Мы называли ее «Доской». Мы ее презирали, плевали в ее сторону, морально уничтожали ее. В девятый класс она уже не пришла. И я уже забыла о ней. И тут — «Чучело».
Я видела все. Я плакала, кусала губы и понимала, что мы были ничтожными и злыми в шестом классе. Как поздно я это поняла! Теперь я даже не знаю, где она — «Доска». Но я прошу у нее прощения! Прости нас, наше «чучело», наша «доска».
Прости нас, Лена! Может, и у Вас в классе есть «Чучело». Поймите его, пока не поздно!
Светлана».
Меня тронуло это письмо. Я верю в искренность его автора. И все-таки тревожно на душе, не проходит боль, и я мысленно все еще смотрю на своих героев глазами дирижера, которого сыграл сам, провожая в нелегкий жизненный путь свою Лену Бессольцеву и ее деда. Слишком много писем от тех, кто был или остается «Чучелами» и «Досками».
Работая над фильмом, выстраивая образ Лены Бессольцевой, я волей-неволей вынужден был у нее
учиться. И действительно, как можно было, раскрывая ее страдание, бояться разделить ее участь? Как можно рассказывать о мужестве этого слабого и хрупкого существа, а трусить самому? Я знаю, что это не всегда получается. Как говорила наша великая современница Фаина Георгиевна Раневская: «Талант, как прыщ — он может вскочить на любом лице!» Но все-таки есть в искусстве моменты, созидающие душу самих художников: я трепетал от страха каждую секунду при мысли, что не смогу соответствовать своей героине, она положительно не позволяла мне ни устать, ни проявить слабость. Я верю: она помогла мне — она поможет и другим.
— Зачем Вы ввели оркестр? Что он означает? Без него вполне можно было бы обойтись! — часто спрашивают меня.
— Обойтись можно было бы без многого, можно обойтись и без фильма «Чучело», только зачем? Для меня оркестр и дирижер были крайне важны — я лично обойтись без них не мог. Как-то один мой коллега, когда предлагалось из двух серий фильма «Чучело» сделать одну, подошел ко мне по-дружески и абсолютно конфиденциально заявил: «Хочешь, я помогу? Я вижу, без чего тут можно обойтись». «Зачем нам возиться с «Чучелом»? — сказал я. — Давай возьмем «Войну и мир» Льва Толстого. Клянусь, мы из его четырех томов сразу два сделаем!» Причем я вовсе не имел в виду особые достоинства своей картины. Просто закон искусства оттого и закон, что он распространяется на Все. Если произведение не состоялось, то безо Всего можно обойтись. Но если это не так, то не стоит отвергать то, что не сразу понятно. Оркестр и дирижер в фильме «Чучело» — фигура несколько условная в этом реалистическом фильме. В конструкции фильма ей найдено, думаю, точное место — она обрамляет действие, разделяет его главные части и этим служит свою первую службу. Но условный образ обычно выполняет несколько ролей, особенно когда он сочетается с реалистическим повествованием. Я люблю условность как ограненный драгоценный камень, в котором происходит таинственное мерцание света при малейшем движении и повороте. В условном образе есть столь любимое мною «мерцание смысла», его многозначность, многомерность. Дирижер мне был нужен как важное утверждение: «Я сам был свидетелем всей истории, я пережил это вместе с моими героями». Оркестр музыкантов для меня образ не новый — он был и в «Айболите-66», и в фильме «Автомобиль, скрипка и собака Клякса», но там я как бы представлял собственную реальность в условном мире, не скрывал своего авторства, подчеркивал его. «Айболит-66» так и начинался: «Я — автор, и это у меня такое лицо (одна половина лица у меня была веселая, а другая грустная). И это очень важно, чтобы сразу было видно лицо автора!» В «Чучеле» же лицо дирижера мне было важно как открытый факт моего сочувствия, сострадания У лица и глаз свой язык — есть чувства, которые ничем другим выразить нельзя. То, что я мог открыто выразить свое личное отношение к происходящему, — позволило мне, как ни странно, более объективно и сдержанно рассказать всю историю…
Что же касается оркестра, то у него много ролей в фильме. Мне хотелось показать сверстников моих героев с той ответственностью, которая наложена на их детские плечи погонами, ответственностью мужчин, будущих защитников Родины. Мне хотелось, чтобы на экране возник образ сверстников моих героев, близких к искусству, музыке, не допускающих «ни одной фальшивой ноты», в том же смысле, в каком говорилось об этом в картине «Айболит-66». И, наконец, главное: для фильма было необходимо отдать доброте и ее героине, ее милосердию и самопожертвованию воинские почести. Я совершенно всерьез считаю человека, способного на то, что сделали внучка и ее дед в картине, «подлинным героем».
Я получал интересные письма как ведущий ежемесячной передачи «Спор-клуб» и не раз встречался с поразительными суждениями: «Если Вы не примете мер по отношению к этим ворам и не пресечете всякие их безобразия, то я Вам прямо заявляю, что сам начну воровать и безобразничать!»
Вот формула обывателя, столь распространенная сегодня: нравственность только в обмен — «баш на баш». Вот почему Лена Бессольцева и ее дедушка представляются мне подлинными героями наших дней. Для этого и оркестр… Но в условном образе есть и большая творческая возможность для самого зрителя определять и уточнять его значение. Письма подтверждают богатство восприятия образа оркестра: зритель пишет и о «воинских почестях Лене», и о «чеховском оркестре» из «Трех сестер», о прощании с героями и зрителями — по-разному…
ПРИТЧА О БЕДНЯКЕ И ЛОТЕРЕЙНОМ БИЛЕТЕ
Однажды бедняк пришел к своему духовному наставнику.
— Бедность моя достигла предела, дети пухнут с голоду, жена болеет и нет денег на лечение — что делать?
— Нет ничего проще, — ответил духовный наставник. — Надо купить лотерейный билет и выиграть сто тысяч.
— Сто тысяч — это как раз то, что нужно. Но мне всегда не везет, как я узнаю, какой билет купить?
— Нет ничего проще. Ты пришел ко мне в четверг, сегодня у нас июль, так что покупай двадцать седьмой билет.
Бедняк послушался, купил двадцать седьмой билет, выиграл сто тысяч и со слезами на глазах пришел благодарить:
— Ты спас меня, отче, но как ты узнал, что нужен именно двадцать седьмой билет?
— Нет ничего проще, — ответил духовный наставник. — Ты пришел в четверг — это четыре, июль — седьмой месяц, четырежды семь — двадцать семь!
— Но четырежды семь — двадцать восемь?.
— Глупец! — рассердился духовный наставник. — Ты выиграл и еще споришь!
