Военное обучение, патриотическое воспитание, путешествия по ленинским местам, по брежневским... сесть! встать! Лишь бы разрушить (неважно, чем) не только способность, а и потребность различать хорошее - и хорошее не особенно. Каковая потребность, полагаю, представляет собой ведущую ось ума.
Зато управлять людьми, прошедшими такую обработку, - одно удовольствие, справится и кухарка. Когда еще они придут в себя! - хозяева же тем временем перевезут семьи куда надо, переведут деньги, заметут следы.
Главное - занять публику, чтобы не скучала, не глазела по сторонам; развлечь: одних - инфляцией, других - войной, а кого и гимном; встать! сесть! Похоже, что этих забав хватит еще на целое поколение.
Как сказано у Даля: жили старые дураки, поживут и молодые.
Письмо XIX. Д. Ц. - С. Л.
13 февраля 2002
Путассу
"Просто бедность, просто судьба; перетерпеть можно", - писали Вы как-то, дорогой Самуил Аронович. Да, и у меня тоже самое - я даже немного, типа, бороться пробую - на телевидении вот подрабатываю.
Эта работа (которая, как известно, не обязана быть приятной) привела меня в Ледовый дворец на концерт певицы Алсу. Ну, про саму девушку особенно рассказывать нечего. В жизни она оказалась еще более хорошенькой, чем на экране. На этом, к сожалению, список ее артистических достоинств заканчивается. В одной газетке прочитал, что Алсу - это наш ответ Бритни Спирс. Вообще-то, по-моему, Бритни Спирс нас решительно ни о чем не спрашивала. Но хоть бы и так - допустим, Алсу и впрямь потеснит других девушек, издающих мелодии и ритмы зарубежной эстрады. Что с того? Связи связями, но никакие нефтяные деньги папы Сафина, никакие продюсеры, никакое Евровидение и даже Бритни Спирс, которая, возможно, будет у нашей Алсу полы мыть, все-таки не сделают ножку маленькой, голос большим, а темперамент настоящим. Об этих неутешительных выводах я и поведал свету.
А Вам хочу рассказать немножко про другое. Ледовый дворец был забит под завязку, вся арена представляла собой огромное море юной человеческой плоти. Эта плоть - в каких-то несчастных раздолбанных кроссовках, в убого-ярких синтетических тряпках, с елочной мишурой на головах - ручейками просачивалась сквозь приоткрываемую быковатыми секъюрити щель в ограждении загона, гуськом тянулась к сцене, складывала к ногам кумирши свои неказистые чистосердечные цветки, после чего быки гнали бедных детей назад, не давая лишнюю секунду подышать амброзией и нектаром, исходящими, должно быть, от А. Сафиной. Наша съемочная группа стояла так, что я все мог разглядеть в подробностях.
Помнится, городское начальство с савонарольим жаром убеждало нас в самонужнейшей необходимости строить такой дворец - поперед починки метро и спасения гнилого водопровода. И ведь как право оно оказалось! - ему, начальству, удалось создать нечто в сфере символического, что, конечно же, есть заслуга, много превосходящая всякий водопровод. И даже канализацию.
Сия новостройка вознеслась главою непокорной на проспекте Пятилеток, аккурат подле угла с проспектом Большевиков, улицей Коллонтай и Российским проспектом. И, как в "Пятом элементе", где в точке скрещения магических лучей возникала самая Любовь, в Ледовом дворце, несмотря на его хайтековский урбанистический облик, аккумулируется пятилеточно-большевистски-российская беспросветность. Эти панельные хрущобы, зассанные лестницы, этот запах жареной путассу и гнилой луковой шелухи, эта тупая полупьяная дворницкая и мышино-серая милицейская жизнь - навсегда. Родители носили шаровары с начесом, затем польские белесо-коричневые "джинсы" в катышках, слушали "Цветы" и "Само-цветы" - а теперь одевают своих детей с вещевого рынка, а те ходят на концерты с плакатами "Любимая Алсу! Мы тебя любим!" И все они живут и умрут на этом проспекте Большевиков, и родятся новые дети - и всё пойдет заведенным порядком.
Увиденное в Ледовом дворце напомнило старый анекдот: сидит в канализационном люке крыса с крысенком. Люк открыт. Сверху, в темном небе пролетает летучая мышь. Крысенок: "Мама, смотри! Ангел!".
Это - мой народ.
Ну хорошо, спросят меня, а сам-то ты кто тогда при таком раскладе?
Возможный упрек в гордыне спешу предупредить знаменитым рассуждением Салтыкова-Щедрина о необходимости отличать народ исторический от народа как воплотителя идеи демократизма: первый, "если он производит Бородавкиных и Угрюм-Бурчеевых, то о сочувствии не может быть и речи; если он выказывает стремление выйти из состояния бессознательности, тогда сочувствие к нему является вполне законным, но мера этого сочувствия все-таки обуславливается мерою усилий, делаемых народом на пути к сознательности. Что же касается до "народа" в смысле второго определения, то этому народу нельзя не сочувствовать уже по тому одному, что в нем заключается начало и конец всякой индивидуальной деятельности".
Вот, кстати, о народе.
Одна из фанаберии новейшего времени - воцарившееся необычайное легкомыслие в обращении с этим понятием, с этой загадочной и страшноватой субстанцией. Народ у нас что-то там такое хочет (или нет), выбирает то и это, менталитет будто бы как-то меняется, еще какой-то "средний класс" проклюнулся, который нечто собой определяет и даже диктует. Появился целый жанр типа эссе: исследовать разницу между прежними временами и нынешними теперь-де все по-другому, и вообще жизнь стала прекрасна и удивительна. Или, например, разницу между Москвой и Петербургом.
Вот недавно один из таких московско-петербургских публицистов, рассуждая в очередном своем урчащем и похрюкивающем тексте про преимущества Москвы, где так замечательно устроилась жизнь его желудочно-кишечного тракта, изрек, в частности, такое: "Обязанность мужчины - улепетывать, уходить с депрессивного рынка... надо удирать в теплые места, сохранять себя, кормить семью, и уже там, в безопасности, рассуждать о причинах случившегося". То есть: ubi bene - там и patria.
Мне тут больше всего нравится "сохранять себя". Что там такое особенное в этом "я" надо сохранять? Какие страшные удары по хрустальному дворцу личности нашего публициста нанесены, чем оскорблены его гордая натура и пронзительный ум? О, ужасная беда приключилась в Петербурге - что-то вроде того, что кредитной карточкой не удалось расплатиться.
А еще обнаруживаю я в некоем лакокрасочном журнале (или, как любит выражаться вышеприведенный патентованный пошляк, глосси) речение одного умолкшего духа. Зачем же оный дух взялся за свое давно оставленное платиновое перо? Да все за тем же: дабы изъяснить случившиеся за десять лет перемены.
Перемены, в частности, таковы: "ресторан перестал быть чем-то исключительным"; "русские взялись за работу и стали брать кредиты"; замечание "Ниночкина массажистка съездила в Турцию, ей так понравилось" служит теперь проявлением снобизма; молодые люди "без труда, без стеснения, без неизбежных кавычек" произносят слово "товарищ"; "возрождение письма, случившееся в Интернете"; "все вокруг постоянно пребывают в ремонте: кто квартиру переделывает, кто дачу" - и наконец Родина: "Ее раньше не было. Казалось, на "этой земле" произрастают только поганки... Но прошло всего десять лет - срок для истории ничтожный, комический, - и на ней возник человек с долгом, и дом с ремонтом, и ресторан с гражданским обществом, и всякая ужасная, прекрасная Турция, и вернулось слово "товарищ", и заблистал русский язык".
Правда? Бесспорно. Но не вся.
Ошибка этого блестящего (именно русским языком) эссе, как мне кажется, в том, что жизнь двадцати друзей-приятелей, ста знакомых и тысячи (ну пусть десяти тысяч) предполагаемых знакомых знакомых - то есть людей "нашего круга" (и сопредельных ему) выдается за жизнь. На самом же деле, как учит нас физика, толщина масляного пятна на поверхности воды, если площадь поверхности больше площади пятна, составляет одну молекулу. Боюсь, все эти люди, которые переделывают дачу, и сидят в чатах ("и думают, и страдают, и ищут, как лучше ответить"), и которые ""Где мы сегодня обедаем?" спрашивают друг друга клерки, собираясь обсудить какое-то дело" (ibid.) все они лишь пятно масла на огромной грозной толще океана. А дальше, под пятном, во всю глубину и ширь, плавает мороженая рыба.
P. S. Эх, мне бы побольше пассионарности - я б организовал общественное движение за присвоение Ледовому дворцу имени В. А. Яковлева: вспомните его лицо - большей адекватности не бывает. Надо, в конце концов, почтить человека при жизни за все, что он сделал.
20 февраля 2002
Или простипома?
Ничего, ничего. Я и сам немного мизантроп. Мизантропия - порок народников и тиранов. Развивается на почве роковой невзаимной любви. Помните, Сталин жаловался дочурке: идут, идут вдоль трибуны, все одинаковые, с одинаково разинутыми ртами - дыры вместо лиц - ура да ура - уроды, дураки... Так что быть любимым тоже нелегко.
