Во-вторых, как-то наивно считать, что без починенного прошлого вообще возможно какое-то будущее.
В-третьих, мы так далеко откатились назад, что прошлое стало будущим. «Воспоминания о будущем» — так бы можно было назвать нашу передачу.
И, наконец, четвёртое заключается в том, что внутри этого прошлого есть ростки нашего будущего. Их надо выявить и, действительно, потом прыгнуть туда. Но для этого надо это прошлое починить. Его надо осознать в этих четырёх компонентах: факты, смысл фактов, неочевидные моменты и то, что было не достроено.
Почему же это наше прошлое является столь важным для будущего? Это зависит от того, понимаем ли мы то, что творится в мире. У нас на глазах происходят события катастрофического масштаба. Всё, что произошло сейчас в Алжире, Тунисе, Египте и так далее — это мировой процесс гигантского значения.
К сожалению, когда люди не понимают смысла происходящего, им безумно трудно. Даже когда перед ними на столе лежат факты, в которые, казалось бы, можно всмотреться простыми глазами — без микроскопов, без телескопов, вот они просто лежат на столе. Даже тогда люди эти факты не осознают. Есть такой очень крупный учёный Ноам Хомски, который говорил, что когда в мозгу нет матриц, то человек видит перед собой нечто, прямо очевидное — и не замечает. Вопрос сейчас возникает, прежде всего, о фактах, которые происходят у нас на глазах. О которых, вроде бы, все говорят. Но которые никто не осмысливает. А, во-вторых, о том, как это происходящее у нас на глазах связано: а) с тем советским наследством, которое мы обсуждаем, и б) с нашим будущим. Так давайте обсуждать эти факты.
Трагедия эпохи заключается в том, что даже когда общество, элита, интеллектуальная часть общества, вот это внутреннее ядро, чёрт бы его драл, получает очевиднейшие факты, когда им кладут их прямо на стол и говорят: «Парень, смотри, что происходит», — они находятся в плену своих концепций, иногда безумно примитивных.
Одна из таких примитивных концепций заключается в том, что радикальный исламизм является врагом Соединённых Штатов. А поскольку Соединённые Штаты — это самый страшный враг России, то радикальный исламизм, как враг врага, является нашим другом.
Я согласен с тем, что Соединённые Штаты — это очень страшный враг, что до сих пор мир однополярен, и что если один полюс взбесился и непрерывно сходит с ума, то это не значит, что мир стал многополярным. Никто не бросил вызова США, и США до сих пор вертят процесс туда, куда хотят. И они вертят его в страшную сторону.
Я с другим не согласен — что Соединённые Штаты Америки и радикальный исламизм, это, знаете ли, такие непримиримые враги, что уж если один [из них] есть враг, то другой уж обязательно друг. Это ловушка! В этих ловушках — одно из объяснений того, почему нас так сильно «сделали», почему Россию, русских так сильно «сделали».
Объясняю. Русские в войне непобедимы. Наверное, русские — это самый сильный народ в том, что касается войны. Не буду разбирать малые народы, пуштунов и так далее. Не буду говорить о вьетнамцах. Говорят, что немцы вполне сопоставимы с русскими. Мне кажется, что русские сильнее в том, что касается войны и многих других вещей. Но вы читали книгу «Победа без войны»? Что такое победа без войны? Если не было войны, то что же было?
Была игра. Это очень тонкая, очень холодная, многоходовая вещь, которая намного сложнее и важнее, чем война. В войне никто бы русских не победил. Но была игра. А игра ведётся руками и мозгами людей, за сотни лет привыкших к господству.
В войне можно победить, обладая профессионализмом, страстью, простотой и талантом. Когда-то я, занимаясь стратегической теорией игр, математической стратегической теорией игр — а я занимался математическими проблемами, я кандидат физико-математических наук, вполне мог легко и быстро стать доктором, и у меня есть скромные, но заслуги перед математикой в сфере информатики, теории образов и других вещей, даже не столько стратегической теории игр, но я вполне мог этим заниматься… И могу вам сказать, что когда мы этим занимались и просчитывали на тогдашних моделях, то было выявлено, что операция «Багратион» была проведена математически идеально. Её проводили люди, которые ещё недавно ходили в лаптях. Они её провели по высшим законам математики, там не было допущено вообще ни одной ошибки. Я не буду это говорить про киевский «котёл» или про начало войны. Я говорю о конкретной операции.
Военачальники эти «сделали», как детей, всех фон Беков, Клейстов и кого угодно. Они были из очень простых семей, но это им не помешало, потому что они были умны, талантливы, мобилизованы, страстно любили Родину, они были профессиональны. Достаточно.
Но есть вещи, которые культивируются очень долго. Я не знаю даже, как это объяснить, но есть что-то в самом инстинкте и духе господства, что взращивает это всё за столетия. И это называется игрой.
Я помню, как Александр Андреевич Проханов убеждал меня что-нибудь написать по поводу фильма «Казино „Рояль“». Я говорю: «Саш, ну что я буду писать по поводу фильмов?» — «Нет, нет, я там чувствую что-то метафизическое, что-то безумно важное».
Конечно, [когда] Горбачёв сел за стол мирового преферанса, его там обыграли, как ребёнка. Но речь идет вообще о мировой игре. Вот этой игре надо учиться.
Почему надо говорить о своём поражении? Потому что если ты не сказал о поражении — в игре или в «холодной войне», неважно — то ты никогда не победишь. Любой настоящий реваншизм, а речь идёт о здоровом реваншизме, начинается с того, что ты признаёшь, что тебя «сделали». И дальше у тебя возникает настоящая спортивная, военная, боевая злость. Если её не возникает наряду с другими чувствами (а она не возникнет, пока ты не признаешь случившегося), то ты всё время будешь жить в полусне и увлекать себя какими-то сонными бормотаниями. Так нельзя. Можно проспать страну. Её один раз уже проспали.
Итак, надо признать, что в этой игре (или «победе без войны», как говорит Бжезинский) был проигрыш. И что для того, чтобы в следующий раз в ней победить, нужно учиться игре, нужно понимать её во всей её сложности. А это очень трудно сделать, очень трудно сделать, но нужно, поймите, нужно! Чтобы простые люди (простые в гуманитарно-изощрённом смысле — наши физики опомнившиеся, математики, технари, простые люди, граждане) вдруг начали копаться в деталях происходящего, чтобы все эти люди научились, поняли, что такое игра. А это нельзя сделать, не разбирая конкретных примеров.
Нет ничего наивнее и глупее представления, что в игре враг твоего врага — это твой друг. Нет ничего наивнее представления о том, что радикальный исламизм, проклинающий Соединённые Штаты, не нужен Соединённым Штатам. Соединённым Штатам нужен инструмент и удобный противник для большой игры. Удобный противник, хороший враг, такой, как надо, — иногда гораздо полезнее друга.
В Соединённых Штатах в принципе существовали и существуют две главные стратагемы. Одна — это стратагема, скажем так, республиканской партии, или «фирменное блюдо имени Генри Киссинджера», согласно которому Ближний Восток держится на следующих китах: Израиль, Египет, отчасти Турция, и на стабильных военных режимах, про которые давно говорилось: «Сукин сын, но наш сукин сын», т. е., на светском авторитаризме.
Другая игра, другая стратагема, лежащая в основе игры, — скажем так, «фирменное блюдо имени Збигнева Бжезинского» — состоит в том, что Соединённым Штатам нужен радикальный исламизм для того, чтобы играть на всех полянах.
В чём разница между этими стратагемами?
Одна из этих стратагем говорит о том, что Соединённым Штатам «по Киссинджеру» нужен новый мировой порядок, что они воспринимают господство как порядок, подчёркиваю. И Киссинджер, и Бжезинский мыслят категориями американского мирового господства, но Киссинджер и его люди воспринимают (я условно называю здесь Киссинджера, условно говорю «республиканцы»), вот эта группа воспринимает господство, как новый мировой порядок или как Четвёртый Рим.
Что такое Рим? Рим — это когда есть легионы, стоящие в провинциях, и когда эти легионы предписывают Pax Romana — порядок, согласно которому кто-то может стать гражданином Рима, а кто-то будет его рабом; когда будут строиться дороги; одновременно подчинятся тебе слои местных дикарей. И когда у всего этого есть единый центр — Цезарь. На каждой территории, на которой Рим становится сапогом своих легионеров, должен быть порядок. Сумма этих микрорегиональных порядков есть новый римский порядок.
Соединённые Штаты мечтали установить такой порядок вообще и особенно после того, как Советский Союз рухнул. Мечтали об этом, но у них оказалась «кишка тонка». Оказалось, что американский народ, зажравшийся, заснувший в своём конформизме, не хочет обеспечивать этот новый мировой порядок своею кровью. Что такое новый мировой порядок сейчас? Это не только некий план для всех этих стран, план модернизации, такой, какой был когда-то для Японии и Германии. Это ещё 300–400 тысяч солдат — в Ирак, 500–600 тысяч — в Иран (потому что без этого любые бомбардировки — это просто верх кретинизма), готовность вводить войска в Пакистан и дальше. И нужно предложить всему этому, я повторяюсь снова, нечто по принципу японского или европейского сценария модернизации, модернизация в условиях оккупации: план Мак-Артура или план Маршалла.
