“Акыны” каются
Лукашенко в последнее время принялись активно “мирить с этими “мастерами пера”. Его убеждали, что “пiсьменнiкi, гэта мазгi нацыi”, что их “трэба любiць” и прощать все их комплексы, беспричинную злобу не только к нему, к президенту, но и к трудолюбивому белорусскому народу. О том, что в той огромной массе, которая сегодня ходит с членскими билетами Союза белорусских писателей, в лучшем случае найдешь двух-трех авторов, которые действительно что-то создали, в республике как-то не принято говорить. Написал на “роднай мове” — и уже этого достаточно.
А началось все еще с “ужасных” советских времен, с “ленинской национальной политики”, когда любой чих национального писателя тут же попадал в бесчисленные республиканские журналы, планы книгоиздательств, в учебники и хрестоматии, а потом и в московские издания и издательства. И если литература о партизанском движении в Беларуси, о войне, написанная теми, кого она обожгла, действительно представляла собой не только летопись народа, но и художественное явление в многонациональной советской литературе, то начиная с 60-70-х годов в ней стали открыто превалировать лакейство, клятвы верности партии и ее вождям. И вожди, начиная с Петра Машерова, и писатели, практически все белорусские писатели, были друг другом очень довольны. Писателей щедро одаривали премиями, орденами, медалями, включали в разного рода делегации, курсирующие по Европе и Америке, а одного-двух, наиболее отличившихся на ниве служения партии и правительству, отправляли даже на год-два-три заседать в ООН. Последним из таких “прозаседавшихся” в Нью-Йорке был “верный ленинец”, а сегодня ярый антикоммунист и оппозиционер, поэт-песенник Геннадий Буравкин.
Но тогда еще никто не обращал внимания, что, исчерпав военную тематику, белорусская литература скатилась к обычной словесной жвачке, став, по сути, описательской, акыновской. Самым популярным сюжетом этой литературы стало описание, как хорошо было в деревне (откуда эти писатели, приложив максимум изворотливости и хитрости, улизнули) и как плохо жить в городе, где они с визгом вырывали квартиры, телефоны, дачи.
Научившись кое-как связывать слова, они тем не менее поражали своим скудоумием, нелюбопытством, неумением ни видеть, ни понимать окружающую их жизнь. Неудивительно, что когда началась так называемая перестройка, белорусские писатели больше всего прилюдно сокрушались, что за все время существования своего союза, так никто и осмелился написать романов типа “Люди и годы” или “Белых одежд”, а главное — не оказалось тогда ни у кого в загашнике даже жалких “Детей Арбата”. Но это, кажется, был их первый и последний критический взгляд на себя, свое творчество.
О благородстве собаки Павлова
Начавшееся вскоре безвременье потребовало от белорусских писателей уже не повестушек, пьес, стишков, а прокламаций, напыщенных деклараций и грозных “заяу”. Тут они уже предстали во всей своей красе, начиная с грозного обличителя Сахарова и Солженицына, лауреата Ленинской премии Василя Быкова и кончая усердными цековскими работниками, преданнейшими бойцами партии — поэтом Законниковым и драматургом Петрашкевичем. А были еще десятки других служак партии, простых ее “подавальщиков патронов, певцов дружбы братских народов и великого Союза”, которые в один миг возненавидели всю “гэтую iмперыю” (которая вытащила их с гнилых болот, переобула с лаптей в лакированные щиблеты, возненавидела “усiх гэтых рускiх, якiя аднялi у нас Смаленшчыну, Браншчыну, а пагаварываюць i Маскву, а цяпер хочуць адняць i мову”.
Но особенно они возненавидели (а скорее, всегда ненавидели), так это собственный народ, который нутром чувствовал их творческую бездарность и человеческую беспомощность. Теперь эти “жаунеры пяра” иначе и не называют свой народ, как “манкурт”, “быдла”, “народ-бомж”.
А бывший до 1998 года председатель правления этого Союза поэт Василь Зуенок (кто-нибудь слышал хоть строчку такого поэта?) с патологической злобой вещает: “Понимаете, народ сегодня — это уже не народ, а население, или того хуже с..., но не будем это слово употреблять”. Вот так они “инетллигентничают”, эти бездарные, бесполые существа, тем не менее пытающиеся силой заставить этот народ читать свои жалкие сочинения. Только, увы, безнадежное это дело.
Сегодня о них модно рассказывать, как их преследовали власти, как они “страдали” от доносов. Но теперь-то уж известно, что писали-то доносы никто иной, как они друг на друга. Писатель, прошедший войну, Владимир Федосеенко рассказывает, как, приехав однажды в одно из московских издательств, где у него должна была выйти книга, он узнал, что за неделю до него туда примчался секретарь Союза писателей Белорусии и от имени всего секретариата рекомендовал не издавать книгу своего коллеги.
И таких случаев, когда вслед за сообщением о том, что в Москве планируется издать того или иного белорусского писателя, приходила куча протестов с подписями и без, у моего друга, бывшего работника ЦК КПСС Владимир Севрука — целый архив.
Он вспоминает, что когда роман Ивана Мележа “Людзi на балоце” (Полесская хроника) выдвинули на Ленинскую премию, в ЦК КПСС и в адрес комитета по премиям, даже в КГБ, полетала куча доносов, что и вел себя будущий писатель в детстве недостойно, и какой-то дальний родственник его был чуть ли не полицаем, и что в романе его “восхваляются кулаки”... Одновременно с Мележем от армянского СП выдвигалась Мариэтта Шагинян. Если судить по письмам, приходившим оттуда, более великой писательницы и под луной не рождалось. И даже когда премия Ивану Мележу была все-таки дана, поток писем-протестов от белорусских писателей долго не прекращался.
В последние годы они пишут в Москву уже другие письма. После расстрела из танковых орудий “Белого дома” белорусские писатели, в том числе и, конечно же, Василь Быков (о нем будет отдельный разговор), опубликовали в “Известиях” письмо, где сообщали российским “демократам”, что в Минске тоже еще остались “враги перестройки и гласности”, как бы приглашая их кровавые танки пострелять и в белорусской столице.
После отъезда за рубеж “обиженного” Быкова на роль “духовных отцов нации” рвутся не менее знаменитые подписанты: респектабельно невозмутимый поэт-песенник Нил Гилевич и все тот же драматург Александр (Алесь) Петрашкевич. Последний, будучи зав. отделом культуры ЦК КПБ в советские времена, зорко следил за проведением в ней линии партии. И доследился до того, что театры республики и киностудии “Беларусьфильм” ставили в основном только его “славные” творенья типа “Время выбрало нас”.
Когда наступило другое “время” он сразу же попытался переметнуться на другую сторону. Но не удалось. Режиссер Аркадий Рудерман в своем документальном фильме “Театр времен перестройки и гласности” заклеймил его как злейшего антидемократа, к тому же, врага художника Марка Шагала. Оно и понятно, в белорусской энциклопедии Шагалу отвели три строчки, а завотделу ЦК Петрашкевичу чуть ли не страницу.
Но Рудерман погиб, теперь можно рядиться в тогу “демократа”, “борца с тоталитаризмом и диктатурой”. И вот с этой циничной, продажной сворой президента стали заставлять искать контакт. А те еще куражились: “Президент А. Лукашенко не может наладить не только хороших отношений с Василем Быковым, но и со всем Союзом писателей Беларуси. Он, думается, вообще ни с кем не может поладить”, — вещал секретарь этого союза В. Павлов. А слышал ли кто про такого писателя, читал ли кто его произведения? Убежден, что про собаку Павлова в миллионы раз больше народу слыхало и читало, чем произведений В. Павлова.
Для кого они требуют рынка?
Тем не менее президент Александр Лукашенко пошел на встречу с этими писателями. Но устроили ему эту встречу не с рядовыми ее членами, а с так называемой Радой (правлением), то есть с теми же павловыми и иже с ними. Перед этим они долго дискутировали — идти-не идти, но главный президентский идеолог убедил их, что Лукашенко можно на этой встрече кое в чем переубедить, а главное — кое-что из него вытрясти. Ну а самые ретивые из них решили дать президенту последний бой.
Только боя не получилось. Точнее, “пiсьменнiкi” проиграли его по всем статьям, очередной раз продемонстрировав не только свою интеллектуальную, но и творческую беспомощность. На их причитания, что их книги не читают, не издают, Лукашенко сказал: “Положите на стол президента 10, 20, 30 талантливых произведений, которые народ бы читал. Мы их завтра же издадим и переиздадим на белорусской мове. А перевод запретим, чтобы только по-белорусски читали”.
